a lie and a delusion

Я медленно раскрываю тетрадь и смотрю на пустые страницы. Она не совсем новая, немного помятая и липнет к пальцам, вероятно, близко пообщавшись с кончиком скотча. Мне на самом деле плевать. Тетрадь не нуждается в презентабельном виде. Страницы белые и повторяют изгиб обложки. Вся тетрадь клетчатая: внутри и снаружи, словно шахматная доска. Может быть, мой выбор пал на нее случайно, а может так повелело мое подсознание. Я начинаю колебаться. Тетрадь смотрит на меня своими белыми в серую сетку страницами, ожидая. Я беру яркую ручку. Фиолетовую — опять же, наверное случайно. Может быть, нет. Однажды кто-то говорил мне, что случайностей не существует. Этот же человек полагался на удачное стечение обстоятельств. Забавный. Я поднимаю голову и смотрю на стену позади себя. Из зеркала на меня смотрит крайне уставший человек. Выражение лица совершенно ничего не говорит, кроме того, что оно пусто. Глаза такие уставшие и темные оттого, что под ними залегли мешки. Я дергаюсь, почти передумав насчет всего этого, но в последний момент удерживаю себя на стуле. Придвигаюсь. Ножки стула проезжаются по полу с отвратительным звуком. «Хватит ссать», — говорю себе, но слова не имеют эффекта. Рука дрожит, когда я заношу ручку над белым листом. Ставлю дату, она выходит криво. Смотрю на календарь. Сегодня четвертое апреля. Черт.

3.04.2022 4.04.2022

Мысль улетучивается. Да, идея изначально была неплохой. Он явно знал, о чем говорит. Но у нас ситуация несколько разная. Что на губах, что на бумаге, ложь есть ложь. Даже если эти записи только для меня. Отделываюсь от пессимистичного настроя, как от мухи. Скрываюсь под одеялом. Обдумываю. Все просто: запиши все, о чем не можешь так просто сказать, на бумагу. Главное — никому не показывай. Тогда ты будешь предельно честно выражать свои чувства. И он был прав. Логика у него действительно работает что надо. Он мило смутился, когда признался, что сам ведет нечто вроде дневника, чтобы выплескивать негативные эмоции. Он прав. Это то, что я повторяю несколько раз, прежде чем выбраться из кокона на диване. Желания нет, но он же прав, верно? Сажусь за стол, аккуратно придвигаясь на стуле, и на этот раз звук уши не режет. Слышать что-то все равно не хочется. Очищаю голову, уподобившись монаху. Рука уже увереннее выводит слова. Завести дневник было не моей идеей. Никакого участия с моей стороны в этой затее не было. Просто Саихара-чан и мое глупое тело. Искривляюсь в лице. Отличное начало, гений. Зачеркиваю последнее предложение. Просто Саихара-чан и мое глупое тело. Это ложь. Две недели перед этой записью прошли в сомнениях. Дневник — так по-детски. Но Саихара-чан хорошо отзывался об этом, как о терапевтической деятельности. Он говорит, ему становится легче от выражения своих эмоций на бумаге, а еще он не напрягает своих друзей этим. Виш ю вё токинг ту ми эбаут зис. Усмехаюсь, когда скатываюсь в свою манеру речи в соцсетях. По крайней мере так немного привычнее. Пока ни одной лжи, если не считать самую первую, зачеркнутую. Бумага немного помялась под моим запястьем. Касаюсь помятого места другой рукой и ощущаю тепло. Правая ладонь вспотела. Продолжаю писать первое, что пришло в голову. Терапевтическая деятельность, звучит здорово. Я не собираюсь врать. Хотя бы попытаюсь. Если это поможет, буду благодарить бога (Саихару-чан). Главная проблема — честность с собой. Иногда я думаю, что ложь вросла в меня, и теперь я ее заложник: она как паразит. Так что нужно научиться говорить правду себе. И… может быть получится понять, что я такое. Оно преследовало меня с детства. Неумение не лгать переросло в то, что теперь я не различаю, где одно и где другое в моих словах. Жалкие попытки оправдаться превращаются в еще большую ложь, и худшее… Худшее — я начинаю верить всему, о чем вру. Видишь, Саихара-чан? Наша ситуация несколько разная. Если я напишу здесь «трава розовая», то вероятно поверю в это. А потом выйду на улицу, осознаю, что никакая трава не розовая — если только она не окрашено кровью, хаха, — и засмеюсь. Потому что ложь, все равно что забавная выдумка, смешная. А вот когда ей нет конца — как можешь ты быть уверен, что все твои убеждения — не ложь? Поднимаю глаза на часы. Прошло около часа с того момента, как тетрадь открылась на первой странице и сурово посмотрела на мое равнодушное лицо. Я не могу верить себе и тому, что пишу, — тем более. Сейчас я зафиксирую все это, а потом буду тыкать себе в лицо, чтобы удостовериться в правдивости. Ну что за бред. Встаю. На кухне обнаруживается чай. Достаю пакетик и пробую: на вкус отвратительно, слишком крепкий, к тому же ледяной. Наверное, не стоило уходить на ментальный бой с собою, оставив чай завариваться. Кухонные часы отстают на пару минут, и я как будто в промежутке между настоящим и прошлым, что откатывает меня в прежние мысли. Неизменно возвращаюсь к этому, всегда. Вот даже теперь — откуда я знаю, что это кухонные часы отстают, а не мои настенные спешат? Когда-то этот факт самостоятельно появился в моей голове, а проверить его так и не выдалось случая. Мои ли собственные наблюдения поспособствовали или же мне нравилось думать, что я немного опережаю других? Глубоко копать не хочу и поэтому направляюсь обратно, захлопывая дверь за собой. Стул стоит не отодвинутым от стола, так что приходится вскальзывать в щель между ними. Я устраиваю локоть на столе и постукиваю по деревянной поверхности пальцами. Тетрадь опять недовольно взирает на меня, будто я оскверняю своей писаниной ее чистоту. Шикаю на ее строгие клеточки. Сомневаюсь во всем, что говорю. Часто меня настигает мысль, что я слишком безэмоционально реагирую на собственные высказывания, когда другие становятся очень уязвимы и открыты. Немного тянет в груди (кто знает, вполне возможно, это тоже неправда), когда эти сомнения захватывают меня. у меня всегда тянет в груди, когда я начинаю говорить о своих чувствах. Нормально ли это? Не думаю. Заставляет вновь подумать над тем, правду ли себе твержу. Я ненавижу думать об этом. Я ненавижу ложь, знаете? Ненавижу, когда эту ложь кидают мне прямо в лицо моими же руками. И мерзко и жалко себя. Я немного обдумываю следующие предложения, что уже само по себе ужасно, прикусив кончик ручки. Не хватало мне только начать приукрашивать собственный дневник. Тень на стене поднимается и я быстро щелкаю кнопку на настольной лампе. Сумерки меня пугают. Неуютное серое чувство проникает в меня раньше и я решаю перескочить на другую тему. Спешу закончить на сегодня. Голову отключаю. На всякий. Когда постоянно мечешься между сомнениями насчет своих истинных ощущений, нельзя не сомневаться. Сейчас ты радостный, а после — раздражительный или безразличный. Безразличный — страшнее. Быть безразличным — это все равно, что забыть, как должно себя чувствовать в данной ситуации и выпасть из роли. Но серьезнее, если безразличие — твое настоящее состояние. Апатия. Мне нравится это слово, но вот апатичное состояние — одно из худших. Казалось бы, реагируй не хочу, кричи, пищи, вопи, плачь от горя или радости, а не можешь. Апатия душит все чувства, и в следующий момент, как только твое настроение меняется, тебе кажется, ты в заблуждении. Как понять: апатия, она настоящая или нет? Может, апатия — это ложь. Может, чувства — ложь. Мне уже не понять и вот она, цель этого дневника. Саихара-чан, ты видишь? У нас очень разная ситуация. Даже не верится во все написанное раньше. И последнее предложение — правда. Мучительная, но правда, а для меня это подвиг. Смотрю на время. Часы напоминают о моей ранней дилемме. Подсчитываю в уме минуты и заключаю, что уже полтора часа с момента старта. Включая все походы на кухню и под одеяло. Холодный воздух беспокоит мои голые ступни, я замечаю, что пальцы уже длительное время поджаты. Тапочки стоят у кровати, но я не нахожу необходимым их теплое присутствие. Холод слегка отрезвляет и еще больше стимулирует воспаленный самоанализом мозг. Я решаю против закрытия окна. Тепло одеяла снова кажется единственным безопасным оазисом в комнате. Тетрадь уже не такая чистая. Теперь на мятой поверхности размазаны по неосторожности чернила, как и на моих руках. Небрежно вытираю их о штаны, остается едва заметный след, я пока решаю размять поясницу. Наклоняюсь влево, стоя напротив окна. Оно не зашторено, хотя к этому времени уже должно быть. Вечер уже стал мрачным, превращается в ночь. Я немного успокаиваюсь. Ночь — она лучше вечера. Однозначность с некоторых пор для меня ценная вещь. Черное и белое; серое для меня еще один повод усомниться в себе. Замечаю, что все еще наклоняюсь влево, и меняю направление. Я еще недолго терроризирую свою спину, чтобы вернуться к издевательствам над ней в привычной манере — сидя. Я не вижу смысла затягивать. Записываю последнюю мысль на сегодня. Боюсь, что все вокруг, — ложь. Не хочу оказаться фальшивкой. Я не личность, а набор гипертрофированных черт, пытающийся не быть скучным. Ни одна формулировка не устраивает, так что решаю скатать из них ком и пишу: Окружающая меня аура — не загадка вовсе, а ложь, наглая, беспринципная. Таким образом, если я не знаю правду о себе, это равно бытию искусственным человеком, чьи чувства изначально определились чем угодно, кроме него самого. Страшно не знать себя. Еще страшнее прийти к тому, что набор черт, взятых от каждого и приумноженных, это и есть я. В комнату заходит мать. — Ты еще долго? Я теряюсь. Ставлю точку. Записываю время. 21:53. Слишком много времени ушло на последние два абзаца. Незаметно пробежали часы: удивительно, как в тетради не выжжена дыра, куда был направлен мой взгляд все это время. — Я… уже ложусь. — Она уходит. Рассматриваю дневник. На последней странице мелко подписываю:

reddie jenant.