Белка

      Лань Сычжуй оказался легким, куда легче, чем полагал глава Юньмэн Цзян. Парень удивленно охнул, когда мужчина по-простому подхватил его под колени и перекинул через плечо.       — Полежи пока так. Быстрее будет.       — Глава Цзян!       — Держись лучше, белка мелкая.       Цзян Чэн поправил съезжающего с плеча парня и перехватил второй рукой Цзыдянь. Уходить нужно было как можно быстрее, гулей оказалось слишком много для них двоих. Нет, они смогли бы отбиться, но парень, как назло, получил серьезную травму, переманивая тварей к себе и давая крестьянам время сбежать, и теперь почти не мог ходить из-за располосованной икры. Цзян Чэн не хотел отвлекаться на его защиту, поэтому, куда проще для главы было бы закинуть парня в безопасное место и разбираться с тварями в одиночку.       Найдя какую-то неглубокую пещерку в паре ли от изначального места схватки, Цзян Чэн запустил туда талисман, проверяя наличие хозяев, но полость в скале, на их счастье, оказалась пустой, хоть и изрядно пыльной. Мужчина усадил адепта Гусу Лань у стены возле входа. Ходить можно было только согнувшись, но в целом пещера была достаточно просторной. В глубине шевелили лапками крупные черные пауки, и, едва взглянув в ту сторону, парень отшатнулся и прикрыл рот рукой, чтобы не закричать.       — Пауков боишься?       — Да. Они мерзкие. — Умение признавать свои страхи всегда было тем, что Цзян Чэн очень уважал в людях, поэтому сейчас он просто хлопнул адепта по плечу и сел так, чтобы заслонить его от пауков.       — Давай ногу гляну.       — Глава Цзян, я могу сам…       — Лежи и молчи.       Цзян Чэн ощупал икру, проверяя рану. Края были чистыми, но рваными. По-хорошему, требовалось зашить ее, но в таких условиях это делать было откровенно опасно. Перетянув ногу, чтобы избежать кровопотери, Цзян Чэн достал из рукава специальный обеззараживающий порошок, правда, его было мало и эффект не длился долго, и посыпал им рану. Сычжуй застонал и выгнулся, но Цзян Чэн предугадал его движение, а потому успел подставить руку, и затылок парня стукнулся о его ладонь, а не о скалу.       — Спасибо, глава Цзян. — Лань Сычжуй очень старался не стонать и в целом держался молодцом. Цзян Чэн начал испытывать еще больше невольного уважения к этому тихому, скромному и уравновешенному парню.       — На, попей. — Вместо ответа он сунул ему в руки свою флягу, и Сычжуй послушно сделал пару глотков, возвращая ее владельцу.       — Глава, вам нужно уходить. Я все это время капал кровью, они нас найдут и…       — И я с ними справлюсь. Ты сиди здесь, а я пойду ловушек наделаю.       Не слушая его возражений, Цзян Чэн вылез из пещерки и осмотрелся, наметанным глазом отмечая самое лучшее расположение для будущих ловушек.       Бой был кровавым, но недолгим. Три твари застряли в ловушках, одна вообще благополучно убилась о приманку Цзян Чэна. Еще пятерых глава клана Цзян обезвредил сам, изрядно извозившись в вонючей серой крови.       — Сычжуй? — Добив заарканенных тварей и подпалив трупы талисманами, мужчина заполз в пещерку, откуда почему-то тянуло дымком. Парень уже развел небольшой костерок из веток, которые сумел собрать окрест себя, и готовил в небольшом котелке кашу.       — Хозяйственная белка, — оценил Цзян Чэн, устало приваливаясь к шершавой стене по правую руку от адепта. Сычжуй покосился на него, еще раз помешал кашу, достал платок, намочил и полез к лицу мужчины стирать кровь.       — Вам бы «Легкого исцеления» сейчас.       Цзян Чэн с ноткой грусти вспомнил о порошке, помогающем справиться с последствиями отравления кровью гулей, изобретенном Вэнь Мао, основателем клана Вэнь и хорошим целителем.       — Чего нет, того нет. — Мешать парню мужчина и не подумал, наоборот, расслабился и отдался на волю приятных, мягких прикосновений влажной ткани и чуть прохладных рук. — Что за каша хоть?       — Перловая. Извините, у меня была только она. И воды почти нет.       — Я схожу. — Цзян Чэн встал, вернее, попытался, но был остановлен уверенной бледной рукой — Сычжуй напоролся взглядом на слабо блестящее в лучах заката темно-фиолетовое ханьфу и поймал его за предплечье, прося остаться на месте.       — Вы ранены.       — Ерунда.       — Вы же знаете, как опасна кровь гулей в открытых ранах?       — У нас все равно нет «Легкого исцеления».       — Посидите спокойно.       Сычжуй нахмурился, покопался за пазухой, мрачно глядя на пару пустых талисманов. Потянулся к губам неуловимо знакомым движением, и Цзян Чэн поймал его за руку быстрее, чем сообразил, что происходит.       — Возьми мою. Укусы очень медленно заживают.       — Спасибо.       Парень пересел поближе к свету, зачем-то снял с себя ханьфу и расстелил на земле. Перенес туда бумагу и быстрыми, но плавными движениями начал наносить символы, используя вместо чернил кровь Цзян Чэна. Заполнив почти все свободное место, Сычжуй вздохнул, проверил написанное, вздохнул еще раз и сложил пальцы в щепоть, сосредотачивая ци. Его губы пару раз шевельнулись, по руке пробежала красная искра, и талисманы мгновенно сгорели, оставив после себя пепел и лёгкий дымок.       Лань Юань помог Цзян Чэну стащить с раненой руки все слои одежды, намочил пальцы и макнул их в пепел.       — Сейчас будет больно, но от этого точно любая зараза уйдет.       Цзян Чэн кивнул, Сычжуй выпрямился и прижал пальцы в пепле к ране. Мужчина не заорал только потому, что кричать от боли при ученике было недостойно главы одного из четырех Великих кланов.       — Простите, простите. — Сычжуй спешно прижал ладонь к виску мужчины, через его пальцы прошел импульс чистой, прохладной силы, и стало немного легче. Цзян Чэн сморгнул слезы с глаз и увидел, как Сычжуй набирает новую порцию пепла.       — Простите. Есть ещё на груди и на ноге.       — Знаю. Действуй.       Боль прошила ногу, но Сычжуй опять применил на Цзян Чэне свою ци, и она отступила, остались только ощущения сотни иголок, покалывающих раненые места.       — Еще разок, — видя его страдания, парень и сам чуть не плакал, поэтому Цзян Чэн из последних сил взял себя в руки и на этот раз переждал приступ боли без посторонней помощи, ловя Сычжуя за запястье еще на подлете.       Кожа парня была почему-то влажной и холодной на ощупь. Цзян Чэн стер испарину с лица и в свете костерка заметил, насколько бледным стал его неожиданный напарник.       — Белка, а ты чем это меня?       — Дядя Нин научил. Это семейная техника клана Вэнь.       — А, точно, я и забыл. Твоя белая одежда вводит в заблуждение. На, накинь.       Цзян Чэн достал из рукава очень компактно упакованную теплую мантию клана Цзян, изготовленную руками знаменитой мастерицы Гу Мяо. Только самые богатые люди клана могли позволить себе эту роскошь — ткань была теплой, легкой, мягкой, отлично складывалась в аккуратный и компактный комок и почти не пачкалась.       — Спасибо. А вы как же…       — А я уже большой вроде бы мальчик. Мне не холодно.       — Спасибо.       Сычжуй натянул одежду, удивленно покрутился, потянул носом и бросился спасать из огня их ужин.       — Нет, все-таки, ты очень хозяйственная белка, — зачерпнув первый комок каши из котелка, сообщил Цзян Чэн, когда понял, что у запасливого юнца даже соль нашлась.       — Почему вы меня белкой зовете? — Парень ел аккуратно, медленно и сохраняя достоинство. Цзян Чэну почему-то ясно представился Лань Сичэнь.       — А как насчет разговоров за едой?       — Мы не в Гусу, — мягко улыбнулся адепт, и сходство с Лань Сичэнем усилилось стократно.       — Хитрая белка. Не знаю, почему. Похож на белку потому что. Хозяйственный, сообразительный, миленький, так и тянет за щеки потаскать.       — Разве белки умные? — Сычжуй смутился, покраснел до корней волос и попытался свернуть тему в другую сторону.       — Конечно, умные. Были бы тупыми, не выжили бы в природе. А вообще их учить можно, дрессировать. У меня была когда-то ручная, мы с А-Сянем ее очень…       Он резко осекся, вспомнив брата и его лукавую, мягкую усмешку, которую иррационально унаследовал А-Юань. Парень тоже погрустнел и отодвинулся от еды, притянув колени к груди. Его немного трясло, даже несмотря на теплую мантию, поэтому Цзян Чэн вытянул руку и приложил к чужой шее, заставив адепта подскочить от удивления. По ощущениям Цзян Чэна парень оказался истощен, пульс был медленным и неверным, ци тоже едва текла в его теле.       — Что с твоей ци?       — Ничего. Все в порядке, это из-за пепла. Заклинание требует большой отдачи сил.       — Это ж сколько оно жрет? — Даже несмотря на то, что Лань Сычжуй все еще считался учеником, он был достаточно силен и развит для своих лет, чтобы создавать даже очень сильные заклинания без вреда для себя.       — Много. Зато это — противоядие от яда двадцати различных тварей.       — Это что, «Алая бездна»? — Цзян Чэн со священным ужасом уставился на Сычжуя.       — Ну да. Его изобрела Вэнь Цин, моя тетя. Помогает от двадцати различных ядов нечисти, в том числе от яда живых мертвецов.       — Я думал, это только легенда.       — К сожалению, она не успела поведать об этом миру, записи сожгли, а дядю Нина заперли.       — Мне жаль. Она была необыкновенной.       Цзян Чэн не врал, он до сих пор бережно хранил красный гребень, который отвергла дева Вэнь, и тщательно, по крупицам собирал ее лекарское наследие, но даже он думал, что «Алая бездна» это всего лишь любопытный миф.       — Спасибо. Спасибо, что не считаете ее врагом.       Зная, каково это, когда рядом нет ни одного близкого человека, Цзян Чэн придвинулся ближе и неожиданно для самого себя притянул ученика клана Лань в свои объятия.       — Сиди. Замерз совсем. — Мужчина погрел узкие ладони с красивыми, изящными, но покрытыми мозолями пальцами в своих. Растер парню виски, выпутал из смоляных прядей листики и веточки.       Сычжуй расслабился в его руках, привалился плечом к плечу, впадая в медитацию. Позже Цзян Чэн сходил за водой и помыл котелок, выдержав небольшую ссору за право заняться хозяйственными делами. Попросил Сычжуя выйти из пещеры и заклинанием выжег всех пауков.       — Зачем вы так?       — Ты ж их боишься, — невозмутимо пожал плечами мужчина, залезая обратно.       — Это лично моя проблема. Они же не виноваты в том, что мне неприятны.       — Как тяжело жить с Ланями, — вздохнул Цзян Чэн и краем глаза уловил, как вздрогнули плечи в фиолетовой накидке.       Затолкав спутника поглубже в пещеру и подальше от сквозняка, Цзян Чэн устроился на ночлег прямо на каменном полу пещеры, притянув к себе парня за талию. На вход они повесели предупреждающий талисман, да и некоторые ловушки хозяина Юньмэна все еще остались активны.       Сычжуй повозился, потом дотянулся до своего ланьского ханьфу, стряхнул остатки пепла и укрыл их сверху. Дуть сразу стало меньше и Цзян Чэн слегка расслабился, вытягиваясь на спине.       — Глава Цзян?       — М?       — Можно невежливый вопрос?       — М?       — А откуда у вас шрамы на груди? Дядя Нин учил меня медицине, совсем немного, но я никогда не видел таких следов. Я понял, что это плеть, но она очень странная, будто изогнутая и…       — Цзыдянь, — коротко бросил Цзян Чэн, считая трещины на потолке пещеры.       — Ч-что?       — Твой старший дядя, Вэнь Чао, поймал меня, когда я отвлекал внимание Вэней от А-Ли и А-Сяня, и приказал Вэнь Чжулю выпороть меня Цзыдянем. Тогда же я лишился ядра.       — Мне жаль. Простите. Я… простите.       — Эй, белка, ты чего, расстроился что ли? Все уже давно быльем поросло. Тем более, Вэй Усянь смог пусть и криво, в своей особенной манере, но починить почти все, что тогда было сломано.       — Стойте. Сянь-гэ говорил, что поймать должны были его… Вы его спасли, да?       — Ты слишком умная белка. — Цзян Чэн с досады щёлкнул его по носу. Сычжуй нахмурился, приподнялся на локте, внимательно глядя ему в лицо.       — А Сянь-гэ знает, что вы его спасали?       — Нет. И не узнает, если ты не скажешь. Ни к чему ворошить прошлое, мой пушистый друг.       — Это неправильно. Он заслуживает знать, — парень нахмурился еще больше, теперь в его взгляде плескалась тревога.       — Я тоже заслуживал знать! — Цзян Чэн сел, зло глядя перед собой и сжимая кулаки. — Я как никто другой заслуживал знать, что мой брат лишился из-за меня ядра. Я как никто заслуживал знать, через что он прошел, чтобы меня спасти!       — А как бы вы поступили на его месте? — Сычжуй сел следом и положил руку ему на плечо, успокаивая и давая приятное, почти забытое ощущение тепла и поддержки, небезразличности.       — Хитрый, невозможно совестливый, догадливый мальчишка, весь в своего драгоценного Сянь-гэ, — бессильно выругался Цзян Чэн, понимая, что может злиться на брата и его воспитанника сколько угодно, но по факту они во всем правы.       — Простите. Мне не стоило задавать тот вопрос, — Сычжуй лег на бок, спиной к Цзян Чэну, и слегка отодвинулся, создавая между ними дистанцию. Мужчина с рыком придвинул его обратно, обнимая со спины. Адепт Гусу был худеньким, но очень жилистым и развитым, и Цзян Чэн с грустью вспомнил часто отлынивающего от тренировок Цзин Лина.       — Как твоя нога? Болит?       — Все в порядке. Я умею терпеть боль.       — О да, клан Лань здесь на первом месте, — ядовито хмыкнул Цзян Чэн, и на этот раз первым с места подскочил Сычжуй.       — Не оскорбляйте клан Лань! Да, у нас суровые правила и приняты телесные наказания, но мы всегда стремились к справедливости и совести, и…       — Ты и сам в это не веришь, бельчонок. Если бы вы и правда стремились к справедливости и совести, то спина твоего приемного отца была бы целой.       — Он нарушил правила. Напал на старейшин. Связался с плохими людьми. Привел в клан меня.       — Это А-Сянь плохой? — губы Цзян Чэна сами по себе растянулись в ухмылке. Мужчина лег на спину и заложил руки за голову, вновь упираясь взглядом в остатки паутины на «потолке».       — Да. Нет! Я не знаю… Ханьгуан-цзюнь взял меня в клан, я не могу его подвести. Я не могу… Правила нужны, чтобы их исполнять, старейшины поступили верно, я не должен в них сомневаться… — Сычжуй выглядел растерянным, смятенным и почти испуганным, и в душе сурового и мрачного Саньду Шэншоу шевельнулась почти умершая за ненадобностью жалость.       — Это не так. Если бы А-Сянь не нарушил правила, возможно, сейчас и отец Цзинь Лина, и я, и даже Ханьгуан-цзюнь были бы мертвы. Если бы мой старший дурной брат не нарушил правила и не пересадил бы мне свое ядро, я наложил бы на себя руки еще тогда, 18 лет назад. Если бы твоя тетя не нарушила правила своего клана, мы с твоим Сянь-гэ никогда не смогли бы вернуть Пристань лотоса обратно. Бельчонок, правила это только рычаги, важно то, что ты в них вкладываешь. И иногда их нужно нарушать, потому что бывают случаи, когда правила только мешают справедливости. То наказание для Лань Ванцзи было несправедливым, унизительным и неправильным. Это не то, чем клан Гусу Лань может гордиться. Я не фанат твоего отца, это правда, но он достойный человек, и я рад, что Вэй Усянь сейчас с ним.       Сычжуй помолчал, обдумывая его слова, сопя в упавших на землю сумерках как маленький зверек.       — Глава Цзян… Он правильно тогда поступил?       — А-Сянь или твой отец?       — Они оба. Ханьгуан-цзюнь всегда говорил, что Сянь-гэ хороший и добрый. Отец вообще не такой холодный, как о нем привыкли думать, у него горячее, доброе сердце, и он хороший родитель.       — Я знаю, белка, поверь, я отлично знаю, каким горячим и несдержанным он может быть. Я это знаю, беседка в Лянь Хуа это знает, главный зал и даже отдаленный остров, мой личный, сука, остров…       — Они не виделись 16 лет. Молодожены, в конце концов, — Сычжуй мягко, но вместе с тем очень по-взрослому улыбнулся, и Цзян Чэн невольно залюбовался этой хитрой улыбкой.       — Я бы не позволил себе такого, если бы мне довелось найти свою пару.       — Глава Цзян? — Парень лег обратно к нему под бок.       — Неприличный вопрос?       — Мн.       — Почему не женился?       — Мн.       — Потому что моего отца женили на матери насильно, в угоду двум нашим семьям, а расхлебывать пришлось детям. Он никогда не любил мать, а она все никак не могла смириться с тем, что никогда не займет в его сердце достаточно места. Отец ее не обижал, но и не любил тоже. Я слишком на нее похож, поэтому, мне тоже не доставалось его любви. Никому и никогда такого не пожелаю.       — Простите. Плохой из меня собеседник.       — Белка, иди ко мне на плечо, так удобнее будет.       — Лучше вы ко мне. У вас раны на груди.       — Я тут старше. Ложись давай. — Лань Юань поморщился, но послушно перелег Цзян Чэну на плечо, осторожно касаясь, чтобы не потревожить раны.       — Бельчонок, ты же знаешь, что я сильный заклинатель, и эти раны — хрень?       — Это не значит, что я могу делать вам больно в угоду собственному удобству.       Цзян Чэн закатил глаза и накинул на плечи Сычжуя край ханьфу. Мальчишка перелег чуть иначе и якобы невзначай поправил ткань так, чтобы она укрывала по большей части Цзян Чэна. Мужчина заворчал и перетянул ткань обратно, кутая парня.       — Глава Цзян, а правда, что мама Цзинь Лина была замечательной?       — Правда. А-цзе всегда была тем, что держало нашу семью на плаву. Она была очень доброй, нежной, понимающей. Всегда нас мирила, всегда улыбалась, даже если ей было больно. А-Ли… У мелкого ее улыбка. Иногда это бывает больно.       — Сянь-гэ много о ней рассказывал. Я очень мало помню, но он часто говорил: «моя шицзе — самая лучшая на свете, она варит вкусный суп и очень меня любит». Суп действительно был вкусный.       — Откуда ты знаешь? — Цзян Чэн хотел было встать, но вовремя вспомнил, что на нем сейчас практически лежит младший, а потому просто выгнул шею, чтобы смотреть ему в лицо.       — Дядя Нин принес ее суп из корней лотоса и свиных ребер. Молодая госпожа Цзинь дала его дяде Нину, но ему не нужна еда, и он покормил меня.       — Я больше не могу есть этот суп. — Голос мужчины звучал глухо, из-за подступившего к горлу комка непролитых, запертых глубоко внутри слез. — У нас, в Лянь Хуа его готовят на каждом углу, но я не могу. Пробую, и не то. Не так. Каждый раз как обухом по голове бьет: она больше не вернется.       — Из меня вышла очень хорошая белка. Такой же глупый и невнимательный зверек. Простите. — Парень расстроился и опустил глаза, явно испытывая вину за то, что разворошил его раны.       — Хорошая белка, это да. Но ты совсем не глупый. Я бы даже сказал, из вашего неуемного квартета ты самый умный. — Цзян Чэн с усилием стряхнул с себя горечь сожаления и даже расщедрился на редкий комплимент, благо, парня было за что хвалить, и вышло даже искренне.       — Это потому что старший.       — Поверь, мой юный пушистый друг, наличие мозгов в голове никак не соотносится с возрастом. Посмотри хотя бы на Вэй Усяня.       — Сянь-гэ хороший учитель.       — Ага. А также шалопай, алкоголик и сексуальный маньяк. Видел я как-то их игрища, до сих пор перед глазами эта страшная картина стоит.       — Вы так не любите обрезанных рукавов?       — Нет, почему же. Нормально я к ним отношусь, разные вкусы бывают. Но налобные ленты так-то не предназначены для такого…       — Руки связал? — В голосе парня послышался смех, тут же захлебнувшийся, когда Цзян Чэн со вздохом вселенской тоски честно выдал:       — Не руки.       — О! О… Я о таком даже не думал.       — Ты что, тоже обрезанный рукав? Это через воздух или еду передается? — Мужчина не отшатнулся, и парень расслабил напряженные плечи, успокаиваясь и проникаясь мыслью, что бить его сейчас никто не будет.       — Нет, конечно, — было видно, что Сычжую очень хочется пошутить, но он сдерживается, чтобы не нахамить главе дружественного клана. — Не через еду, в смысле. Для меня привлекательны оба пола.       — Знаешь, Лань Цижэнь тебя убьет, если ты приведешь парня в дом.       Сычжуй сжался, и Цзян Чэн почувствовал укол вины, когда понял, что парень винит себя в том, что его приемному отцу когда-то из-за него досталось и вообще из-за всей ситуации с его кланом.       — Демоны, малыш, прости, я не хотел. Глупая шутка.       — Глава, вы… извинились?       — Ну да, как видишь. Гуань не упал. — Цзян Чэн подавил несвоевременное желание рассмеяться при виде ошарашенного лица Сычжуя, которое из-за ярких эмоций стало еще больше походить на беличью мордочку. — Если бы я раньше извинился перед одним придурком, стольких проблем можно было бы избежать…       — Давайте спать, глава. Уже поздно, — Сычжуй предпочел свернуть тему, и Цзян Чэн не стал препятствовать, осторожно обнимая сильные, но костистые плечи парня, вновь устроившегося у него на груди.       Они оба ворочались и крутились, ища лучшее положение, но сон к Цзян Чэну не шел. Лань Юань тоже не спал, Цзян Чэн слышал это по его сердцебиению и дыханию.       — Сычжуй.       — Мн?       — Можно неприличный вопрос?       — Конечно.       — А почему Лани своим избранникам руки связывают этой треклятой налобной лентой?       — Лента — очень важный символ. Знак принадлежности к клану, к семье. Это интимная, личная вещь, практически как нижнее белье, поэтому касаться ее могут только самые близкие родственники. Связать кому-то руки лентой для любого ученика Гусу Лань — все равно что признать себя парой, это, по сути, публичное признание в любви. Ну и они очень прочные, но при этом не натирают, как обычные веревки, удобно.       — А ты, я смотрю, весьма подкован в этом деле. Неплохо для 18-летнего юнца.       — Мне уже 20, глава, — в голосе Лань Юаня медом разлилось смирение с легкой ноткой хитрости.       — Стой. Ты сказал, связать руки? Признать себя парой?       — Да, а что?       — Лань Ванцзи, гребаный ты засранец…       Цзян Чэн коротко и в лицах пересказал сценку из своего прошлого, в котором им с Вэнь Цин под ноги упали связанные одной лентой Лань Ванцзи и Вэй Усянь.       — Думаю, это была случайность, — с сомнением протянул парень, отсмеявшись.       — Или твой отец однолюб.       — Это я и без ленты знал. Он всегда тосковал по Сянь-гэ. Наш орден допускает синий в одежде, тем более, что отец — Второй нефрит клана. Но он всегда носил только белый как знак скорби. И Цзэу-цзюнь как-то рассказывал, что отец порвал струны Ванцзи, в тот день, когда Сянь-гэ упал со скалы.       — Вдовец, значит. Что ж, это просто доказывает тот факт, что твоему Сянь-гэ очень повезло. В который раз. Мало кому в жизни удается найти настолько преданного человека, — зависти Цзян Чэн уже давно не испытывал, только вину, сожаление и раскаянье.       — Глава Цзян.       — М?       — Чтобы найти, нужно искать.       — Ах ты, маленький… маленький. Спи уже.       Сычжуй повернулся на бок, и Цзян Чэн обнял его со спины. Сзади немного поддувало, потому что ханьфу опять оказалось на мальчишке, но мужчина не жаловался. Лань Юань пах солнцем, земляникой и свежей землей, и этот запах успокаивал, напоминал что-то почти забытое, светлое и хорошее.       — Белка?       — Мн?       — Спасибо.       — Спасибо вам, глава Цзян.       — Цзян Чэн. Когда наедине, зови так.       — Разве я могу…       — А почему нет? Мое разрешение у тебя есть, а больше никто и не услышит.       — Хорошо. Доброй ночи, Цзян Чэн.       — Доброй ночи, бельчонок.

      ***

      Утром они дошли до деревни, забрали гонорар, поделили поровну, хотя Сычжуй явно был против такого расклада, и тихо разошлись по своим кланам. Цзян Чэн вновь с головой нырнул в привычные заботы, которых только прибавилось после того, как Цзинь Лин стал главой клана Ланьлин Цзинь. Конечно, спустя год основные бури поутихли, и ситуация стала более стабильной и подконтрольной, но справляться с двумя Великими кланами все равно было достаточно сложно, хотя Цзян Чэн не жаловался.       Вот только спать одному теперь стало намного сложнее. Тот единственный за последние лет 20 раз, когда он спал с кем-то рядом, напомнил мужчине, как хорошо и спокойно бывает от чужого тепла рядом. Как сладко засыпать, уткнувшись носом в чьи-то густые волосы, и как здорово бывает просыпаться, ощущая на себе тяжесть сонного тела.       Лань Сычжуй со своей доброй, светлой, всепрощающей улыбкой стал мерещиться Цзян Чэну буквально везде. В толпе на пристани он невольно искал глазами белую одежду, в разгар важного совещания двух Великих кланов ощущал на коже призрачные прикосновения изящных пальцев. В столовой, поедая вкусный и сытный завтрак от лучшего повара Юньмэна, мужчина вспоминал комковатую, недосоленную перловку, приготовленную заботливыми руками маленькой белки.       Не выдержав тяжести собственных мыслей, Цзян Чэн при случае попросил Цзинь Лина узнать, как поживает его старший товарищ. Племянник пообещал выяснить, и в следующую встречу поведал, что Сычжуй благополучно вернулся в клан Лань и стал активно изучать медицину под руководством местного лекаря и Призрачного генерала.       Мужчина думал, что его подсознание успокоится, и мысли о Сычжуе его отпустят, пока не проснулся с влажными штанами, как 16-летний юнец, смущенно прикрывая рукой пах и все еще чувствуя на груди фантомные прикосновения теплых шершавых губ Сычжуя.       Со временем, узнавать о делах и настроении парня у племянника вошло у мужчины в плотную привычку. Цзян Чэн даже подарил Сычжую какой-то редкий лекарственный порошок на день рождения, переданный, опять же, через Цзинь Лина. Мужчина стал каждое утро обливаться холодной водой, в лучших традициях клана Лань, пытаясь скрыть возбуждение от эротических снов с участием воспитанника собственного брата. Но никакие самовнушения и убеждения не помогали, Цзян Чэн по-прежнему отчаянно мечтал о том, что однажды вновь проснется с уютным теплом Лань Сычжуя под боком. Отчаявшись, Ваньинь даже в весенний дом сходил, но женщины почему-то не возбуждали, а парни казались несуразными, нежеланными и напрочь лишенными природного изящества.       Это продолжалось почти год, пока рассерженный очередной подобной просьбой Цзян Чэна Цзинь Лин не приволок Сычжуя за руку прямо в Юньмэн Цзян.       — Достали! — Цзинь Лин с силой пихнул Лань Юаня прямо в руки Цзян Чэна, так, что мужчина едва успел прихватить адепта за плечи, уберегая от падения. — Я вам не почтовый сокол туда-сюда записочки передавать. Давайте без меня как-нибудь.       И удалился, хлестнув волосами по лицу Цзян Чэна, гордо держа голову и прихватив с собой крайне ошарашенного таким поворотом событий Лань Цзинъи, который явно прилетел в Пристань лотоса за компанию с Сычжуем.       — Я… простите.       — Белка, ты в порядке? — Наедине мужчина вновь не удержал язык за зубами, и с губ сорвалось ласковое, несвойственное ему обращение. Парень вскинул голову, глядя на него снизу вверх из-за их разницы в росте.       — Вы правда спрашивали у Цзинь Лина обо мне?       — Правда. Не хотел писать тебе, думал, буду тревожить. А потом оно само, и я…       — Могу я узнать, зачем главе понадобилось узнавать обо мне? — Цзян Чэн спешно опустил глаза долу и выпустил из ладоней чужие плечи. Сказать правду было невозможно, а лгать не хотелось.       — Это неважно. Просто думал, что… неважно.       — Да, глава. Я могу идти?       — Да, конечно.       Сычжуй поклонился и ушел, а Цзян Чэн уже привычно почувствовал себя дураком. Парень казался расстроенным, и мужчина изо всех сил гнал от себя мысль, что причиной грусти всегда милого и неунывающего Сычжуя стал он сам.       Мужчина вернулся в свои покои, на ходу отдав приказ принести бумаги для отчета на новом собрании кланов. Но работа не ладилась: цифры расплывались перед глазами, мысли все время укатывались куда-то в сторону белого ханьфу и расстроенного выражения на самом дне кротких глаз. Промаявшись больше двух палочек благовоний, Цзян Чэн решил прокатиться на свой любимый удаленный остров, добраться на который можно было только с помощью лодки и зная специальное заклинание.       Однако перед островом, окруженным едва видимой пленкой защиты, уныло болталась чья-то лодка. Цзян Чэн хотел было разразиться бранью на глупых подчиненных, не умеющих нормально привязывать движимое имущество, как заметил расходящиеся по воде круги и пузырьки воздуха там, где их не должно было быть.       Не раздумывая ни секунды, Цзян Чэн в четыре мощных гребка подплыл ближе, и, отложив весла, ласточкой нырнул в воду, почти сразу двигаясь по направлению к дну. Он ожидал увидеть ребенка, щенка или пьяницу, но траурно-белый цвет у самого дна резанул по глазам, заставив тело двигаться только на рефлексах.       Сычжуй был без сознания, когда Цзян Чэн схватил его и прижал к себе покрепче, двигаясь уверенно и размерено. Заклинание подчинилось одному жесту создателя, поэтому до острова он догреб в рекордно быстрые сроки, бросив лодки болтаться у купола. Цзян Чэн без проблем затащил тело, облепленное белой тканью, на каменистый берег.       — Сычжуй! — Глава Юньмэн Цзян не зря вырос в Пристани, оказывать первую помощь утопленникам он научился еще в далеком детстве, когда в семье появился вечно влипающий во всякие передряги А-Сянь. — Очнись, белка, пожалуйста.       Цзян Чэн вдохнул побольше воздуха и наклонился над Сычжуем, делая искусственное дыхание. Помассировал грудь, и после трех повторов парень все-таки закашлялся, приходя в себя. Мужчина облегченно выдохнул, помог ему повернуться на бок и прокашляться, поделился своей ци, направив ее потоком на дрожащую спину.       — Какого хрена ты полез в воду?       — Моя лента… Я плохо повязал, и ее ветром сорвало. — В кулаке Лань Сычжуя был намертво зажат кусок белой ткани, расшитый голубыми облаками.       — Если бы ты был моим племянником, я бы сломал тебе ноги, — честно сказал Цзян Чэн, устало опираясь руками о твердую землю, усыпанную крупными и мелкими камушками.       — К счастью, я не ваш племянник, — криво усмехнулся Сычжуй, убирая с лица мокрые пряди.       — Ты хоть понимаешь, насколько сильно я испугался? Ты же плавать не умеешь, идиот малолетний, на кой хрен тебя вообще сюда понесло?       -Я… хотел побыть один. И случайно заплыл сюда. Я не хотел обидеть главу клана Цзян.       — Я не обиделся, я испугался.       — Глава клана Цзян, Ханьгуан-цзюнь и Сянь-гэ не стали бы злиться, я ведь сам сюда приплыл.       — Белка, я не их испугался, а того, что ты помрешь, и я так и не смогу сказать.       — Сказать что? — Парень нахмурился и подполз ближе, пытаясь заглянуть мужчине в лицо. Цзян Чэн выдохнул, набираясь храбрости, и одним махом вывалил на лихую головушку:       — Того, что ты мне уже год снишься. Того, что я хочу засыпать и просыпаться рядом с тобой. Я не обрезанный рукав, я просто… Ты … Белка, я…       — Цзян Чэн, я тоже, — Сычжуй прижался к его плечу щекой, привалился к боку, обнимая за спину. — Мне очень стыдно. Вы глава клана, а я всего лишь ученик и не Лань по крови, меня так, из милости пригрели. Я даже рассчитывать на взаимность не смел.       — Не обесценивай себя, клубок меха.       — Я же даже не рыжий, — парень дотянулся до его руки и сжал ладонь в своих. Цзян Чэн почувствовал, как в груди тает многолетняя глыба льда и отчужденности.       — Зато забавный, и глаза блестят, прям как у белок. Пойдем, нужно костер развести, замерзнешь еще.       — Да, гла… Цзян Чэн.       Показываться в таком виде перед подчиненными не хотелось, поэтому Цзян Чэн спокойно прошел вглубь островка, покрытого деревьями с уже вовсю зеленеющими густыми кронами. Насобирал подручных веток, с одобрением покосившись на заботливо затоптанное пепелище, оставшееся после брачных игрищ Вэй Усяня и Лань Ванцзи. Достал из старенького, слегка покосившегося шалаша запасную одежду, простую и качественную, больше подходящую какому-то крестьянину, чем главе клана, уступил теплые вещи Сычжую, сам надев только сухие нижние одежды. Парень выжимал свои длинные мокрые волосы, пока мужчина разводил костер возле их небольшого уютного пристанища.       — Белка? Как мы дальше будем? — Цзян Чэн устроился у разведенного костра, притянул к себе парня за плечи, вжимая в свой бок для пущего тепла. — Ты дружишь с Цзинь Лином, и я не знаю, как ему все это объяснять.       — Он знает. Пару дней назад глава Цзинь прилетел в Гусу на мече, попросил личной встречи со мной и бросил в лицо ворох писем, в каждом из которых было обведено несколько строк с вашими вопросами обо мне. Он немного покричал, потом успокоился и спросил, что между нами. Я хотел соврать, но не смог… Простите.       — Ничего, белка. Я даже рад, что мой глупый племянник набрался достаточно ума, чтобы нас раскусить. И все равно, твой шифу будет страшно злиться. Я не хочу вбивать клин между тобой и твоей семьей.       Сычжуй задумчиво поворошил веткой костер, улыбнулся, немного отстраненно и грустно.       — Это неважно. Отец, дядя Нин и Сянь-гэ поймут, Цзинь Лин знает, и, судя по всему, он не против. Главе Лань сейчас не до меня, а Цзинъи смирится, когда привыкнет. Шифу всегда говорил, что нужно найти в жизни самое важное дело, и держаться за него, совершенствоваться в нем. Я думал, что мое призвание медицина, но теперь понимаю, что самое важное для меня — это быть рядом с вами.       — Сычжуй, ты… — сказать, что у Цзян Чэна в тот момент закончились все слова — это сильно преувеличить. Слова ученика Ханьгуан-цзюня пробудили в душе мужчины почти забытую за ненадобностью нежность к кому-то, кто не Цзинь Лин. Маленького Ланя хотелось опекать, согревать, трепать за щеки и говорить ему, какой он замечательный и солнечный. От одной его улыбки на душе становилось легче и светлее, и Цзян Чэн смирился, понимая, что пропал бесповоротно. — Твоя тетя меня бы убила, малыш. Демоны, А-Юань, пятилетний ты обнимал мою ногу и смотрел снизу вверх своими глазками-бусинками, а сейчас…       — Вы были очень грозным и нахмуренным, и я хотел вас развеселить. А сейчас мне 21, и я обнимаю ваши плечи, по-прежнему глядя на вас снизу вверх, — Лань Юань улыбнулся уже более открыто и потерся виском о плечо Цзян Чэна.       — Глаза-бусины все такие же красивые, — мужчина обернулся и притянул его к себе, целуя тихо охнувшего А-Юаня в губы. Парень был покорным, теплым и все еще пах солнцем, земляникой и чуть-чуть болотом. Цзян Чэн придвинулся ближе, запустил руку во влажные пряди, ласково вычесывая их на манер гребня. Ладонь Сычжуя немного неловко легла ему на плечо, будто парень не знал, что делать с руками.       — Я что, первый у тебя? — Цзян Чэн не стал сильно отдаляться, внимательно глядя в умные темно-карие глаза Сычжуя и почти неосознанно поглаживая его щеку большим пальцем.       — Нет. Я был в весеннем доме с Цзинъи, я знаю, что и как. Но с мужчиной я никогда не был. Тем более так.       Парень замялся, и Цзян Чэн догадался, что он имеет в виду:       — Думал, будешь сверху?       — Да. — Сычжуй прижмурился, и Цзян Ваньинь со смешком поцеловал его в морщинку меж бровей.       — Белка, мы можем и меняться иногда.       — П-правда? Вы позволите мне?..       — Конечно, позволю. Но, чур, в первую брачную ночь сверху буду я. Правда, твои родственники все же скажут нам много веселого, когда мы явимся к ним с повинной.       — Глава Цзян, может, я сам им скажу?       — Ага. Уже представляю себе лицо Вэй Усяня, — мужчина расхохотался и крепче притянул к себе свое счастье.       — Сянь-гэ поймет, и дядя Нин тоже, и отец… Я боюсь только шифу.       — Он ничего тебе не сделает, малыш. Я не позволю, веришь?       — Тогда… Цзян Чэн, возьмите, она теперь, получается, ваша. — Сычжуй взял его за руку, отрывая от своего лица, и осторожно повязал мокрый кусок ткани на запястье Цзян Чэна.       — Вот как. Тогда держи, — мужчина покопался за пазухой старого ханьфу и извлек подвеску для меча. Он очень дорожил ею, боялся разбить хрупкий нефрит, а потому почти не носил как украшение, скорее, как талисман. — Это было последним, что мне подарил отец.       — Глава… я не могу, это же… — Сычжуй отшатнулся, но Цзян Чэн не позволил, хватая его за руку и силой вкладывая подвеску в виде цветка лотоса в ладонь.       — Обмен должен быть равнозначным, бельчонок. — Он вновь поцеловал парня, слегка прикусив за нижнюю губу. Сычжуй отозвался, одной рукой обнимая его за шею, а другую, с зажатым в ней украшением, прижав к сердцу. — А-Юань, а почему ты решил, что медицина это не твое?       — Но ведь если я выйду за вас, то мне нужно будет следить за Лянь Хуа, вести учет и… чего вы смеетесь?       — Глупая белка. Неужели ты думал, что я посажу тебя в красивую клетку и потребую быть идеальной женушкой?       — Но глава, вы известны во всей Поднебесной как очень придирчивый и дотошный человек, я думал, что список требований к вашей невесте распространяется и на меня.       — Я не стал бы насиловать тебя такой жизнью, А-Юань. Этот список нужен в основном для старейшин, чтобы они были заняты поиском подходящей жены и отстали со своими требованиями наследника.       — Точно. А как же наследник? Кровный наследник клана. Мы ведь не сможем...       — Ага. Но это ничего. Я могу взять наложницу, если ты мне позволишь. И у нас все еще есть Цзинь Лин.       — А я могу не позволить? — Сычжуй невесело улыбнулся, отворачиваясь, сжимаясь в себя, и Цзян Чэн тут же придвинулся ближе, хватая его за подбородок и поворачивая хорошенькое личико к себе. Поцеловал в нос, не устояв перед этой милой картинкой, но почти сразу же стал серьезным и, поймав взгляд А-Юаня, уверенно сказал:       — Я хочу, чтобы ты знал, бельчонок: я не стану давить на тебя сам и не позволю этого делать другим. Одно твое слово, и я не то что наложниц не заведу, я перед небесами тебе в вечной верности поклянусь. Меньше всего на свете мне хочется снова играть в эти проклятые светские игры. Я заплатил достаточно, чтобы теперь быть, наконец, счастливым с человеком, который мне небезразличен. А впрочем, тебе и говорить ничего не нужно, малыш.       Сычжуй честно попытался его остановить, но, во-первых, Цзян Чэн всегда был очень упрямым, во-вторых, его действительно до печенок достали все эти хороводы старейшин вокруг него и будущего наследника, в-третьих, он очень не хотел делать своего бельчонка несчастным. А потому запечатал Сычжую рот Ланьским же заклинанием, перенятым в свое время у Лань Ванцзи, и пока парень боролся с чарами, поднял вверх три пальца, соединив мизинец и большой, и быстро произнес:       — Клянусь перед небесами, солнцем и луной, что буду верен этому человеку до конца своих дней.       — Цзян Чэн! — Лань Сычжуй не зря был лучшим в своем поколении — он достаточно легко избавился от заклинания Цзян Чэна и очень недовольным и почти испуганным взглядом прожег мужчину. Вот только после тяжелого взора Пурпурной паучихи главе Цзян все взгляды и намеки подобного толка были глубоко безразличны.       — Не клянись в ответ, малыш. Я старше на 17 лет, скорее всего, умру первым, а тебе еще жить и жить.       — Несносный вы человек. — Сычжуй внезапно расслабился и обессиленно привалился боком к боку Цзян Чэна. — Упрямый, импульсивный, вечно нахмуренный, ворчливый и отвратительно дотошный.       — Да, я такой. Еще не раздумал жениться?       — Да ну вас! — воскликнул Сычжуй, но даже не подумал отодвигаться, позволяя руке главы Цзян с удобством расположиться на своих плечах. — Когда вы злитесь, от вас исходят волны силы, а в глазах появляются фиолетовые отсветы от кольца, это очень красиво. Вы сами очень красивы.       — Белка, нельзя такое говорить.       — Почему?       — Потому что мы одни на моем личном острове, закрытом моим личным заклинанием. Я ведь могу и не удержать себя в руках.       Сычжуй смутился, чуть съежился, но все равно не отступил. Подкинул свежих веток в костер, перекинул волосы с одного плеча на другое, потеребил концы ленты, повязанной на руке мужчины.       — Цзян Чэн, так вы правда позволите мне заниматься медициной? А если мне нужно будет ездить за травами?       — Значит, устроим себе прогулку на природе. Или отправлю с тобой своих людей, все-таки часто я выезжать с тобой не смогу.       Сычжуй встал, молча дошел до своего ланьского ханьфу и долго копался в карманах под непонимающим взглядом Цзян Чэна. Вернулся, взъерошенный, с распущенными, уже начавшими пушиться волосами, трогательно-беззащитный без ленты на лбу и особенно мягкий и красивый в цветах клана Цзян. Он что-то сунул мужчине в руку, и Ваньинь даже не сразу сообразил что, настолько сильно его увлек вид такого открытого и нежного мальчишки. Лань Юань опустился на колени рядом с ним, несмело оперся руками о его плечи, и Цзян Чэн наконец опознал предмет, зажатый в своей ладони — это был небольшой бутылек с прозрачным маслом.       — Я не хочу больше ждать.       Небо хмурилось тучами, по камням безлюдного острова застучали капли, падая в костер и вызывая тихое шипение огня. Но Цзян Чэну было точно не до этого — он с неожиданной нежностью и трепетом обводил пальцами лицо Лань Сычжуя, тут же касаясь этих мест губами, скользил широкими и горячими ладонями по худощавому телу, избавляя парня от одежды с таким предвкушением, словно тот был долгожданным подарком на день рождения. И Сычжуй отвечал, как умел, робко вытягиваясь вслед за ним, прося поцелуй или запуская ладони под нательную рубашку, чтобы огладить мышцы Цзян Чэна слегка дрожащими пальцами.       — Не жестко тебе?       Сычжуй отрицательно мотнул головой, когда Цзян Чэн уложил его спиной на их скомканную одежду прямиком на земляной пол шалаша.       Перед Цзян Чэном лежал пусть и совершеннолетний, но совсем еще юный человек — мальчишка, всего на пять лет старше его племянника, и мужчина должен был испытывать стыд, отвращение и презрение к самому себе. Он должен был остановиться, но держать при себе руки больше не было сил — хотелось только нежить этого милого парня, гладить его пушистые волосы, целовать немного пухлые щеки и изящную шею, пахнущую лесом.       — Бельчонок, ты земляникой пахнешь. И солнцем.       — А вы грозой. И лотосами. И немного металлом. — Сычжуй позволил стянуть с себя одежду и несмело принялся раздевать Цзян Чэна. Напоролся взглядом на старые шрамы на груди мужчины. На секунду его лицо скривилось, и Ваньинь с тоской подумал, что сукин сын Вэнь Чао подгадил ему, что называется, на века, но в следующее мгновение парень прижался к его груди губами, совсем как в том, самом первом сне, и у главы Цзян слетели все установки и предохранители. Он просто подмял младшего под себя, целуя собственнически, жадно, глубоко.       — Сычжуй, Юань… Мой Юань…       — Цзян Чэн, пожалуйста, так жарко…       — Будет еще жарче, бельчонок. — Цзян Чэн спустился по его груди влажными поцелуями, ласкаясь и прикусывая светло-коричневый маленький сосок. Сычжуй выгнулся и запустил руки ему в волосы, расплетая их и вытаскивая гуань.       — Ты точно готов? Правда хочешь меня сейчас?       — Хочу… прошу вас…       — Что ж ты со мной делаешь, — мужчина гулко сглотнул и крепче прижал к себе адепта, осторожно раздвигая его ноги и размещаясь между ними. Бережно поцеловал коленку, из-за чего А-Юань вспыхнул как маков цвет. Цзян Чэн вылил масло на пальцы и приставил указательный к Сычжую. Парень закаменел, и мужчина утешительно погладил его второй рукой по боку и груди, прося расслабиться.       Когда он немного отпустил себя, Цзян Чэн наклонился, увлек его в глубокий поцелуй и вошел, ощупывая стенки изнутри. Сычжуй был жутко узким и тесным, и мужчина подавил желание поскорее войти, вместо этого двигаясь еще нежнее, мягче и медленнее.       — Закинешь ногу мне на плечо?       Парень немедленно послушался, показывая отличную растяжку. Цзян Чэн гладил его по бедру пальцами, изредка поворачивая голову, чтобы поцеловать белоснежную кожу, на которой было очень легко и сладко оставлять красные и розовые следы.       — Тебе нравится, или мне так не делать?       — Делайте.       Он был таким покорным, таким светлым и ласковым, что у Цзян Чэна плыло перед глазами. Удивительно мягкие, приятные на ощупь волосы Сычжуя щекотали ему лицо, когда мужчина наклонялся, чтобы поцеловать свое счастье. Парень отвечал, целовал в ответ, пусть и немного робко, так, будто думал, что все еще не имеет на это права.       — Бельчонок, я сейчас войду. Ты готов?       — Да.       Сычжуй зажмурился и немного расслабился, но Цзян Чэн, подумав, повернул его на живот и подложил под него их смятую комом одежду на манер подушки. Погладил спину, провел носом по загривку, полной грудью втягивая сладкий запах парня, поцеловал в плечо.       — Так будет меньше боли. Говори, если станет слишком, ладно?       — Да…       Цзян Чэн еще раз поцеловал его, на этот раз в шею, и осторожно толкнулся, войдя всего на какой-то жалкий цунь. Сычжуй выгнулся, вскрикнул, его колени разъехались, и Цзян Чэн тут же наклонился, подхватывая его под живот.       — Все хорошо, я рядом, малыш, я подожду. — Он замер, давая привыкнуть к вторжению, и спустя несколько мгновений Сычжуй сам осторожно двинулся, проталкивая член Цзян Чэна глубже в себя. — Не торопись, малыш, не спеши. Я могу потерпеть.       Он очень медленно вошел полностью, плавно покачивая бедрами, чтобы причинить как можно меньше боли. Парень повернул голову набок, и мужчина тут же припал к розовым пересохшим губам жадным поцелуем, давая ему время окончательно привыкнуть к своим размерам. Наконец Сычжуй сам робко отодвинулся, почти тут же насаживаясь обратно, и Цзян Чэн подхватил ритм, приникая грудью к его спине. Он опирался на колени и руку, второй ладонью слепо шаря по груди и животу А-Юаня.       — А-Чэн, А-Чэн, пожалуйста!       — Все, что пожелаешь, — прошептал глава Цзян куда-то парню в плечо, влажное уже не от воды, а от пота, и послушно ускорился, обхватывая член адепта Лань второй рукой, так, чтобы при каждом движении его бедер Сычжуй толкался ему в кулак.       Парень пришел к финалу быстро, когда Цзян Чэн немного поменял угол, и для них обоих все стало ощущаться острее. Мужчина едва успел выйти и кончил ему на поясницу, тут же падая на спину рядом с обессиленным Сычжуем. На жалких остатках самообладания потянулся к платку, который предусмотрительно оставил рядом, и стер их следы.       — Белка? Ты в порядке?       — Ага. Я не знал, что это бывает так хорошо, — парень подполз к нему под бок и криво укутал их в свое верхнее ханьфу, уже успевшее просохнуть. Цзян Чэн притянул Сычжуя к себе за плечо, размещая его макушку на своей груди. Вечерело, дождь прекратился, и небо распогодилось, став из мрачно-серого розово-голубым. Его клочки проглядывали сквозь неплотно сбитые ветки шалаша, отпечатываясь на внутренней стороне век Цзян Чэна смешным лоскутным одеялом, которое, почему-то, ассоциировалось со счастьем.       — Не простудись только, — глава Юньмэн Цзян все никак не мог перестать касаться и гладить, ладони, казалось, намертво прилипли к влажной теплой коже гусуланьца. — Ты невозможно красивый. Только зажатый очень, но это быстро пройдет.       — Спасибо, Цзян Чэн. Я знаю, как хочется двигаться, когда оказываешься там, а вы себя сдерживали из-за меня.       — Твоя боль не принесла бы мне никакого удовольствия.       — Все равно спасибо. — Сычжуй легко поцеловал его в плечо. Цзян Чэн вовлек его в долгий, ленивый поцелуй, мягко прикусывая и почти неощутимо лаская языком.       — Тебе тоже. Белка, а знаешь, о чем я мечтал даже больше, чем о сексе?       — О чем? — Сычжуй немного ошарашенно наблюдал за тем, как Цзян Чэн поймал его руку и, задумавшись, поднес к губам, оставляя на пальцах мелкие поцелуи.       — О том, чтобы засыпать и просыпаться с кем-то рядом. На самом деле, найти партнера не проблема, но мне хотелось, чтобы этот человек был особенным. Чтобы он был моим, а я его, причем не только на бумаге или потому что так семьи пожелали, а потому что мы оба так решили. Мой отец никогда не ночевал у матери, у них были разные покои на приличном удалении, он честно приходил к ней дважды в неделю, и в эти дни она, казалось, была особенно несчастна, а оттого сурова и зла. А я всегда хотел спать со своим любимым человеком рядом, думал, что чужое тепло придает сил. Боги, малыш, я даже надеяться не смел, что ты мне ответишь. Не знал, как сказать тебе, что просыпаюсь от того, что мне снится твоя улыбка или твой голос, или твои губы на моем члене.       — Вы хотите… сейчас?       — Нет, что ты, глупый. Это все будет, но потом. И ты мне, и я тебе. Бельчонок, а ведь ты назвал меня «А-Чэн».       — Простите. Я не специально, я больше так не…       — Я хочу. Называй так, пусть это обращение будет только твое.       — А-Чэн… Вы действительно готовы на мне жениться, я же не сплю?       — Не спишь, конечно. Но фату невесты наденешь ты. Белка, хороший мой…       — Хотите еще?       — Хочу поспать с тобой вместе, но здесь для тебя слишком холодно.       — А-Чэн, я в Гусу вырос. Для меня здесь очень тепло. — Сычжуй свернулся клубочком у него под боком как самая настоящая белка. Цзян Чэн подавил глупую, влюбленную улыбку и обнял его со спины, прижимая к себе и окружая своим теплом.       Он точно знал, что рядом с этим парнем его ждет счастье, а значит, за него стоило бороться, и глава Цзян мысленно настроил себя на победу, заботливо подкладывая Сычжую под голову собственную руку вместо подушки.       

***

      Цзян Чэн попросил аудиенции у главы клана Лань два дня спустя. В ханьши по его просьбе собрались Лань Цижэнь, Лань Чжань, Вэй Усянь, Вэнь Нин, Цзян Чэн с Сычжуем, Цзинь Лин и чуть ли не на руках принесенный из затвора Лань Сичэнь с крайне смиренным и отрешенным выражением на все еще прекрасном лице.       — Я позвал вас, чтобы объявить одну важную новость. Я собрался жениться.       — Боги, Цзян Чэн, где же твоя невеста? — Вэй Усянь улыбался, и от этой мягкой, знакомой улыбки у Цзян Чэна привычно защемило в груди и загорчило на языке.       — Тут. — Мужчина почувствовал, как Сычжуй вновь повязывает на его левое запястье ленту, которую перед прилетом в Гусу временно вернул на свой лоб, чтобы не травмировать трепетных Ланей раньше времени. — Только не невеста. Жених.       — Ч-что?       Лицо Вэй Усяня вытянулось, улыбка пропала, уголки губ жалко задрожали, выдавая смятение. Пока Лань Цижэнь накачивал в легкие воздух, чтобы разразиться криками и бранью, Лань Ванцзи резко встал, и Цзян Чэн неосознанным жестом выставил перед Сычжуем руку, пытаясь завести его себе за спину, но парень не поддался, оставшись на месте. Второй нефрит клана Лань подошел ближе, окинул приемного сына долгим, пронизывающим взглядом, но адепт не опустил головы. Они немного померялись взглядами, ведя безмолвный диалог, а потом Лань Ванцзи повернулся к Цзян Чэну, и в его глазах сверкнули лед и сталь.       — Только попробуй обидеть моего сына.       — Никогда.       Собственный кулак, прижатый к сердцу, и молчаливая клятва беречь и защищать, немного успокоившаяся снежная буря в глазах Лань Ванцзи, слезы на щеках Вэй Усяня, мягкая, робкая улыбка на губах Вэнь Нина, довольный взгляд Цзинь Лина и обреченный стон Лань Цижэня, который понял, что проиграл битву, даже не вступив в бой… Все это смешалось в голове Цзян Чэна в цветной калейдоскоп картинок-фрагментов.       Дату назначили быстро, второпях, оставив себе неполный месяц на подготовку и приглашения, потому что ни Цзян Чэн, ни Сычжуй не хотели больше ждать. Парень несколько дней бродил по Гусу как призрак, пока глава Цзян не поймал его за руку и не убедил в кратких, сильных и немного матерных выражениях в том, что они уезжают не навсегда, и Сычжуй вполне может прилетать в Гусу, когда захочет и по любому поводу.       И все равно А-Юань не верил ему до конца, все равно стеснялся и зажимался, а Цзян Чэн, в силу природной импульсивности и социальной ограниченности, не знал, как к нему подступиться, как помочь своей белке поверить и раскрыться. Так они оба и страдали от недомолвок, пока Цзян Чэна не отыскала Тан Юэран, госпожа Лань и мать Цзинъи, и в не менее кратких, но куда более сильных выражениях не объяснила, что и как стоит делать, а чего нужно избегать для длительного, а главное, счастливого брака.       Увидев своего жениха в свадебном красном ханьфу, Цзян Чэн замер, долго выдыхая и пытаясь усмирить себя. А-Юань выглядел одновременно женственным и мужественным, с широкими плечами и узкими бедрами, подчеркнутыми изгибами наряда, но со смущающе тонкой талией, изящными запястьями и белоснежной шеей, резко контрастирующей с непривычно-яркими одеждами. Сычжуй подступил ближе, и сквозь полупрозрачную фату Цзян Чэн увидел счастливо блестящие любимые глаза и нежную, щемяще-родную улыбку.       — Белка, нельзя быть таким красивым, ты настоящий преступник, — Цзян Чэн тоже шагнул ему навстречу, становясь почти вплотную, обхватил ладонями талию Сычжуя и не удержался: слегка подняв фату на уровень носа парня, украл сладкий поцелуй с чуть подкрашенных губ.       — Как и вы, — личное солнце Цзян Чэна нежно ему улыбалось, лаская кончиками пальцев линию челюсти мужчины.       — Фу, какие вы приторные, — Цзинь Лин отлип от косяка и подошел совсем близко, обнимая их обоих за плечи. — Но я рад, что вы счастливы вместе. Цзю-цзю, не обижай Сычжуя, он очень хороший и ранимый. Сычжуй, позаботься о цзю-цзю, он нервный и постоянно кричит, но любому за тебя ноги сломает.       — Спасибо, Жулань, — Сычжуй счастливо зажмурился, кладя подбородок на плечо друга. И Цзинь Лин стерпел это ужасное, неправильное, девчачье имя, которым его могли называть только три человека — Цзян Чэн, Сычжуй и, собственно, сам виновник этого казуса, Вэй Усянь.       Родители Вэнь Юаня и Цзян Чэна были давно мертвы, поэтому молодожены поклонились старшему и среднему поколениям Лань и Цзинь Лину, как ближайшему кровному родственнику Цзян Чэна. Старейшины с обеих сторон глядели на них сквозь злые прищуры, но после разбитого Цзыдянем в щепки рабочего стола Цзян Чэна и впечатляющей пробоины от кулака Лань Ванцзи в стене ханьши открыто возражать против свадьбы не смели, а все косвенные попытки вовремя пресекались Цзинь Лином, Лань Чжанем и прочими сопричастными.       Глава Цзян поклонился Сычжую и поймал его ответную робкую улыбку. Бельчонок светился от счастья, и Цзян Чэн с трудом удерживал себя от того, чтобы не зацеловать его прямо здесь, у всех на виду.       Пир удался на славу, но Ваньинь глотал еду, почти не глядя и не чувствуя ее вкуса. Все внимание мужчины занимал его ослепительно красивый молодой супруг, украдкой сжимающий колено Цзян Чэна под столом.       Когда же гости со смехом и шутками проводили их в покои главы, мужчина рывком сдернул с мужа фату и наконец припал жадным, горячим и долгожданным поцелуем к любимым губам. Опустился на колени перед заалевшим как заря Сычжуем, обнял его за талию, укладывая голову на теплые колени и позволяя ловким пальцам освободить волосы от массивных и тяжелых украшений.       — Белка, ты счастлив?       — Конечно, счастлив, А-Чэн. Ты же рядом. — Сычжуй погладил его по голове, помассировал затылок, приложил кончики пальцев к вискам и пропустил сквозь них свою ци, усмиряя головную боль мужчины, начавшуюся из-за долгого пребывания в душном помещении, неудобного, тяжелого облачения и головных украшений.       Руки Цзян Чэна будто сами по себе потянулись к одеждам Сычжуя, разворачивая его, освобождая подтянутое тело парня от всех этих лишних, пусть и очень красивых тряпок.       — Как ты хочешь, бельчонок? — Цзян Чэн выпрямился и припал к губам Сычжуя, чувствуя, как ложатся ему на лопатки теплые ладошки, притягивая главу ближе к бывшему адепту Гусу Лань.       — Хочу тебя, неважно как, лишь бы рядом. А-Чэн…       Цзян Чэн не выпускал его из рук всю ночь. Нежил, ласкал, осторожно готовил под себя, будто это был их первый секс, хотя они неоднократно занимались этим раньше, прижимал к себе и сливался с ним в нечто большее, чем просто два одиноких и потерянных человека. И Сычжуй отвечал — не больно царапал его спину и плечи, подставлял себя под поцелуи и не гнушался ответными ласками, немного робко, но очень аккуратно и возбуждающе сыграв на его флейте.       Под утро мокрые, усталые и счастливые заклинатели лежали в объятиях друг друга, и Цзян Чэн, преодолевая дремоту, продолжал механически гладить спину А-Юаня вдоль позвоночника.       — А-Чэн, я люблю тебя.       — А я люблю тебя, малыш. — Цзян Чэн не врал — после племянника и с таким трудом обретенного вновь старшего брата для него не было человека ближе, роднее и дороже, чем этот парень, разнеженный и мягкий в его руках, точно воск. Он всеми фибрами своей прожженной, разбитой на осколки души чувствовал, что только рядом с этим ласковым, усердным и добрым человеком сможет исцелиться, и вновь просыпаться без слез и кошмаров. Сможет отпустить себя, забыть о своих страхах и потерях, найти свое истинное призвание в том, чтобы защищать и поддерживать это милое чудо.       — Вэнь Юань, Лань Сычжуй, мой маленький муж, моя пушистая белка… ты же помнишь, что нам через пару палочек благовоний вставать и идти развлекать гостей синяками под глазами и затраханным видом?       — Думаю, старейшины Юньмэн Цзян только обрадуются твоему затраханному отнюдь не от работы виду, — Сычжуй лукаво улыбнулся и привстал, позволяя Цзян Чэну сесть на их общем ложе.       — Малыш, тебе не больно? Может, ну его? Давай поспишь?       — Все хорошо, А-Чэн. Из нас двоих я милая женушка. Мне положено быть на втором дне свадьбы усталым, сонным и буквально затраханным.       — Не мучай себя, пушистый.       — Не стану. Мне в радость, к тому же, я очень хочу взглянуть на лица старейшин, когда они увидят те следы, что ты на мне оставил.       — Белка моя, — Цзян Чэн ответно усмехнулся и поцеловал мужа в плечо, а потом и в ключицу, лаская красные пятна, оставленные ночью. — Ты ведь не разочаровался?       — А в чем должен был? — Сычжуй изящно вскинул бровь, и Цзян Чэну на секунду померещился Лань Сичэнь, до того схожи были два заклинателя в этот момент.       — Не знаю. Вдруг ты не так себе это представлял или не того хотел, или…       — А-Чэн. Эта ночь была второй в списке моих самых счастливых. Рядом со мной любимый человек, мы поженились и занимались любовью ночь напролет, теперь я могу открыто называть тебя своим, что может быть не так?       — Постой, вторая? А какая первая? — Цзян Чэн нахмурился, чувствуя обжигающие искры ревности в груди. Может, первой была ночь Сычжуя в борделе? Или их юношеские развлечения? Но надумать он ничего не успел, парень мягко качнул головой, расплескав пушащуюся гриву по спине и плечам, залез на колени Цзян Чэна и поймал его лицо в ладони, внимательно глядя через глаза прямо в душу.       — Не ревнуй. Той ночью был наш с тобой первый раз. Когда я впервые принадлежал тебе, а ты мне.       — Я дурак, да? — Цзян Чэн уткнулся носом в плечо А-Юаня, скрывая предательски покрасневшие щеки. В ответ раздался лишь нежный смех, и руки мужа сомкнулись на плечах Цзян Чэна сильнее.       — Нет. Просто ты не уверен в себе. Ты привык видеть себя глазами других людей, так позволь показать тебе того Цзян Чэна, которого я люблю. Ты самый нежный и ранимый человек, которого я знаю. Ты так трогательно заботишься обо мне, что это каждый раз заставляет меня взять паузу и отдышаться, чтобы прогнать слезы счастья и прийти в себя. Ты гордый, властный, нервный и упрямый, но я люблю в тебе все, не только достоинства, но и недостатки, потому что именно они делают тебя тобой. Я люблю самого красивого, самого лучшего, самого властного из всех глав кланов Поднебесной, я горд, что мой супруг такой, какой есть, и я не устану это повторять до самого конца нашей жизни.       — Белка… — Цзян Чэн стер свои слезы с плеча Сычжуя. Парень улыбнулся ему и поцеловал в лоб. Однако Цзян Чэн не успел как следует поблагодарить свое счастье — дверь приоткрылась, и в нее просунулась рука Вэй Усяня в черном рукаве с белым нарукавником. Рука поставила на пол большую корзинку с крышкой и под веселый и безмятежный свист скрылась обратно. Сычжуй встал с колен супруга, подошел к корзине, поднял, открыл, хмыкнул и бросил Цзян Чэну комплект простой, непримечательной одежды цветов Юньмэн Цзян, доставая для себя второй.       Парень подошел к мужу ближе и протянул записку, в которой немного неровным, порывистым почерком Вй Усяня было выведено: «Зря мы что ли с Цзинь Лином три дня колдовали над твоим островком? Теперь там небольшая хижина, запас еды, воды на два дня и очень плотный барьер, который даже старейшинам будет непросто пробить. В корзине одежда, масло и два талисмана, немного меняющие внешность. Мы с Лань Чжанем и А-Лином их отвлечем. Счастья голубкам!».       — Знаешь, а ведь это самый лучший его подарок за последние лет 30. Сбежим на остров и два дня будем есть, спать и трахаться. Демоны, а Вэй Усянь знает толк в развлечениях.       — Когда они с отцом поженились, люди к цзинши неделю не подходили. Сянь-гэ иногда бывает… громким. — Сычжуй быстро натягивал на себя предложенные одежды, отвлекаясь на то, чтобы ласково поцеловать губы Цзян Чэна.       — Малыш, ты же взял ленту?       — Ленту? — Сычжуй непонимающе нахмурился, и Цзян Чэн многозначительно пошевелил бровями. Сычжуй покраснел аж до шеи, но послушно подошел к своим одеждам, нащупав в них белую гусуланьскую ленту.       Райский и полностью уединенный остров, подготовленный специально для них руками двух близких Цзян Чэну людей, уже ждал их, и мужчина приложил руку к сердцу, унимая счастливую дрожь в теле от того, что в его жизни наконец появилась настоящая семья.