Простолюдин

В который раз эти двое поссорились, и не будь Ламбертон призраком, то кубок, что он постоянно держал в руках, сейчас бы разбился ко всем чертям, от того, с какой силой мужчина отбросил его. — Что бы ты понимал, старик?! — обиженно прошипел Сейдж. — Сказал тот, кто подорвал себя! — рявкнул Ламбертон, испепеляя сына недовольным взглядом, что было взаимно. Эти перепалки, в каком-то смысле, стали обыденностью для Стеллы, которая в такие моменты закатывала глаза, но не сегодня. Ей есть, что им сказать. — Брейк! Прекратите! — воскликнула она так, что эхо разнеслось от стен. От неожиданности отец и сын обратили на неё внимание, забыв, что ссорились. — Я… — весь её запал уверенности исчез. — Я собиралась… с вами поговорить. — О чём же, маленькая соплячка? Со временем, слово «соплячка» звучало всё более и более мягко и нежно, словно бы Ламбертон был ей любящим дедушкой. — Эм… ну… Ты родился аристократом, верно? — Глупый вопрос, — фыркнул Ламбертон. — Верно. И Сейдж тоже родился аристократом. Ламбертон и его сын рассмеялись, снисходительно глядя друг на друга. — Пытаешься сказать, что если он был рождён аристократом, то даже если я отобрал у него титул и вычеркнул из семьи, он всё равно остался дворянином? — Да! И это тоже. Но не только. Скажите, с кого начался ваш род, род Крит? — С моего прапрапрадеда, он был крестьянином, — ответил Сейдж. Ламбертон недовольно хмыкнул и поправил: — Это с моего прапрапрадеда. (Запутаешься во всех этих «пра», — добавил со смешком Сейдж). — Вот! — воскликнула Стелла. — Он был крестьянином. И род любого дворянина был начат простолюдином. Сейджу стало интересно, что она имеет в виду, и он спросил: — Что ты пытаешься сказать? — Что, в каком-то смысле, любой простолюдин может быть выше по статусу даже тебя, старый граф. То есть, скажем, при жизни Сейдж, даже лишившись титула рода Крит, мог основать свой собственный род, и стать даже герцогом, что явно выше твоего статуса. Отец и сын снова переглянулись друг с другом. В этот раз вопросительно и оценивающе. Стелла вздохнула. — Я пытаюсь сказать… что все мы едины, а особенно в двадцать первом веке! И может, пора прекратить всё это? (как в вас за столько лет не пропал азарт к ссорам? — это Стелла не произнесла вслух). Между прочим, когда я только появилась здесь, именно от твоего отца я узнала, что ты — гениальный учёный. Изумление и неверие на лице Сейджа было моментальным. Призрак даже решил, что Стелла просто блефует. — Что… этот старик… что? Он действительно так сказал? — Эй, соплячка, зачем ты выдала меня? — возмущенно и в бессилии спросил Ламбертон. Стелла рассмеялась, удивляясь тому, что насколько бы не были старше её призраки, но иногда они наивнее детей. — Ты сам себя выдал. А ведь мог до последнего отнекиваться. — Старик, ты действительно назвал меня… талантливым? — снова спросил Сейдж, подлетев к отцу. — Ты, кто никогда не признавал науку и всегда говорил, что я трачу время впустую. Ты? — Я могу объяснить, — ответила Стелла. — Твой отец был слишком зол и расстроен, когда ты забыл о браке с маркизой, он считал, что ты упустил свой шанс на счастье, но видимо, спустя столько лет, а особенно теперь, когда наука стала очень важна, он понял, что наука для тебя и была счастьем… даже если ты подорвал себя. Ламбертон всхлипнул, обнимая такой же призрачный кубок. — Это не совсем так. Если бы я после несостоявшегося брака с маркизой, оставил ему титул, то нашу семью ждал бы позор. Также я знал, что его не слишком опечалит то, что он остался без титула, это его никогда не интересовало. Как я уже сказал, так жили в моё время, и я не мог поступить иначе… но в целом… Ты права, маленькая соплячка. Но как ты узнала? — Ты не раз говорил, что прожил жизнь, ни о чём не жалея, это же было в твоём дневнике. Эта тяга к жизни, даже после смерти, стала твоей проблемой и ответом, почему ты сейчас призрак, — с победоносной ухмылочкой ответила Стелла. — Значит, ты вовсе не жалеешь и о Сейдже, о его таланте, о его любви к науке! Сейдж расчувствовался, что бывало редко, а Ламбертон… — Ты читала мой дневник?! — недовольно закатил глаза. — Упс. Спалилась. Но, раз тебя несколько столетий нет в живых, то вроде как, твой дневник — историческое достояние, — пожала плечами Стелла. — Папа? — впервые за столетия не «старик», а «папа». Даже самому Сейджу непривычно, а Ламбертон растерялся, не помня, когда сын так тепло обращался к нему. — Ну… ко всему прочему, я думал, что наука никак не способна помочь роду Крит, что тем самым, наша семья снова станет бедной… — он снова бережно обнял свой кубок, с печальным, почти сломленным взглядом. — Но мой потомок, тот мальчик… он сказал, что его семья живёт бедно (в этот момент Стелла вспомнила, насколько ужасным, не сравнимым с обстановкой поместья, было то место, где живёт тот мальчик с семьёй) и что это случилось из-за войны… Это было больно слышать… но сейчас, всё, что мне остаётся — смириться, — он вздохнул и взглянул на Сейджа. — А ещё, я ничего не понимаю в науке, о чём мы могли бы говорить друг с другом? Сейдж хмыкнул. — Подумаешь! Я ни черта не понимаю, в чём вообще смысл войны, и твои сопливые мелодрамы. — Сопливые?! — снова возмущённые нотки в голосе Ламбертона. Стелла закатила глаза. — Но, — Сейдж поднял руку, чтобы договорить. — Я тоже хотел бы с тобой помириться. Хотя бы напоследок, папа.