Обещания

Скільки можна лити, скільки можна бавити слова?

Сколько можно лить,

сколько можно забавляться словами?

Вони – не діти!

Они — не дети!

После Программы Нового Мира в себя первыми пришли те, кто смог выжить в симуляции. Они подняли на ноги город, помогли оправиться остальным одноклассникам… Привычной жизни, конечно, пришел конец: Академия была почти полностью разрушена, все её сотрудники были убиты, не считая большинства из тех, кто работал в Фонде Будущего. Макото Наеги — главный представитель этого самого Фонда и тот, кто спас их на последнем суде в Программе — помог и в реальной жизни. Нагрузка была неимоверная, но со сторонней помощью Хаджиме и другие смогли криво-косо, но вернули всё на круги своя. Теперь оставалось только полировать уже воссозданные плоды рук человеческих. Полировать оказалось труднее всего. Обещания и слова не действовали на живую половину населения, потому что они боялись. Боялись тех, кто стал зачинщиком. Боялись даже тех невинных людей, которые были вместе с ними рядом. Потому что уже никому не доверяли. Потому что знали: обещания — это вода. Им никогда нельзя верить. В современности обещания уже ничего не значат. Это не твёрдое слово самураев из древней Японии, не клятва рыцарей круглого стола, не «честное-пионерское» времён СССР. Вся честность ушла, и пришел страх за себя. Даже не за ближнего, нет: за своё собственное благополучие, и заслужить доверие граждан стало невероятно трудно. Поэтому Хаджиме и вступил в Фонд. Потому что там ему бы хоть немного поверили. Конечно, кто станет доверять бывшим осколкам отчаяния свою жизнь? Глупость, да и только. Только никто не учёл, что осколки отчаяния не виноваты в том, что они осколки отчаяния.

Дайте їй руку, відступіть їй світла, дайте води!

Дайте ей руку, пропустите к ней свет, дайте воды!

Я ж бачила, я зрозуміла знак:

Я же видел, я понимал знак:

Усе навпаки і усе не так,

Всё наоборот и все не так,

Навіть ти!

Даже ты!

Хаджиме устал. Хаджиме запутался окончательно. Кто друг? Кто враг? Кто он такой? И зачем он вообще помогает этим людям, если они не желают помощи от «мерзких нелюдей»? А люди ли они на самом деле? Руки зарываются в волосы. Хочется оттянуть их так, чтобы было больно, чтобы лицо кривилось в агонии — только бы сердце прекратило биться. Желательно, навсегда. В комнату стучат, и Хаджиме вяло кричит: «Войдите!» Заходит Соня, что для Хаджиме крайне неожиданно. — Здравствуй, — мило и вежливо, как и подобает настоящей принцессе, здоровается девушка и подходит ближе. — Не занят? — Не особо, — врёт Хината. Дел у него по горло, но сейчас компания Невермайнд кажется гораздо более интересной, чем идиотские бумажки да бланки. — А что? — Об одолжении хотела попросить. Соня на мгновение мнётся. Да, не в её это компетенции — просить у кого-то об одолжении. Такие просьбы больше к лицу какому-нибудь Казуичи или Терутеру. Однако Хината с интересом слушает, давая понять, что он вовсе не против помочь. — Не мог бы ты… Последить за Нагито? — наконец приглушенно просит Соня и, увидев, как брови Хинаты поползли вверх от удивления, тут же быстро добавляет, — Я знаю, что у тебя с ним были… Не особо хорошие отношения в симуляции, но пожалуйста! Мне нужно… Улететь… Сегодня же. — Улететь? — Моя мама умерла. — принцесса поджимает губы. Хината кажется самому себе до безумия бестактным. — А я — единственная наследница… Пожалуйста, прости. Я правда не хотела тебя загружать ещё больше, но… — Все в порядке, — уверяет Хаджиме и приободряюще, насколько способно его усталое сознание, улыбается Соне. — Я найду время зайти к нему. — Хаджиме, я… — Не благодари, — устало отмахивается Хината, вновь улыбаясь. Видеть такую смущённую, но благодарную Соню было большой редкостью. Да и, знаете ли, иметь благодарность от королевы — уже большая удача. — Я у тебя в долгу! Обязательно приглашу тебя на коронацию, — убеждает Невермайнд и отходит к двери. — Удачи тебе, Хаджиме. — И тебе. Принцесса почти сразу скрывается за дверью, Хаджиме обступают холодные стены. Сколько там времени? Два часа? Кажется, сейчас должен быть обед у нормальных людей у тех, кто ещё не вылечен. Хаджиме вздыхает. Нагито — та ещё заноза в заднице, и Невермайнд капельку соврала, когда говорила о «не особо хороших отношениях» между этими двумя. Отношения были просто отвратительными. Ладно, не отвратительными. На грани между ненавистью и безразличием. И если сначала все было даже более, чем приемлемо, то потом пошло под откос. Под крутой такой откос. Хотя… Соня как-то говорила, что Нагито стал спокойнее. И о надежде бредить меньше стал, и вообще как-то приноровился к жизни. Но кто знает, как он поведёт себя, когда к нему подойдёт «жалкий резервник»? Или же он забудет обо всех их ссорах и будет благословлять «Абсолютную Надежду», которой некоторое был (и отчасти до сих пор остаётся) Хаджиме? Это трудно, очень трудно, и Хаджиме не хочет идти, но он обещал. А рушить обещания, данные принцессе, явно не решение всех его проблем. Но для начала надо хотя бы встать. Иногда Хаджиме ловит себя на мысли о том, что он скоро приклеится к этому чертовому креслу на колёсиках и запатентует себя как заядлого работягу. Хоть бери и вешай табличку «Работник месяца». Ну а что. А вдруг премию дадут, так, по мелочевке, в качестве подарочка на Новый Год и день рождения одновременно? Встать, пусть и с большими усилиями, всё же удалось. Сейчас путь лежал в богадельню человеческую, в которой Хаджиме от силы — если повезёт! — бывает раз в день: столовая. Терутеру там главный архангел и покровитель, и это, пожалуй, единственное место, где он может отпускать свои мерзкие шутки без возможности быть избитым за это. Всё-таки Теру — шеф, кухня — его святыня. А если он откажется работать, то кто это будет делать? Сода, который однажды чуть не сжёг плиту, пока варил гречку? Хиеко, которая даже дотянуться до самых высоких полок не в состоянии? Хаджиме мог бы предложить себя на роль повара, но тогда всем бы пришлось перенять его рацион «ем-раз-в-сутки-и-то-если-повезёт» и голодать. Так что альтернатива в виде стряпни Ханамуры нашлась довольно быстро, а поспорить никто и не думал. У Хаджиме слюни потекли ещё до того, как он вошёл в столовую: запах распространился по всему коридору и усиливался по мере приближения к комнате. Сглотнув с сожалением ком в горле и грозно прошептав своему животу заткнуться, юноша зашел в комнату. За круглыми серыми столиками сидели люди: одноклассники и кто-то из фонда — и относительно весело болтали. Хаджиме неопределённо хмыкнул и подошел к Терутеру, который был уже наготове. — Хаджиме! Давно не виделись, — с удовольствием протянул он, и Хината неловко улыбнулся. — Решил-таки поесть? — Пока что нет. Мне нужно к Нагито еду отнести. — Так за него же Соня отвечает! — Уже нет, — Хаджиме томно, грустно вздохнул. Хотел бы он, чтобы эту работу кто-то выполнил за него! — Она уезжает сегодня. — Ааа, — понимающе протянул Терутеру, параллельно накладывая в тарелку аппетитный карри. — Ну, Нагито много не ест. Соня всегда ему небольшие порции берет. А ты это, приходи к нам. А то как офисный сыч: закрылся и сидишь в одиночестве. — Работа… Извините, — и снова неловкая улыбка. — Но постараюсь прийти. — Давай! — активно закивал повар. — Я тебе такую порцию наложу! Больше, чем сиськи Акане! —…Спасибо. Мда. А Хаджиме думал, что сегодня обойдётся без шуток. Что ж, петух тоже думал, как говорится… По дороге Хаджиме встретил Махиру, которая предложила поесть вместе с ними. Хината ответил так же, как ответил Ханамуре, и фотограф сочувственно покачала головой. Видимо, уже Соня успела всё рассказать. В общем, они разошлись на положительной ноте, а Хината пообещал пообедать вместе с ними как-нибудь. А обещания надо исполнять, пусть даже никому нет дела до обещаний. Хаджиме исполнит, но потом. После двух коротких стуков в дверь Хаджиме ждал ответа ещё минуту, но никто не ответил. Тогда он дернул ручку — она на удивление легко дёрнулась — и открыл дверь. Нагито лежал спиной к нему, бледный и худой. Создавалось впечатление, что его вообще не кормят. Хаджиме нервно сглотнул ком в горле, стараясь сделать это как можно тише, но подсознание подсказывало: Нагито услышал. Нагито знает, что ты его недолюбливаешь. Хината подошел ближе и тронул за плечо Комаэду. Тот вздрогнул от неожиданности. — Хаджиме?.. — глаза раскрылись от удивления. — Прости, если груб, но… Где Соня? — Я буду вместо Сони. — на удивление спокойным тоном ответил Хината. — Ей надо уехать. — Хорошо. — легко согласился Нагито и отвёл взгляд. Хината подошел ближе и поставил тарелку на тумбочку у кровати, а сам взял ближайший и единственный стул и сел рядом. Нагито недоуменно на него покосился. — Что? — Нет, ничего, просто… Соня не сидела рядом, пока я ел. — Я же должен убедиться в том, что ешь. — Хаджиме пожал плечами. Значит, Соня его просто оставляла с едой… Её можно понять. Но Хината хочет доделать работу до конца. Тем более у него есть сомнения в том, что Нагито доедает порцию. — Не обращай внимания на меня. Ешь так, будто меня тут нет. Нагито совсем незаметно нахмурился, но все-таки взял тарелку и повертел в руках вилку. Спустя полминуты он наколол кусочек мяса из карри и медленно-медленно прожевал его. Хинате даже показалось, что это длилось вечно, но потом Нагито отставил тарелку на тумбочку и внимательно посмотрел на Хинату, ожидая его внимания. — Я всё. Хината посмотрел на тумбочку. Да, на ней стояла тарелка, только вот она была… Полная. — Но ты ничего не съел, — заметил Хаджиме. — Ты же знаешь. Чтобы немного поправиться, тебе нужно нормально питаться. Поэтому ешь. — Я больше не хочу. Хаджиме устало вздохнул, а потом без какой-либо задней мысли пододвинулся ближе. Нагито с немым вопросом и недоумением осматривал его. — Хочешь. — парень почти железно отчеканил эти слова и взял в руки тарелку и вилку, уверенно набрал немного еды и посмотрел на Комаэду. — Открывай рот. — Хаджиме, я… — Открывай. Рот. Нагито жалобно вздохнул, наклонился к вилке и съел её содержимое, с мольбой глядя на Хаджиме. Мол, «давай прекратим этот цирк, я снова выкину еду в окно, ты отстанешь от меня, и у нас все будет прекрасно». Почему-то у Хаджиме не было сомнений в том, что Нагито именно выкидывал еду, но тактично решил не спрашивать об этом. Таким образом, Хината скормил Комаэде всю порцию карри, заставив того наесться до отвала. Интересно, и долго он так обманывал Соню? Что ж, теперь Хаджиме возьмётся за него основательно. — Спасибо. — Нагито выглядел сконфуженно и не смотрел Хаджиме в глаза, вытирая худощавым запястьем остатки соуса с уголков губ. — Не за что. Ах да. Тебе нужно пить таблетки? Комаэда снова замялся, а потом вытянул аккуратный листочек с лекарствами, точнее с подробным описанием где, когда и в каком количестве какие таблетки нужно пить. Сейчас Комаэде надо было принять две таблетки, и они, как когда-то упомянула Соня, должны храниться внутри тумбочки. — Я пойду за водой, а ты сиди тут. — приказал Хината. Комаэда в ответ лишь улыбнулся и развёл руки. — Я и так никуда не смогу уйти. — Ну, еду же ты как-то в окно смог выбросить. Глаза Нагито раскрылись от шока. — Как ты… — Аналитика, — Хаджиме показал на свой висок, намекая на одну из способностей Изуру. — А вообще об этом было нетрудно догадаться. — Раскусил, признаю. — Ну, теперь ты так просто не отделаешься. — Хаджиме весело улыбнулся и выглянул из-за косяка двери. — Сиди уже. Я за таблетками и вернусь. Не думай их прятать или выкидывать! Обоим плохо будет.

Пообіцяй мені, пообіцяй мені,

Пообещай мне, пообещай мне,

Що завжди горітиме світло в твоєму вікні.

Что свет в твоём окне будет всегда гореть.

Пообіцяй мені, хай навіть не збудеться,

Пообещай мне, пусть это и не сбудется,

Що "завтра" негайно і невідворотньо відбудеться!

Что “завтра” немедленно и неотвратимо настанет!

Как-то так получилось, что вместе с Хаджиме Нагито… Действительно выздоровел. Возможно, Хината не помог избавиться ему от всех тех хронических болячек, которые он таскал на себе, как бремя, но Комаэда хотя бы стал более… Осязаемым и материальным. Смог нормально, без поддержки, ходить, смог общаться, как прежде. Немного — совсем, правда, каплю — прибавил в весе. И его приняли обратно в свое общество одноклассников, почти забыв о том, как он вёл себя в Симуляции. Честно говоря, Хината этого и добивался: чтобы ни Комаэду, ни кого-либо другого не тяготило то, что прошло. Да, время, как вода, ушло, но мокрый след остался. Если лить воды ещё больше, он никогда не высохнет. Поэтому Хаджиме пытался быть своеобразным солнцем, феном, который мог бы ускорить процесс засухи воспоминаний. И всё бы хорошо, если бы Нагито сам не чувствовал себя не в своей тарелке. Не было никого, кто ненавидел бы Комаэду больше самого Комаэды. И это проявлялось во всем: в его внешнем не совсем опрятном виде, который он оправдывал тем, что «он всегда такой, и ничего выглядеть лучше ему не поможет», в вечно усталом, потухшем взгляде и в словах. Нагито абсолютно точно не любил себя. Он даже отказался от работы в Фонде Будущего, чтобы не мешать «символам надежды», которые были, по его же словам, лучше его. Хинату это раздражало и бесило, он пытался доказать Нагито, что все не так, но что? Правильно, ничего. Нагито скрипуче смеялся и говорил, что не стоит делать ему пустых комплиментов. Он знает, что это не правда. Медленно Хаджиме проникался к нему. Хотел помочь, отдавал себя Нагито больше, чем работе. А потом для Нагито Фонд нашёл квартиру — ведь он должен где-то жить, пока в офисе происходит работа — и поселил его там, попросив Хинату хоть иногда заглядывать к Комаэде. Но вышло совсем по-другому. Нагито был совершенно не предназначен для жизни в одиночку. Например, он мог просто непросто забыть поесть. Или забыть выключить газ на ночь. Хаджиме переехал к нему, когда увидел, что рис, который он приготовил пять дней назад, остался лежать нетронутым в холодильнике. Нагито принял его довольно радушно, пусть сначала и упрямился, мол, зачем тебе это, у тебя и так много работы. Только со временем работы становилось меньше, а времени — больше. И Хината решился посвятить его Комаэде. Нагито всегда был странным. Хаджиме изначально его недолюбливал — а потом начал понимать. И это осознание давило на него тяжким грузом. Если сначала Хаджиме ходил к нему только из-за того, что считал своей обязанностью помогать людям и Нагито в том числе, то сейчас он хотел просто стать заботливым другом, который и напоит, и накормит, и спать уложит, и домой притащит после пьянки. Последнее они, правда, не практиковали, ибо Нагито не был большим фанатом алкоголя. Однажды они, правда, напились в одиночестве, и… Хаджиме со стыдом вспоминает, что было дальше. Хаджиме, ну, просто отдал Комаэде свой первый поцелуй. Нагито, как оказалось, тоже. Но они предпочитали никогда об этом не говорить. И на посиделках с одноклассниками делали вид, что они просто близкие друзья. А ночью засыпали в объятиях друг друга с маленьким ночничком на тумбочке, потому что Нагито безумно боялся темноты. Хаджиме ужаснулся, когда впервые увидел Нагито, всего дрожащего посреди ночи, дергающего на себе волосы, рыдающего в подушку и пытающегося заткнуть себе рот, лишь бы Хаджиме не слышал и не проснулся. А Хаджиме слышал многое. И то, как Нагито, захлёбываясь в слезах, говорит о своих родителях, как боится снова все испортить. Боится, что это на самом деле виноват его талант со всем, что с ним и с ближними происходит. Боится уснуть и больше никогда не проснуться. Хината слышал и видел, как Нагито бьет самого себя руками, чтобы не чувствовать эту мерзкую скользкую пустоту вины и бесконечной боли внутри. Хаджиме всегда его обнимал, брал за руки и не давал себя избивать, сколько бы времени не потребовалось на то, чтобы Комаэда успокоился. Час, два, иногда всего лишь тридцать минут — но Комаэда всегда рано или поздно успокаивался. Хаджиме шептал ему разные нежные слова, уверял, что он ни в чем не виноват, обещал, что «завтра», которое он так боится не увидеть, совсем скоро наступит. Страхи и печали уйдут, темнота тоже отступит. И они правда уходили: Нагито медленно переставал дрожать, обнимал Хаджиме, прижимался к нему, робко, будто боясь, что его резко и с презрением оттолкнут, но Хаджиме все эти мысли перечеркивал и прижимал ближе, касаясь одними губами лба, щеки, острого бледного носа, который краснел во время такой лихорадки. Потом он засыпал, сопя и редко вздрагивая во время сна. Только тогда Хаджиме был спокоен. Только тогда мог позволить себе задремать, склонив голову к пушистой макушке. Но, к сожалению, никто и никогда не отменял работу Хаджиме в Фонде Будущего.

Зараз вимкнуть воду, і я знов не встигну змити гріх,

Сейчас выключат воду, и я вновь не успею смыть грех,

Вчорашній гріх.

Вчерашний грех.

Він мою свободу розітне навпіл, жбурне до ніг,

Он мою свободу рассечет пополам, швырнёт к ногам,

До твоїх ніг.

К твоим ногам.

— Я постараюсь вернуться как можно быстрее. Хината обещает, но он не знает, как долго он продержится в командировке. В Фонд пришла информация, что кто-то сторонний решил продвигать идеалы Джунко, и с этим нужно срочно разобраться. А на пост главного разведчика в этом деле, конечно же, выбрали Хаджиме. Других же работников не нашлось, да-да. Нагито поджимает губы и упорно смотрит в пол. Ему не хочется оставаться вновь одному — и Хината прекрасно все понимает, но они это обсуждали: Хаджиме клялся звонить, писать и всячески справляться о здоровье Комаэды. Он обещал, что ни в один день не забудет спросить у Нагито, как у него дела и как ему сегодня спалось. Нагито вообще ничего не отвечает, и Хинате кажется, что сейчас будет скандал, но Нагито внезапно срывается с места и вешается на шею Хинате. — Только не задерживайся надолго, хорошо? — выдавливает он из себя, и Хината почти идёт на то, чтобы отменить все свои дела и остаться в доме вместе с Нагито — настолько у него сжимается сердце от боли, обливается кровью, крича о том, что уходить нельзя. Но Хината подавляет в себе инстинкт порядочного семьянина и только сильнее обнимает Нагито, не давая ему почувствовать себя одиноким. — Хорошо-хорошо, — обещает Хаджиме, искренне надеясь, что в этот раз у него получится сдержать обещание и вернуться быстрее. — А ты кушай хорошо, договорились? — Угу. — только и бурчит Нагито и зарывается носом в костюм Хинаты сильнее. Оставить Нагито одного — это величайший грех, но если сам Комаэда готов… То можно немного попритворяться героем и спаси мир от ещё одного Инцидента. А потом с таким же успехом спасти Нагито от одиночества, как он и делает это постоянно. И ведь Хаджиме не солгал: он каждый день писал Нагито, созванивался, получая от него коротенькие ответы с забавными милыми стикерами, которые грели душу и заставляли глупо улыбаться, прижимать телефон к сердцу и целовать экран смартфона, притягивая к себе взгляды а-ля «вот же придурок, телефон целует!» Пришло время возвращаться. Хаджиме задержался на целых десять дней и успел изголодаться по тактильному Нагито, по его объятиям, улыбке… Да вообще по всему Нагито. Да, он незаметно стал самым дорогим, что было у Хаджиме. И в то же время самым бесценным. Никакая самая дорогая игрушка и никакой бриллиант не мог сравниться с Нагито, никто не тревожил разум Хаджиме так много и так долго, как Комаэда. Уже летя на самолете обратно, в Японию, Хината писал Нагито о том, что он уже едет, но ответное сообщение так и не получил. Две серые галочки рябили перед глазами, и почему-то Хаджиме забеспокоился. Обычно Нагито отвечал ему быстро, в течении одной-двух минут, но сейчас — нет. «Наверное, он уснул», — подумал Хината и, решив не морочить себе голову, отложил телефон, мысленно обещая Нагито затискать его, едва он придёт домой. Самолёт приземлился на взлетную полосу, а Хаджиме почти машинально заказал такси до своего дома, чтобы не тащиться пешком и добраться быстрее. Он устал, хочет пойти в душ, приготовить что-нибудь покушать на скорую руку, обняться с Нагито и уснуть. В доме горел свет — значит, Нагито не спит. Хината ещё раз проверил телефон: ответа нет. Странно, думал Хината, но всё ещё старался не думать о плохом. Вдруг просто решил без телефона день провести? Или забыл, где он находится? Всякое бывает в жизни… Быстро забравшись по ступенькам, перепрыгивая через одну, Хаджиме хотел было постучать в дверь, но понял, что дверь в квартиру открыта. По спине прошлась дрожь. — Нагито? Хаджиме ступил на порог квартиры и быстро развязал шнурки на своих ботинках, проходя вглубь. Везде горел свет; Нагито обычно включал его по всему дому, когда приступы становились слишком сильными. Неужели?.. — Нагито, где ты? — чуть громче позвал Хаджиме, судорожно открывая каждую дверь. Голос его предательски дрожал, предзнаменуя что-то ужасное. Зал — нет. Кухня — пусто. Спальня — тоже мимо. Кровь стучала в висках, как барабанщик на рок-концерте по установке: сильно, отчетливо, громко. Не мог же он уйти? А если и мог, куда? Зачем? Почему он это сделал? Почему не отвечает? Хаджиме вновь достал свой телефон и набрал выученный наизусть номер, услышал гудки и… Знакомую мелодию звонка. Телефон тут. А где сам Нагито? Хаджиме продолжал звать, бояться и уже совсем отчаялся, но потом увидел скромную дверь ванной комнаты. Ноги стали ватными. Хината не хотел думать о том, что могло случиться. — Нагито, ты ту… Хаджиме недоговорил. Шок прошёлся электрическими разрядами по его телу, заставляя трагично упасть на колени перед ванной. — Нагито… Хината шепчет слишком громко для комнаты, но слишком тихо для того, чтобы их кто-то услышал. Никто и не услышит, не придёт на помощь, не поможет воскресить Нагито и вернуть ему пульс, дыхание и лёгкий румянец на бледной коже. Нагито Комаэда… Мертв. Покончил с собой, пока пытался избавиться от приступа ненависти и страха, от которого, увы, не смог спастись. Нагито Комаэда мертв, и это — аксиома, неоспоримое правило. Но, кажется, что-то внутри поселилось кусочком Нагито в Хаджиме. Ненависть. Ненависть к себе, которая не передаётся по наследству, которую нельзя просто взять и отдать. Но Нагито смог отдать даже её Хаджиме, как прежде отдавал всего себя, все свои переживания и страхи. Ха-ха, как глупо вышло. Знаете, говорят, что время лечит, возраст меняет, а ненависть отравляет людей. Но это не совсем так, потому что ненависть полностью убивает, заставляя их тело разъедаться от желчи мертвенного чувства. А ненависть к себе — всё равно, что вливать в себя яд. Исход всегда один. Через три дня после смерти Нагито Комаэды в их бывшей общей квартире нашли повешенный на люстре труп Хаджиме Хинаты, который не оставил ничего после себя, не считая короткой записки:

«Я пообещал ему вернуться. Я не могу не выполнять обещания. Прощайте и простите меня за всё»

Хаджиме Хината

Це світ речей, а речі – хворі!

Это мир вещей, а вещи — больны!

І ти вже тут, у тому хорі!

И ты уже здесь, в этом хоре!

Йди на голос мій,

Иди на мой голос,

Йди на голос мій...

Иди на мой голос…