A Lifetime Away

— Ты опять задумал какую-то дичь, — резюмирует Нориаки.  Дио поднимает его лицо к свету за подбородок, придирчиво осматривает, роется в ящике стола с мраморной столешницей и золочёными ручками и приказывает, угрожающе над ним нависнув: — Не двигайся. По губам мягко проходится помада — Дио пальцем убирает вышедшие за края излишки, размазывая по пальцам тёмно-вишнёвые маслянистые пятна. Нориаки двигает губами, привыкая к ощущению помады на них, вздыхает и поднимает руку, чтобы заправить Дио за ухо отросшую прядь золотых волос: — Что ты задумал? — У нас будут гости, — Дио неопределённо взмахивает большой круглой кистью, которой ведёт по коже Нориаки, превращая её из просто бледной в мраморно-белую. — Ты должен хорошо выглядеть, вишенка, — оттягивает вниз нижнее веко, под недовольное сопение Какёина прокрашивая контур глаз нежно-зелёной подводкой, отстраняется, оценивающе оглядывая свою работу, и добавляет на веки серые тени. — Ты меня в рабство продать собираешься? — поднимает брови Нориаки, разглядывая своё отражение, и, к собственному удивлению, остаётся довольным. — Ты сегодня какой-то странный. — Да, — пожимает плечами Дио, увлечённый нанесением зелёной помады. — Да, продам тебя в рабство — с глаз долой, из сердца вон.  — У тебя нет сердца, — усмехается Нориаки, вставая между Дио и зеркалом, пытаясь заглянуть ему в глаза.  Они не разговаривали ни о чём серьёзном с того дня, когда Нориаки звонил Джотаро, но с тех пор между ними повисло странное, волнующее напряжение, о котором они оба предпочитали просто молчать. Нориаки поворачивается лицом к зеркалу, разглядывая их отражения: — Думаешь, мы хорошо смотримся вместе?  Дио приобнимает его за талию, притягивая ближе к себе, прищуривает хитрые жёлтые глаза и спустя три секунды идеальной тишины между ними уверенно заключает: — Не-а. А теперь оденься так, чтобы тебя можно было продать подороже, любопытная вишенка. 

***

Когда Нориаки выходит из своей комнаты, где-то внизу приглушённо слышна музыка. Пустой особняк будто бы подрагивает, как воздух над раскалёнными летом крышами домов — весь пропитанный странным, болезненным предвкушением. Нориаки спускается по лестнице, идёт на звук к обеденному залу, двери которого открыты настежь — внутри висит лёгкая дымка и сначала ему кажется, что он бредит. В зале марионетки танцуют под звуки скрипок, двигаясь синхронно, как части одного механизма. Жёлтый свет свечей мягко ложится на бесстрастные лица, пляшет в остекленевших глазах и прыгает по хрусталю пузатых бокалов — Нориаки моргает несколько раз, прежде чем появившийся из ниоткуда Дио протягивает ему затянутую в белую перчатку руку: — Потанцуешь со мной?  Нориаки не знает, что ответить, и позволяет увлечь себя в центр круга танцующих. Дио кланяется, пряча ухмылку, и кладёт руку ему на талию. В бутоньерке его чёрного фрака — маленькая жёлтая роза, лепестки посверкивают в золоте свечного света, когда они кружатся по залу вместе с марионетками. — Что происходит? — спрашивает Нориаки. От душного запаха роз, которыми украшен зал, в голове всё путается, но Дио не позволяет ему остановиться  — Нориаки проходит под его рукой, двигаясь по наитию, ведомый молчаливым партнёром. Дио кладёт руку ему на лопатки: — Расслабь плечи.  По спине пробегает холодок — кто-то наблюдает за ними, жадно ловит каждое движение, прячась от взгляда Нориаки, скользящего по танцующим, ищущего кого-то — он и сам не знает, кого.  Шёлк его чёрной рубашки надувается, как парус, когда Дио ведёт его по кругу, плавный и грациозный, и Нориаки вдруг разглядывает под маской древнего вампира красивого молодого человека, ещё не успевшего наделать непростительных ошибок, и приоткрывает рот от осознания: — Это Джонатан тебя учил?  Дио сбивается с такта — всего на мгновение, но Нориаки видит, как меняется его лицо и чувствует, как сильные и надёжные руки пробивает дрожь — и перед ним вновь прежний Дио, притягивает его ближе, чем того требует танец, и шепчет, наклонившись к его уху: — Мы здесь не ради моих воспоминаний. Танцующие марионетки расступаются широким полукругом, и они замирают в повисшей тишине — рука соскальзывает с обтянутой фиолетовым корсетом талии, и Дио отстраняется и уходит в тень, под свод арки из розовых роз. Нориаки оглядывает застывших марионеток отчего-то встревоженным взглядом, словно надеясь, что одно из лиц окажется знакомым. По залу проносятся звуки пианино — начинает играть «Forbidden Colours»  Дэвида Силвиана, и Нориаки, наконец, замечает, как в темноте, куда был сдвинут стол, кто-то поднимается со стула, выпрямляется во весь свой гигантский рост и выходит под золотистый свет.  — О господи, — выдыхает Нориаки и чувствует, что внутри всё переворачивается с ног на голову. Джотаро подходит осторожно, как будто ожидая подвоха, пока Нориаки пялится на его белый костюм, неподвижный, как марионетки вокруг него. — О господи, это правда ты?  Джотаро оказывается совсем близко — Нориаки чувствует тепло его тела и прикосновение его дыхания к своей коже. «Раны на твоих руках, кажется, никогда не заживут», — поёт Дэвид Силвиан, и его голос растворяется в ставшем вдруг невыносимо плотным воздухе, когда Нориаки протягивает руку и касается щеки Джотаро — тот едва заметно вздрагивает от этого прикосновения.  — Потанцуй со мной, — шёпотом просит Нориаки.  Джотаро кладёт руку ему на спину, берёт вторую в свою ладонь и двигается неуклюже, не привыкший к таким движениям — и марионетки вокруг них снова кружатся, безликие и совсем одинаковые: Нориаки не понимает, как мог искать Джотаро среди них. — Это правда ты, — Нориаки улыбается, но глаза печёт от слёз — глупых и непрошенных, но неконтролируемых, от которых всё сливается в одно золотисто-пёстрое пятно, пока они неловко вальсируют по кругу.  — Нориаки, — пальцы Джотаро сжимаются на шёлковой ткани, когда он произносит его имя, но Какёин мотает головой: — Не говори ничего, а то я правда расплачусь, — смеётся дрожаще, болезненно-звонко, и Джотаро нервно усмехается в ответ, опуская глаза.  «И вот я здесь, вдали от тебя на целую жизнь», — поворот, ещё один, и Нориаки путается в шагах, врезается спиной в танцующую безликую пару и чувствует, как Джотаро помогает ему удержать равновесие, прижав к себе. — Прости, — сбивчиво говорит Джотаро, не спеша отпускать Нориаки из своих объятий, — я не умею танцевать. Он берёт лицо Нориаки в свои руки и целует — и в мелодии звучит трагичное, дрожащее крещендо, нежное и тревожное одновременно, громкое, как раскат грома, когда его не ждёшь. «Моя любовь носит запретные цвета», тянет Дэвид Силвиан, пока они стоят, и Нориаки всхлипывает, прячет лицо в ладонях, наверняка ужасный с размазавшейся зелёной подводкой, сгорбившийся и как будто уменьшившийся.  — Я скучал по тебе, — глухо признаётся Нориаки. Джотаро берёт его руки в свои — аквамариновые глаза смотрят остро, прямо, с тем же нетерпением, что и в прошлые разы, в прошлой жизни Нориаки, когда он ещё был человеком. — Пойдём отсюда, — цепляется пальцами за рукав белоснежного фрака и тянет в сторону лестницы. Джотаро бросает осторожный взгляд в прислонившегося к колонне Дио с бокалом вина в руке, но Нориаки качает головой: — он и так всё понимает. Они исчезают в полумраке холла, когда Дио допивает вино, ставит бокал на стол и поворачивается куда-то в темноту, улыбаясь немного грустно: — Технически я никогда не танцую один, а, Джонатан? И скользит в круг к марионеткам, кружась в одиночестве, обняв себя за плечи, снова юный и живой, как больше сотни лет назад.