Последняя стадия

Есть несколько стадий восприятия информации в зависимости от ее ценности. Самая важная информация, которую вынесли из дрифта Ньютон Гейзлер и Германн Готтлиб, касалась кайдзю и разлома. Они оба были сосредоточены на том, чтобы впитать в себя все самое необходимое для победы, поэтому не сразу почувствовали, как дрифт изменил их. Когда первая эйфория от осознания Ньютоном простой, но очень важной мысли – «мы победили» – прошла, пришло понимание последствий спонтанного дрифта. Например, то, что Германн пробыл у него в голове слишком долго и теперь знает многое из того, что стоило бы оставить в секрете. А еще в сознании начали всплывать чужие воспоминания; каждый из них поделился с другим чем-то личным, и не то, чтобы Ньютон думал о последствиях, но никак не ожидал, что столкнется с подобным спектром эмоций по отношению к себе. Он не ожидал симпатии, но когда столько лет работаешь бок о бок, можно рассчитывать на то, что к тебе хотя бы привыкли… Германн действительно считал его только помехой и поводом для раздражения… И даже первый дрифт с кайдзю и та информация, которую Ньютон добыл, не изменила его мнения. И все, что сделал для Ньютона Германн, и то, что он полез с ним в дрифт, было продиктовано желанием помочь миру, доказать свою теорию, победить чудовищ – и ни капли не симпатией к своему коллеге. Ньютон его действительно раздражал. Осознание всего этого для последнего было просто жутким и до невозможности нелогичным. И очень болезненным. Ньютон стоял на площадке перед одним из доков и смотрел на пустое место: здесь когда-то находился Бродяга, видевший мир кайдзю и уничтоживший его. Ученый много бы отдал, чтобы взглянуть на него еще раз, не через призму восприятия новорожденного детеныша кайдзю, а увидеть все своими глазами было бы совсем здорово… Ньютон не спал почти двое суток, за это время у него было два дрифта с объектами его восхищения, доказательство того, что он прав, победа, а еще – встреча с Ганнибалом Чоу и бомбоубежище. И полное разочарование во всех своих достижениях. Он и сам не ожидал, что коллега имел на него такое странное и сильное влияние, но в итоге все уже кончено, монстры побеждены, и теперь база вряд ли долго просуществует в прежнем боевом режиме. Возможно, стоило сейчас пойти вместе со всеми оплакивать павших и праздновать победу, потому что никто не знает, когда они встретятся вновь, да и встретятся ли вообще. Ньютон резко развернулся, решив, что следует собрать вещи и прихватить пару-тройку биологических образцов с собой на память. Еще, наверное, стоило связаться с китайской мафией – с тем, кто у них теперь будет заправлять вместо Ганнибала. Если повезет, то им станет кто-нибудь более адекватный и открытый новым веяниям. Военные никогда теперь не дадут ему доступа ни к какому материалу связанному с кайдзю, а ведь Ньютон уже давно подумывал о клонировании... О создании милых мини-кайдзю, совсем малюток, они бы стали чем-то вроде карликовых собачек, с ними было бы модно появляться перед камерами на светских приемах. А еще можно было бы на основе их ДНК воссоздать подобие динозавров и устроить своеобразный парк Юрского периода. Дел, конечно, не на одну жизнь, но это бы того стоило! После долгих плутаний по задворкам базы, чтобы собраться с мыслями и решить, что делать дальше, лаборатория встретила Ньютона тишиной, той же, которой ранее встретили коридоры. Жизнь продолжалась, и она требовала отдыха после последней битвы и сил для вступления в новый виток. Ньютон готов был заплакать, расставаясь со своими банками, колбами и содержимым лабораторных аквариумов. Будь такая возможность, Ньют забрал бы все! В итоге он взял только то, что и без того принадлежало ему: органы, которые он сам привез на базу, умудрившись купить на черном рынке намного раньше, чем попал в Шаттердом. Ему хватило ума не брать с собой много вещей, переезжая на базу, и теперь он был этому очень рад, потому что сложил их в чемодан очень быстро. Все, что раньше он мог считать своим личным, хранилось либо в лаборатории, либо в голове. Лаборатории у него совсем скоро не будет, а в мыслях побывал Германн, и отныне они уже не принадлежали только Ньютону. Ничего своего не осталось. Но ведь нынешняя пустота – это место для будущих впечатлений! Ньютон громко захлопнул крышку чемодана, однако она, закрывшись на долю секунды, отскочила обратно, а звук удара совпал со стуком в дверь, которая тут же отворилась. На пороге стоял Герман, он выглядел жутко потрепанным и уставшим, а еще – очень серьезным, еще серьезнее, чем обычно. Его взгляд сразу упал на чемодан, потом он перевел его на Ньютона. – Я могу войти? – нервно задрав подбородок, осведомился он. – Да, заходи, – пожал плечами Ньют. Германн искал его последние три часа, и вот, когда нашел, понял, что потратил все это время лишь на то, чтобы увидеть Ньютона, который собрался сбежать. Наверное, даже не попрощавшись, а ведь им было, что сказать друг другу. Особенно Германну, который совсем не ожидал, что все произойдет именно так, он и предположить не мог, что найдет в чужой памяти столько симпатии к себе, что за все это время Ньютон ни разу не подумал о нем действительно плохо, что ни за одной его фразой не пряталось ни скрытого смысла, ни намеков, ни отсылок к чему-либо. Его легкомысленные фразы были легкомыслием, а не пренебрежением. Его постоянные вторжения в личное пространство Германна были продиктованы не желанием вызвать у последнего раздражение, а просто потому что Ньют считал его своим другом. Но жизненный опыт не так легко вычеркнуть из памяти, да и человеческие отношения не то, что можно было бы легко переключить с «недоверия» в «доверие», и сейчас Германн всеми силами пытался перебороть себя. Конечно, стоило догадаться, что, огрызаясь каждый раз, Ньют воспринимал это как часть своеобразной игры, которую начал он, Германн, а Ньют подхватил, потому что это весело. Но как же сложно иногда поверить, что правда – это то, что лежит на поверхности, что ее не надо искать под слоями фальшивых слов и сомнительно честных поступков. Правда не может быть настолько простой и очевидной! Она и не оказалась таковой, но взамен подводных камней, которых ожидал Германн, обнаружилось другое: болезненная, не дающая вдохнуть пустота на месте чувств, которым Ньют запрещал появляться, пронзительная боль в сердце, возникающая, когда Ньютон смотрел на дрожащие пальцы или несгибающуюся, подламывающуюся ногу. Получается, всякий раз Ньютон заставлял себя помнить, что его помощь не нужна, делал вид, что не замечает слабости Германна, ведь иначе его язвительные шутки перестали бы быть шутками, а то и хуже, он вполне мог перестать разговаривать с ним вовсе, начав игнорировать сам факт его существования. Ньюту нравилось слегка подкалывать Германна, выводить из равновесия, обращать на себя внимание, ему было обидно, что коллега ни капельки в него не верит. Ну что ж, всегда можно глупо шутить над его цифрами. Ньют принял правила игры и ни за что не переступил бы черту дозволенного. Где-то на уровне с этой мыслью была еще одна, огоньком надежды светящаяся на задворках сознания. Про себя Германн окрестил ее бредом полоумного, но ведь бред Ньютона слишком часто обретал реальную форму... – Даже не смей говорить, что собираешься обратиться к мафии за помощью в создании парка аттракционов с кайдзю! – Германн пытался не рассматривать стены комнаты Ньютона, в которой оказался впервые, и не задерживать взгляд на украшавших ее разнокалиберных плакатах с каких-то старых телешоу о кайдзю, постерах с рок-звездами и чем-то ещё столь же пестрым и ярким. – Да, конечно, я не буду делать ничего подобного, – слишком легко согласился Ньютон, поморщился, пнул ногой крышку чемодана, и тот закрылся. Ньют лгал, и они оба это знали. – Послушай… – начал было Германн, но Ньютон перебил. – Нет, ты послушай! – его голос зазвучал неожиданно твёрдо, но вместе с тем – грустно. – Я не собираюсь ждать, пока базу начнут расформировывать, мы и так сделали достаточно, я хочу убраться отсюда! Германн хмурился, напряженно смотрел на Ньюта, и за его словами четко слышал: «Мне плохо и мне обидно, я не ожидал, что мне настолько не рады, и лучше я сбегу сейчас, чем потом, потому что тогда будет еще хуже и больнее». Ньют старался даже не смотреть в его сторону, но это давалось ему с трудом, в комнате было слишком пусто, и ему не на чем было остановить взгляд. Тогда он встал и пошел снимать плакаты. Он аккуратно откреплял их и складывал в ровную стопку, но Германн был совершенно уверен, что брать их с собой тот не будет, что-то изменилось, и теперь Ньютон не видит в них того, что видел раньше, в нем как будто что-то сломалось, будто из него разом исчезли вся его неуемная энергия и жизнерадостность. На это было крайне неприятно смотреть. Настолько неприятно, что хотелось заорать. Германн подошел к двери, плотно закрыл ее, а потом запер. Ньютон дернулся и повернулся, с силой скомкав края плаката в пальцах, и удивленно посмотрел на Германна. Тот недовольно скривил рот, выпрямился и, глядя куда-то в сторону, недовольно произнес: – Я согласен. Брови Ньютона взлетели вверх, он открыл было рот, закрыл, но тут же открыл снова. – На что, Германн? – Ньют покосился на закрытую дверь, потом на Германа. – Ты вообще о чем? Он изобразил гримасу, обычно возникавшую на его лице, когда кто-то не понимал очевидного. – Встречаться с тобой, или как это еще называется, быть твоим парнем, – тут выражение его лица стало совсем страдальческим, но он быстро вернул ему привычное скептическое выражение. – Что там еще... любовником.... Треск плаката прервал монолог Германна. – Что за чушь ты несешь? – тихо спросил Ньютон, по-прежнему сжимая плакат, не замечая, что он разошелся на две половины. – Германн, ты в порядке? – Естественно, я в порядке! Не вижу причин сомневаться в моем умственном или физическом состоянии! – огрызнулся тот. – И вообще, подобные мысли впервые возникли не в моей голове! – Вот именно, доктор Готтлиб! И я не понимаю, к чему такие жертвы?! – Ньютон взмахнул руками, и огрызки бумаги разлетелись в разные стороны. – Это не жертва, я сам хочу, чтобы мы... – он опять запнулся, – …были вместе. – Скажи, тебя пытали, чтобы ты это сказал, или, может, пообещали что-нибудь? – голос Ньютона был похож на голос расстроенного ребенка, которого дразнят вещью, о которой он мечтал, но даже не надеялся получить. – Не думал, что вы настолько сильно сомневаетесь в моей способности говорить правду, доктор Гейзлер, – огрызнулся Германн. – Прости, – махнул рукой Ньютон. – Неважно. Был неправ. Это у тебя просто последствия дрифта, это нормально, – быстро пробормотал он, а потом, ловко обогнув Германна, так же ловко отпер дверь и выскочил в коридор. «Действительно, последствия дрифта», – подумал Германн. Ньютон сбежал, уже в который раз после дрифта, от прямого решения проблемы их взаимоотношений. Это было нетипично и странно для Ньютона, но Германн точно знал, что сейчас и сам он слишком легко принял решение, слишком напористо заявил об этом Ньютону, слишком несвойственно для себя... Он сел на криво застеленную постель и стал ждать, потому что даже пытаться догнать Ньютона было бессмысленно, а за вещами он вернется. Хотелось бы надеяться, что вернется… Решение предложить встречаться было непростым, но казалось слишком правильным, чтобы не последовать ему. Германна пугали идеи, бродившие в голове Ньюта, почти до такой же степени, как после первого дрифта, когда несколько безумно страшных секунд в голове билась мысль: «Идиот!», а рядом, почти в подсознании – «Все отдам, только не умирай». Германн думал о том, чем все может закончиться, и о том, каково это – терпеть общество Ньютона и его «гениальных» идей не восемнадцать часов в сутки, а все двадцать четыре, и не видел в этом ничего плохого. Порядком устав от своих размышлений, одной и той же позы на протяжении долгого времени и вообще от всего, что происходило в последние дни, Германн разулся, приставил трость к краю кровати, лег поверх покрывала на чужой постели и сам не заметил, как уснул. А проснулся от ощущения постороннего присутствия. Ньютон лежал рядом, еще более взволнованный и растрепанный, чем был, хотя казалось, что дальше уже просто некуда, смотрел в глаза Германну и неуверенно улыбался. Германн попробовал изобразить сонное подобие улыбки в ответ. – Спи, – тихо сказал он. Ньют коснулся лбом его лба и, не встретив никакого протеста, обнял. – Наверное, надо было залезть под одеяло, – пробормотал Ньютон, прижимая Германна к себе. – Наверное, – согласился тот и закрыл глаза.