«Я уеду на три дня», — перехватывает моё удивление, написанное на лице, с лучистой улыбкой констатируя, мол: «к родителям». Касается бархатом своей кожи моей напряжённой скулы, вынуждая плотно стиснуть зубы от захлёстывающего, словно цунами, наваждения.
С того момента, как мы познакомились, расставаться нам не приходилось. Круговорот рабочих будней в компании её обворожительной улыбки и заразительного смеха был для меня как вода для путника под испепеляющим, знойным солнцем. Жизненно необходимые элементы моего существования включали в себя её образ — с головы до пят. Она стала незаменимым пазлом моего внутреннего мира; моей наставницей; лучом солнца в бренном мире.
— Андрюш, это всего три дня — что за уныние? — теребит за щёку, тепло улыбаясь.— Побуду с родными, встречусь с друзьями былых лет. Антоха вон все уши прожужжал, что встретиться хочет.
— Антоха?
— Ну да, одноклассник бывший.
Ревность застилает глаза: взгляд тотчас затуманивается, руки сжимаются в крепкие кулаки. Я ревную: до дрожи, до гнева, до сумасшествия. Чувство собственничества захватывает каждый участок разгорячённого от злости тела, вынуждая неприятно содрогнуться, зажмуривая глаза — пытаясь в жалкой попытке вытолкнуть из головы её образ рядом с другим.
Дурак: сам ведь выстроил в своей голове воздушные замки; решил для себя, что касаться только
ты её можешь — в то время, когда сам засыпал с другой, разделял с ней свой быт и продолжал обманываться день ото дня, ведомый принципами и — непонятно, кому — необходимыми установками. Разум вторит верные мысли, в очередной раз оставляя чёрную борозду на моей ранее не запятнанной репутации.
Я охладел к Кате ровно в тот момент, когда моё сердце впервые забилось быстрее рядом с другой, для другой… С той самой секунды все привычные с ней взаимодействия покрылись словно хладной коркой льда.
Закидываю руки за голову, закусывая страдальческую, израненную губу. Из головы не уходит мысль о её скором приезде. Буквально через пару часов рейс «Уфа-Москва» совершит посадку, вновь разгоняя ритм моего сердца, призывая ожить рядом с ней, вновь являть из себя создателя потаённого счастья и редкостного подонка — разрушителя планов, надежд и хрупких девичьих сердец. «Подло, эгоистично, в корень неправильно», — именно эти мысли сопровождали меня изо дня в день, неприятно царапая совесть, очерняя поступки.
Слышу, как на кухне вскипает чайник, а по паркету раздаются раздражающие шлёпанья тапочек Кати. Встречаться с ней взглядом и с наигранной улыбкой желать «доброго утра» нет никакого желания. Тяжело вздыхаю, усталым жестом сжимая переносицу.
Два часа, Андрей, два часа — и твоя жизнь вновь наполнится солнцем.
— Андрюш, пошли завтракать? — заглядывает в комнату, сдержанно улыбаясь.
Вглядываюсь в её глаза, не находя в них былого родства; всматриваюсь в черты лица, не понимая, что я в ней нашёл. Вспоминаю все рассказы знакомых про её прошлое, не понимая, как я мог жить в розовых очках, оправдывая каждую её выходку.
— Мы заигрались, Кать.
— Ты о чём?
— Я — о несостоявшихся «нас».
Растерянно хлопает глазами, нервно сглатывая.
— Пора, Кать.
Поднимаюсь с дивана, обхватывая руками её плечи: надеясь, что этот жест хоть как-то сможет её утешить.
В очередной раз обманываю самого себя.
— Я полюбил другую, прости.
Вдыхаю наэлектризованный воздух в помещении, сжимая руки в кулаки; ощущая облегчение своей души, освобождение от груза висевших в голове противоречивых мыслей — наконец приходя к одному, к единому: к
ней. Всё подошло к концу, завершилось так, как было задумано свыше.
Поспешно покидаю квартиру, предвкушая новый виток в своей жизни. Несомненно — с
ней; без неё — никак.
На улице ощущается стремительно наступающая весна: солнце припекает особым животворящим теплом; под ногами хлюпают лужи; вся природа оживает, словно пробуждаясь ото сна. Ступаю ногами по улицам Москвы, охватывая взглядом витрину цветочного магазина, попавшегося на моём пути.
Внимание приковывает буйство красок и яркость одного поистине весеннего букета: тюльпаны, мелкая россыпь ромашек и голубизна прекрасных ирисов покоряют сердце. Он — для неё, сомнений нет.
Дрожащими руками сжимаю тонкие стебли, делая глубокий вдох. В эту самую минуту во мне происходит переоценка всего, что есть в моей жизни — каждый поступок, каждое слово, каждая мысль ложится в сознании иначе; настигает осознание своих истинных чувств. Чувств к
ней. Она — подарок; она — земная благодать; она — та, кто перевернула всё иной стороной, обнажая истину, оголяя чувства.
Стою возле её дверей, улыбаясь собственным мыслям, представляя её уютный, домашний образ. Почти уверен в том, что на ней свободного кроя розовые пижамные штаны и короткий топ, оголяющий манкий участок её тела.
— Ты?
— Я.
Цепляемся друг за друга глазами, окружённые звенящей тишиной, изредка разрываемой дверными скрипами соседних квартир.
— Это мне?
— Не смог удержаться — они мне напомнили тебя.
Протягиваю букет, касаясь пальцами её теплой, нежной руки; осматриваю её, буквально сжигая глазами. Стоит, облокотившись на дверной косяк, смущённо улыбаясь, поправляя на голове взъерошенные пряди волос; невозможно родная и уютная, взирает на меня счастливыми глазами, зарываясь носиком в сочные бутоны цветов, наполняя лёгкие дурманящим запахом.
— Тюльпаны и ирисы — мои любимые цветы! Как ты узнал?
— Почувствовал.
И вправду ведь сердцем выбрал: почувствовал, увидел в пестроте букета её сущность. Яркость, жизнелюбие, задор девичий, искренность драгоценную — ту, что не купишь ни за какие деньги.
— Проходи. — одёргивает короткий топ розового цвета, вновь касаясь рукой непослушных волос. — Правда я приготовить ничего не успела — не ждала тебя так рано, ну ничего; сейчас что-нибудь придумаем.
Вновь расплываюсь в улыбке, покорённый её заботой — звучит особенно интимно, привнося нашим отношениям особый привкус трепетности.
Квартира залита солнечным утренним светом; на диване мирно сопит кошка; а картину довершает
она: пеленой нежности окутанная, заигрывающе касающаяся тонкими, изящными пальцами бутонов цветов, не переставая взирать на меня взгляд, преисполненный восхищением и обожанием… Искрится; горит, выжигая дотла.
— Как съездила? Как родители? Как друг?
Последняя фраза звучит слишком ядовито, выдавая моё ревностное состояние. Все эти мучительные дни жил лишь ожиданием нашей встречи. Страх потери убивал изнутри, замедляя ход времени. Пока ждал — для себя возвёл новые цели, одной из которых было: присвоить Каштанову себе во что бы то ни стало.
Подхожу ближе, обхватывая её оголённую кожу чуть ниже талии; заискивающем шёпотом задаю на ухо, пожалуй, самый важный для меня вопрос.
— Скучала?
— Столько вопросов задаёшь... Ты — не следователь, Нестеренко.
— Каштанова, а ты всё так же продолжаешь мне перечить? А что это значит?
Поднимаю руки чуть выше — к её рёбрам, в ответ получая небольшое сопротивление кулачков, упирающихся мне в грудь.
— Даже не думай.
— Уже.
Ловко подхватываю её руками, щекоча в районе рёбер. Визжит, вырывается, заливается звонким смехом, вынуждая вновь любоваться ею в этом моменте жизни.
— Андрюш, мы кошку испугали.
— Брось, она привыкла.
Не разжимая рук вокруг её тела, сажусь на диван, усаживая её к себе на колени, в очередной раз понимая, насколько она худая.
— Ты худоба, Каштанова.
Вновь награждает своим смехом, располагая свои ладошки на моих плечах, беззаботно болтая в воздухе ногами.
— Всё в твоих руках, Андрюша, — и даже мой вес.
Грозит тонким, изящным пальчиком перед моим лицом, вызывая приятное, тягучее тепло в районе живота.
Обхватываю зубами кончик пальца, утопая в смущении, написанном на побагровевшим лице. Засматриваюсь на её слегка приоткрытые губы и томный блеск глаз; ощущаю болезненность в области паха, отчего плотнее свожу ноги, пытаясь унять волну возбуждения.
— Я так скучал.
— Но мы не виделись всего три дня.
— Вечность, Саш.
Очерчиваю миллиметры её кожи, проводя носом от небольшого ушка до соблазнительной шеи.
— Ты что делаешь?
В голосе — дрожь, в теле — напряг. Трепещет, в жалких попытках пытаясь совладать с дрожью в голосе.
— Наслаждаюсь.
Окидываю взглядом мурашки на белоснежной коже, румянец на щёчках; останавливаю взор на трепещущих длинных ресницах, бросающих тень на лицо.
Во рту сохнет, в глазах темнеет от усиливающегося с каждой минутой возбуждения. Утыкаюсь носом в районе шеи, крепче прижимая к себе хрупкое тело.
Нетерпеливыми пальцами пробираюсь под тонкую ткань топика, ощущая под ладошками дрожь её тела, внутренне ликуя от полученной реакции. Перемещаю руку на коленку, сжимая пальцами; губами припадаю к мочке уха, перехватывая её сдавленный томный вздох.
— Ты сводишь с ума.
Трётся о моё лицо кончиком носа, вынуждая с жадностью втянуть воздух, наполняя лёгкие.
— Но мы ведь друзья.
— Нет, Каштанова, ошибаешься.
Вторит про друзей, укрываясь невидимым барьером защиты, вновь опасаясь оступиться, обжечься, раствориться в чувствах своих, которые уже есть, которые через края плещутся.
Хрупкая конструкция рамок рушится, разум передаёт бразды правления сердцу — когда её хладные руки касаются моей шеи; когда её дыхание касается моего лица, облачая в туман всё, что было ранее.
— Если это — сон, я не хочу просыпаться.
— Неужели ты и вправду думала, что я позволю другому тебя себе присвоить?
Вбрасывает на меня удивлённый взгляд, теряясь от моей откровенности.
— А ты — собственник.
Усмехаюсь, невесомо касаясь её полыхающей щеки своими не менее полыхающими губами.
— Осознал пару дней назад, представляешь?
Наши с ней тела — словно два оголённых нерва. Мы с ней — те двое, кто сейчас растягивают момент неизбежности, смакуя, пробуя на вкус приятное ощущение долгожданной близости. Перебрасываю взгляд на манящие, приоткрытые уста, вспоминая, как на квартирнике впервые понял, что это — гораздо больше, чем дружба: когда, заворожённый её раскатистым пением, не в силах был взгляда увести от губ желанных; когда в глазах её своё отражение нашёл; когда позволил сердцу чувствами наполниться, оживиться, раскрыть сердце так, —
как ни для кого не раскрывал.
Стаскиваю лишний элемент одежды, оголяя аккуратную девичью грудь. Замечаю, как стушевалась, с робостью своей справиться не в силах руками пытаясь прикрыться.
Перехватываю её запястья, взглядом одним лишь без слов успокоить пытаясь; поглаживаю нежную кожу её рук с едва виднеющимися венками.
— Верь, ладно?
В ответ — лишь кивок слабый и дыхание сбивчивое. Переплетаю наши пальцы между собой, наклоняюсь вперёд, прижимаясь к её алым, обжигающим губам. Чувствую, как запускает пальцы в мои волосы, оттягивая слегка их назад, шумно выдыхая в мои губы. Заводит ноги мне за спину, прижимаясь ещё ближе, слегка покачиваясь бёдрами у меня на коленях.
С силой впиваюсь пальцами в её бёдра, наверняка оставляя багровые отметины на её теле.
— Мы с тобой сгорим, Андрей.
— Уже.
Спусковой механизм сорван, преград и сомнений больше нет — есть она и наше будущее. Сегодня хочется жить так, как хотелось; так, как в песнях пелось; так, как без неё не получалось.
Располагаю на кровати её стройное тело, окидывая взглядом манящие изгибы, цепляя её затуманенный взгляд.
Склоняюсь к гулко бьющемуся сердцу, обхватывая рукой её грудь, наслаждаясь её сдавленным стоном.
— Ты такая красивая.
Ленивыми поцелуями прокладываю дорожку по её животу, щекоча дыханием, призывая извиваться под моими руками.
Поочерёдно стягиваю штанины её пижамных брюк, проводя пальцами по стройным ногам, пробираясь к внутренней части бедра. Вижу, как старается держать себя в руках, прикусывая припухлую губу, в полубреду шепча моё имя. Любуюсь.
Её страсть к красивому белью меня восхищала. Она любила себя, любила быть красивой и желанной; даже когда на ней были совсем не женственные — на первый взгляд — образы, сексуальность, которую многие пытаюсь транслировать оголёнными нарядами, виднелась в ней издалека и без этих, вовсе ненужных атрибутов.
— В будущем хочу выпустить свою линию нижнего белья.
Задумчиво устремляет взгляд в потолок, прикусывая ноготок.
— У тебя несомненно получится.
— Ты так считаешь? Дашка ещё предлагает самой выступить моделью. — опускает взгляд в пол, задумчиво потирая лоб.
— Это прекрасная идея.
Сминаю пальцами нижнюю губу, представляя в ярких красках её образы, не сомневаясь ни на минуту, что и этого она добьётся: она всегда добивается. Упорство и воинственность, смешанные с нежностью и хрупкостью — чудесная смесь моей девочки; то, что вынуждает ею восхищаться.
Провожу пальцем по кружевной ткани трусиков, ощущая собравшуюся на ткани влагу. Неторопливыми движениями поглаживаю её, упиваясь её стонами, слетающими с трепещущих губ. Дёргается ко мне навстречу, почти умоляя меня не останавливаться, сжимает кисть моей руки, не переставая выгибаться, словно струнка, шепча моё имя.
Тянется подрагивающими руками к ремню, поспешными движениями приспуская с меня брюки, впиваясь в мои губы жадным, чувственным поцелуем. С жадностью вдыхаю накалённый до предела воздух и прикусываю её губу, когда ощущаю её нежную руку на моей плоти. Обхватываю стройное тело, вглядываясь в глубины её глаз, пальцами отводя в сторону шёлковые пряди волос; поглаживаю нежную кожу её лица, наблюдая за тем, как она блаженно прикрыла глаза.
— Я люблю тебя.
Распахивает глаза в немом удивлении, расслабленно улыбаясь уголком губ.
— С первого взгляда.
Не разрывая наших взглядов, а лишь покрепче сжимая её ладонь, направляю себя и медленно вхожу в её податливое тело, вдавливая её в белый хлопок простыней. Выгибается мне навстречу, одаривая поцелуями мои плечи. Захватываю пряди её волос, с силой оттягивая назад; подставляю для себя её шею, провожу языком по солоноватой коже, теряясь в запахе её тела.
— Ты — моя. — буквально рычу ей в губы; перехватываю тонкую талию, располагая её тело у себя на коленях, пропадая с ней в нашем сумасшествии.
На улицы Москвы пришла весна. Согревающее, яркое солнце, пение птиц, стремительное таяние снега и моё — наконец, окончательно — оттаявшее сердце, получившее покой, — именно так я запомню эту весну, подарившую мне глоток живительного воздуха.
Наблюдаю за тем, как она сладко потягивается в лучах проглядывающего сквозь шторы солнышка, обнажающего прекрасные ямочки на щёчках. Провожу пальцем по фарфоровой коже её лица, останавливаясь на припухлых от поцелуев губах.
— Андрюш?
— М-мм?
— А что дальше?
— Без вариантов: дальше —
счастье.
