Всему есть срок, есть время всякому делу под небом…
…время войне и время миру.
Эккл., 3
Маэдросу Дженни Долфен посвящается
Медно-рыжие волосы щекотно скользнули по шее и рассыпались по чернильному Белерианду. — Мешают? — спросил Карантир, поднимая взгляд от карты. — Нет, — слишком коротко ответил Маэдрос и, отложив стило, левой рукой заправил прядь за ухо. — Где ты хочешь ставить крепость? — Здесь, у озера. Маэдрос кивнул, вглядываясь в искусно выписанные слова: Хелеворн, Рерир… Их окружали остроконечные галочки-горы, уходившие строго вниз, на юг, с безмолвными пока вершинами, перевалами и водопадами. А к западу от хребта лёгкими штрихами тянулись просторы Талат Рунен, до самого Гелиона. — Почему там? — Горы с трех сторон, теплый ветер с юга… — И? — И чёрные воды, прозрачные как стекло. Брат опустил голову ниже, но Маэдрос заметил, как расцвели на его щеках яркие красные пятна. — Тебе там… — Да, — Морьо выпрямился, упрямо прикусил губу. — Да, мне там понравилось. Это хорошее место. — Для крепости? — Для дома. Скрыв улыбку, Маэдрос снова взялся за стило. В отворённые окна вливался прохладный воздух с реки, а в наскоро построенных домах ещё пахло сосновой стружкой. — Сколько миль до Гелиона? — Не далеко… Давай заплету. Упрямая прядь снова упала на лицо, и Маэдрос смахнул её: — Не надо. Я обрежу.***
Куруфин был горд и доволен. Ради разнообразия, не только собой. Но, как всегда, заслуженно. — Тебе нравится. И это не было вопросом. — Очень, — ответил Маэдрос. Отсюда, с холмов, выраставшая с каждым днём всё выше Аглонская крепость казалась юной девой на празднике середины лета. Розовый песчаник башен отливал золотом под лучами утреннего солнца, и вспыхивали искры в толще серого гранита. Недаром Куруфин настоял встретиться на рассвете — он всегда знал, как подать свое творение, и всё равно волновался. Так мать берет в руки ребенка, чтобы показать замершей в ожидании семье. — Очень нравится, — повторил Маэдрос, любуясь крепостью. — Будут ещё две башни — южная и западная, стены усилим контрфорсами, а все переходы подведем под черепичные крыши. И я хочу… Нельо, так нельзя! Давай заплету в косу. Мешают же! Порывистый северный ветер, перебивая рассветное тепло, закрутил рыжие волосы, взметнул и швырнул в лицо. И иссяк, растворился. Сбежал. — Не надо, я обрежу. — Правильно, — раздался позади голос. — Не доверяй Курво, он тебе такого заплетет, потом сто лет не расплести. Ну, красиво же, скажи, брат! Келегорм подошел неслышно, как умеют ступать лишь немногие из эльдар. Особенно те немногие, что провели юность в свите Оромэ. Остановился рядом и предложил: — Давай я заплету? Мои лошади не жалуются! — Красиво, — охотно признал Маэдрос и зашагал с холма, путаясь сапогами в буйной траве. — Твои лошади не жалуются потому, что только ты с ними говорить и умеешь. Вечером перед отъездом он обнаружил на столе в своих покоях десяток хитрых двурогих шпилек. Он бы не был сыном своего отца, не признай в них работу родных рук. Ну и ещё потому, что встретил в галерее довольного, как лось, Тельпэ.***
— Загоняй! Левей! Левее бери! — Фьюи-и-ить! Фьюи-ить! Раскатистый свист вплёлся в стук копыт по траве, затерялся в шелестящих верхушках дубов, потонул в собачьем лае. — Фьють! Фьють! Фьють! Солнце ударило в глаза, когда разгорячённые азартом охотники вылетели на широкий луг, плавно спускавшийся к синей ленте реки. Матерый олень, увенчанный короной рогов, скачками понёсся к воде. Перед ним из высокого разнотравья разлетались всполошённые пичуги. — Стреляй, Питьо! Стреляй же! — закричал Амрас. Гнедой Амрода пригнул шею и вырвался на полкорпуса вперед. Пламень под Маэдросом обидчиво заржал и тряхнул соловой гривой. Ну же, хозяин и друг, ну же! И Маэдрос не выдержал. Засвистел, как мальчишка, и дал коню шенкелей. — Фиу-ю-ить! Солнце — в глаза! Ветер — в лицо! Быстрей, ещё быстрей! Они сразу оторвались от остальных. Ещё немного — на расстояние броска короткого, охотничьего, копья… Одним движением обмотать поводья вокруг луки седла и не целясь — незачем! не промахнётся! — отправить копьё в полёт… Мягкий стук копыт по луговым травам сменился плеском. Брызги взлетели высоко в воздух, упали на разгорячённые губы. Пламень старался как мог, но тонконогому хозяину светлых дубрав повезло. Огромным прыжком олень преодолел заболоченную береговину и, ломая невысокий камыш, рухнул в чистую воду. Маэдрос осадил Пламень, похлопал недовольно фыркавшего жеребца по шее: — Тише, тише, бывает. Ни досады, ни обиды он не испытывал, глядя, как олень, вскидывая голову и всхрапывая, переплывает неширокую речушку. Азарт угасал, сменяясь чистой хрустальной радостью. — Ах ты, рауг! — досадливо остановил коня рядом Амрод. Потянулся к колчану за спиной. — Достанем? — Нет, — покачал голой Маэдрос, глядя, как ушедшая добыча выбирается на тот берег. Зверя шатало от усталости, но коронованную голову он держал гордо. — Пусть идет. Всё честно. Отдохнуть они устроились на опушке той самой дубравы. Пока верные Амбаруссар доставали скромные охотничьи припасы, Маэдрос распустил собранные волосы. Пересчитал шпильки. Девять. — Потерял? — спросил внимательный Амрас. — Да. Придётся просить Тельпэ сковать ещё. Амрод вскочил и, подозвав одного из своих верных, чьи светлые, как грива Пламени, волосы выдавали синда, скрылся в лесу. — Найдут, — уверил старшего брата Амрас. — Синдар здесь каждую травинку знают. Давай я тебе косу заплету. — Не надо, — Маэдрос намотал на кулак собранные волосы, придержал обрубком получившийся узел, а левой закрепил шпильками. Всё равно долго не держались. — Я обрежу. Серебряную шпильку и вправду нашли.***
Развернуться. Принять удар на обух клинка — слишком сильно и не слишком ловко: волна прошлась по руке болью. Ударить на возврате, подхватив чужое движение, подшагнуть… …и вспомнить, что проклятым обрубком ни меча, ни кинжала не перехватить. Вспомнить с опозданием, в самый последний момент… Нырнуть вниз, упав на колени и услышав визг рассекаемого воздуха над головой. А потом быстро, очень-очень быстро, почти взлететь, подняться и всем весом толкнуть противника в бок. Подбить локоть… — Ах ты ж! Макалаурэ чудом удержался на ногах, против воли пробежав шагов пять, и сейчас с досадой смотрел на отлетевший к краю площадки меч. — Прости. Локоть жив? Брат осторожно покрутил рукой. — Жив. Не ожидал, что ты сунешься под самый удар. Это же не настоящий… Слово «бой» Макалаурэ проглотил и правильно сделал. Неважно, что Маглоровы Врата — разрыв в горной гряде от холмов Предела и до отрогов Эред Луин — редко тревожили орочьи отряды. Это в Валиноре можно было позволить себе рассмеяться посреди боя и остановить поединок в любой миг, зная — это игра, веря — друг и противник никогда не причинит тебе зла. Впрочем, и в благословенной земле Валар всё закончилось совсем не игрой. — Ты опоздал на целый вздох, — Маэдрос поднял сброшенную на чурбан рубаху и вытер пот со лба. — И не уследил за стойкой. Макалаурэ кивнул, принимая справедливый укор, и заметил: — Я бы не советовал тебе так скакать вверх-вниз, в доспехах может не выйти. — В следующий раз попробуем. — Конечно. Будешь? — Кано взял из рук подбежавшего оруженосца ковш с водой, напился и протянул брату: — Только не завтра. — А что ты собрался делать завтра? — вода оказалась восхитительно холодной, и остатки Маэдрос плеснул себе в лицо. Ненадолго прикрыл глаза и подставил лицо солнцу. Тень и свет от несущихся по небу облаков сменяли друг друга: тепло-холод, тепло-холод… — Неделя прошла. Завтра… — голос у Кано чуть дрогнул. — Завтра проверим, не разучились ли мы лить колокола. Металл должен уже остыть, пора разбивать форму. Посмотрим, как будет петь первый колокол Белерианда, — он поднял меч и стряхнул с него налипший песок. Внезапно спросил: — А ты знаешь, что в бою у тебя глаза светятся? — Они светятся у всех, пришедших из Амана. — У тебя сильней, чем у любого эльда, что я видел. И ещё, — голос брата изменился, посерьезнел: — Будь я орком, сегодня ты бы лишился если не головы, то волос точно. Если шпильки не держат, то позволь мне заплести тебе косу. — Нет. Я обрежу.***
Чудовищно глупо. Да, именно так — выжив в застенках Ангбанда, лишившись руки, отдав корону Верховного Короля и усмирив гордыню и братьев, было чудовищно глупо переживать из-за каких-то волос. Маэдрос взял ножницы — холодный металл легонько лязгнул — и посмотрел в зеркало. Орки смеялись, когда стригли его. Ему тогда было так плохо, что он мало что сознавал — горели вывихнутые и грубо вправленные плечи, избитое тело кричало от боли, и даже открыть глаза было мукой. А волосы… Что волосы? Спутанные, покрытые кровью и грязью, ещё один источник пыток, не более. Помнил лишь мерзкий гогот, окрики стоять смирно — он и не знал, что сопротивляется, — а потом голова стала лёгкой. Обрезанные пряди швырнули на пол. Затем, нескоро, на пол швырнули его. Он лежал, уткнувшись в них щекой, и вспоминал. Как смеялся отец, положив голову на колени маме, и как та улыбалась, пока он, маленький третий Финвэ, заплетал им волосы в косу. Черные и рыжие — в одну общую косу. Глупо. Чудовищно глупо. Он без колебаний сказал Фингону: «Руби!», и никогда не пожалел о том. А сейчас не решается щёлкнуть ножницами. Можно однорукому скакать верхом, можно — рубить мечом, можно — чертить и решать, можно — принимать присягу верных и приказывать. Вот только однорукому не построить дом, не встать у кузнечного горна и не заплести себе косу. Есть братья, есть друзья и есть верные. Попроси он, даже не скажи, кинь только взгляд — и помогут. Калеке помогут. Он бросил ножницы на стол — от движения взметнулся и опал огонёк свечи — и отошёл к окну. На безлунном небе ярко горели звезды, а под ними — костры. Пахло сеном, печёным хлебом и свежим строительным составом — на безлесистой верхушке самого высокого из длинной гряды холмов вырастала крепость. Химринг, защита Восточного Белерианда и острие меча Первого Дома. Что за бессмысленная, бессильная глупость? Не хочешь жалости и чужой помощи — сделай так, чтобы не пришлось просить. Что за детская слабость — плач о косах?! Воин есть воин, что за дело ему до длины волос? Что за дело мечу до ножен? Его суть — бой, он боем живёт и дышит. А разве не за этим пришёл он, Майтимо Нельяфинвэ, сюда, в Эндоре? Не за местью, клятвой и воздаянием? Не за боем, не за войной?! Разве не клялся он именем Эру сражаться до конца и дальше? Нет у меча слабостей, нет и быть не должно. Маэдрос вернулся к столу, взял левой рукой ножницы, придержал проклятые волосы обрубком, взглянул в зеркало… Пахло хлебом и домом.***
Неожиданные гости явились на излёте осени, когда потускневшие травы Ард-Гален покрывались к рассвету седой изморозью, а над сосновыми холмами Предела тянулись на юг перелётные птицы. Два десятка конников неторопливо поднимались к Химрингу по тонущей в тумане дороге. Без знамён и флагов. Как к себе домой. Маэдрос спустился по ступеням во двор, радуясь в который раз, что успели замостить до дождей. Что можно было сделать до холодов, когда уже нельзя класть стены — скрепляющий каменную кладку состав замерзнет, а не застынет как надо, — они сделали. Остальное — дело следующей весны и лета. — Радости тебе, князь Химринга! Радости всем вам! — въехавший во двор первым всадник спешился и скинул капюшон. Сверкнули золотом узкие ленты в тёмных косах. — Ты не предупредил, — только и сказал Маэдрос, обняв друга. — У нас очень скромно, прости. Фингон запрокинул голову, оглядывая высящиеся башни серого гранита. Здесь, на вершине холма, тумана не было, и изящные арки, пролёты и перекрытия тянулись к прозрачно-синему небу, будто за птицами. — Да уж, Майтимо Высокий, строишь ты под себя, — протянул он с искренним восхищением. Внимательно посмотрел на друга и внезапно спросил: — Может, тебе помочь? Давай я заплету? — Нет, — покачал головой Маэдрос. — Я научусь. А неяркое осеннее солнце играло в его смешных, неровных и нелепых, рыжих косичках.