...

1930 год. 14 апреля. Вечер. Квартира Давида Бурлюка. Сейчас Давид рвал и метал. Рвал то, что пытался писать. И в художественном смысле и в литературном. У него ничего не выходило, как бы он не старался. Он связывал это с тем, что сегодня самоубился его друг. Владимир Маяковский. Он застрелился. Давид не был зол на самого Владимира, отчего то присутствовала злость на Брик. Лилю. Он догадывался, по какой причине он чисто теоретически, может быть зол на неё. Эта собака женского пола использовала его друга, использовала очень нагло, при этом кутя с другими мужчинами. А он, по своей глупости вёлся. Он, Володя, любил её настолько, что даже не замечал то, что она его использует. Любил, как говорят, без памяти, и можно добавить, что безумно. Бедняга… Он посвящал ей то, что писал, холил и лелеял, а она говорила, что он гений и т.д., при этом сдирая с него деньги по его же согласию. Давид винил Брик даже несмотря на то, что сравнительно недавно слышал от Володи о Веронике Полонской, с которой у Маяковского был роман, который как-то сосуществовал с браком Вероники, и на то, что возможно именно вот этот случай стал причиной самоубийства Владимира. Видимо, Лиля уж слишком сильно за несколько лет успела выбесить Давида своим отношением к его другу. Володя был для неё кошельком на ножках, которым можно пользоваться без зазрения совести. Давид не раз видел, как Маяковский мучался от любви к ней, а она относилась к нему больше равнодушно, чем как-либо ещё. Бурлюк не раз слышал от Маяковского о том, что Брики запирали его, шпалу 190 сантиметров в росте на кухне, когда хотели уединиться, как нашкодившего кота, который в свою очередь, рвался к ним, точнее к Лиле. Давиду было трудно понять, как можно настолько сильно любить такую «любвеобильную» даму. Ему было мерзко вспоминать о Лиле. Мерзко до такой степени, что во рту появлялся вкус чего-то очень горького. Тошнотворно горького. Настолько, что хотелось запить это чем-то крепким, чтобы перебить и этот вкус и воспоминания из головы выдворить. Обнаружив, что рвать то больше нечего, да и на руках уж слишком много ран, чтобы ещё что-то крушить Бурлюк тяжело вздохнул и рухнул на стол, лицом в деревянную поверхность, прикрыв глаза. Из-за многочисленных ран на руках боли из-за удара лбом об стол он почти что не почувствовал, лишь тихо тихо промычал. В итоге спустя минуту с небольшим Давид так и уснул. С включённым светом в комнате и открытым окном. Казалось бы, всё, больше он не будет мучиться сегодня, но нет. Судьба решила помучить его тем, что послала в его сон его самоубившегося друга, увидев которого перед собой, во сне Давид подошёл к нему чуть ли не вплотную и сел перед ним на колени, после чего головой упёрся в правое колено друга. — На кого ж ты нас оставил, Володя. Тихо произнёс Давид, прикрыв глаза. — Ты и остальные справятся и без меня, особенно если товарищ Государство не испортит жизнь кого-то ещё из наших, в том числе и твою. Сказал Владимир, поглаживая затылок Давида. — В любом случае, прощай. Добавил Владимир выждав несколько секунд, перед тем, как этот сон сменился для Бурлюка кромешной темнотой, в которой не было никого и ничего.