Глоток синего

Какая-то фигня бесконечно повторялась в голове. Сначала быстрая, шумная, а после колючая, ватная, размазанная большим пальцем. Какие-то девки — одна невозможно шумная и гиперактивная, носящаяся по квартире, как электровеник, озвучивающая все приходящие ей мысли без разбору. Две другие — потише, поспокойнее, но тоже весёлые, вроде как. Всё шептались они, улыбались, разбавляли смехом звон бокалов. Хотя бокал был всего один, из-под пива, а остальные — обычные дешманские кружки, оставленные в кухонном шкафчике предыдущими жильцами. Карина, ничего такая брюнеточка, перед разливом кружки тщетно пыталась очистить от вековых коричневых следов, сетовала на сплющенную старую губку и еле накрапавший со дна «Фейри». — Сразу видно, что пацаны живут здесь, — вздыхала. — Где кухонное полотенце? Ой, у вас и его нет даже… — Да нахуя? — не понимал Паша, хватая с подоконника целую гору накопленных с доставок салфеток. — Вообще-то полотенце есть, Паш, — менторским тоном вмешивался Никита, открывал ящик, доставал вафельную тряпочку, — но ты им почему-то никогда не пользуешься. Вечно трясёшь мокрыми руками. Всё потом в каплях, а мне вытирать. — Ты так-то в сортире тоже трясёшь, вертолётик сраный, и я вытираю ободок и не жалуюсь. — Ой, женатики, хватит вам, — морщилась Карина брезгливо. — Лучше скажите, лёд у вас есть? — Ах, обижаете, мадмуазель! Вода была залита в формочки полгода назад, Паша с Некитом хотели красиво, по-правильному вискарика попить что-то празднуя, но в итоге забыли и мешали просто с колой. Наклюкались тогда дико, чуть не подрались непонятно из-за чего, замутузившись, как бешеные мартышки, затем сменяли караул у белого трона всю ночь и утром божились больше так не пить. Но тут у Никиты сессия сложная закрылась, намучался он с ней, конечно, не спал, не ел, волосы свои светлые повыдирал нещадно. В итоге позвонил и торжественно заявил, что с подружаньками припрётся праздновать. Подружанек, как он выражался, у него имелось несчётное количество. Оказалось, на лингвистике настоящий цветник. Паша удивлялся, что это Никита, с его смазливенькой внешкой, до сих пор не захомутал никакую девчонку. Сколько жили вместе, он ни одну в дом не приводил на секси-тайм. В отличие от Паши, от скуки увлекающегося приложениями знакомств и придерживающегося правила «одна мадмуазель — одна ночь». Никита не осуждал, но и не поддерживал блядство друга, напоминал периодически анализы сдавать, пока член не отвалился, а сам, по необходимости, на кухонном диванчике раскладывался, дверь закрывал и подушку на голову укладывал. — Потаскун ты, Пашка, и распиздяй, — говорил он ласково. А Пашка и не спорил. От армии откосил, учиться не пошёл, работку нашёл лайтовую в торговом центре на кофейном островке. Там же они с Никитой, забегающим за ореховым латте утром и за скидочным пончиком вечером, и познакомились, разболтались, задружились как-то очень легко, и съехаться решили, потому что с родителями заебались оба жить. Сначала Паша корыстно потирал ручки, ждал, что Никита будет приглашать тех самых «подружанек», о которых часто, типа вскользь рассказывал, но ничего подобного не происходило. Начало даже казаться, что все эти «Насти-Кати», придуманные. Но нет, Настино существование подтвердилось. И рассказы Никиты, что она уговорить может кого угодно на что угодно — тоже. Настя, во время бурного обсуждения, что взять из алкашки в «Красное и Белое», и стала автором идеи: «А давайте возьмём водки, и вот этот ликёрчик «Блю-Курасао». И лимон. И ананас! Куда же без ананаса? Забацаем крутые коктейли! Голубая лагуна называется. Пробовали? Нет? Ну, тогда точно надо попробовать». Никита мягонько улыбнулся, оплатил заполненную без стеснения корзину. Он в целом всегда такой, особо не сопротивляющийся, щедрый и о деньгах не думающий. Паша же скряга. Он думал скинуться и чисто пивка с пиццей взять, ну или дешёвенький шампунь «Санто-Стефано» — типа мадамы сахарок любят, а чуть позже был вынужден оплатить дорогущие суши и роллы. Не отказывать же дамам, да и одному Никите позволять транжирить последние копейки не хотелось. Да и, честно говоря, Паша рассчитывал на продуктивное окончание вечера. Из всех гостей Карина ему, в принципе, понравилась. Карешка на голове, ножки худенькие — колесо между просунуть можно — вполне-вполне по Пашиному вкусу, но, к сожалению, не взаимно. В перерывах общения с несимпатичной Галей, Карина пялилась на Никиту. Чего скрывать, вся троица пялилась на Некита и крутилась вокруг него. Болтали о чём-то своём, угорали над их учебными мемчиками, сплетничали. Паша чувствовал себя немножко не у дел, тыркался-фыркался и заливал в глотку красиво разлитую, украшенную дольками ананаса «Голубую лагуну», казавшуюся слишком сладкой и какой-то бестолковой, совершенно не вставляющей. — Ха, а помните, как Игнатьич заметил у Никитки пирсинг в языке? — вспомнила Настя. — Вот он охренел, позеленел. И это… это началось… Как вы вообще разговаривать с якорем можете? Как вы с таким непотребством на серьёзные работы планируете устроиться? — Это он ещё моего Бафомета на бедре не видел, — хмыкнула неформального вида Галя. Язык у Некита был правда проколот, ещё задолго до знакомства с Пашей. Тот не особо понимал зачем вообще парню эта хуетень, ну, может, только, чтобы девчонок ублажать орально, будь они у Никиты, а так — приблуда крайне бесполезная. Забавная максимум, потому что Никита имел привычку, во время глубоких мыслительных процессов, вытаскивать стальной шарик и водить его между губ туда-сюда. Пашу это прикалывало, каждый раз хотелось схватить блестяшку пальцами и потянуть на себя. — Кстати, очень больно было? — спросила Карина, взмахивая грациозно наращёнными ресничками. — А то я хочу, но побаиваюсь. — Да не больно, — ответила вместо вопрошаемого Галя. — У меня был тоже как-то давно проколот, но снять пришлось. Хочешь, пойдём вместе потом проколем? Я тоже хочу, второй раз. И соски ещё. — О, прям как у Никиты будет дырявый наборчик, — выдал Паша, делая большой и неприлично шумный глоток коктейля. Девчонки заметно удивились, видимо, не знали. — Да ладно? — покачала головой Настя. — Лапуль, ты не говорил! Что за секретики? А ну, покажи. Наглые девичьи руки полезли дёрнуть футболку, но Никита смущённо зажался, заулыбался, на гладких щеках прорисовались красные матрёшечные круги. — Да у меня всего один проколот… Так, просто, по приколу в школе подружанька потренировалась. И снова «подружанька». Сколько у него их было и есть? Паша никак не мог понять, почему никогда не говорилось про друзей-парней, и особенно не понимал, как Никитке удавалось со всеми девчонками искренне дружить без стремления затащить в койку. Ведь не было у него никого — Паша, несмотря на то, что допросы за житуху личную ни к чему не приводили, знал точно. Жопой чуял этот девственный вайб. — Ну покажи! Покажи, — затрещали колокольчиковые голоса. Карина подползла по дивану поближе и сделала щенячьи глазки, не оставляя Никите ни единого шанса. Он ради приличия понекал, затем всё-таки ухватился за край футболки, приподнял с одной стороны, показывая напрягшийся от волнения пресс и колечко на крошечном, почти бесцветном соске. Восхищённо у-укнув, Карина протянула пальцы, коснулась, не аккуратно, а нормально так, бряцнула-шкрябнула, вызвав у Никиты целый шквал физических реакций. Он вздрогнул, засмеялся, мурашки пробежали по его очерченным рёбрам, подняли волоски на предплечьях. Паша аж со своего стула увидел пупырышки. — Ладно, хорош лапаться, — забурчал он, будто это его бесцеремонно домогались, а не Никиту, затем поднялся за водкой. — Давай, Настюха, вытаскивай лёд, я пока разолью. Перевести надолго внимание не получилось. Девушки всё равно продолжили мусолить эту тему, а потом и следующую, связанную именно с Никитой. Бедолага лишь улыбался, краснел и пил. Ещё через две смачно-водочных, неумело коктейльных, сделанных по-Пашиному порции, он совсем «опомидорился». Однозначную пьяность выдала и другая его привычка — заправлять пятернёй волосы назад. Тут Никита вообще перестал отнимать руку ото лба, откидывая и откидывая непослушные паутинистые прядки. Паша вспомнил, как в начале общения, стоя у стеклянной стойки и терзаясь сложнейшим выбором подсохшего пончика, Никита тоже часто поправлял волосы. Особенно, когда смеялся над Пашиными шутеечками и опускал голову. Гостьи юмор Пашин почему-то не вкуривали, и запал разыгрывать стенд-ап быстро испарился. После нескольких сигарет, заправленных в желудки жирных роллов и запитых уже неважно какой, не шибко голубой «Лагуной», девушки начали искать дополнительное развлечение. Спорить, какой трек включить, или посматривать «тик-токи» им надоело. Слово за слово, Настя взяла покрытую пылью пивную бутылку с подоконника, разгребла участок на столе и начала недвусмысленно намекающе её покручивать. — Ой, ну прекрати… Детский сад, — закатила глаза Галя. — Взрослые могут не участвовать, — неожиданно выпалил Паша. Сам он сидел напротив разложенного дивана, где расположились Карина с Никитой, на уголке уместилась Настя. То есть на поцелуй с одной более или менее симпатичной девочкой можно было рассчитывать стопроцентно. А почему бы и нет? Как переходить к намёкам на переход в большую комнату, в горизонтальное положение, Паша не знал. Пусть и тупизм какой-то играть в бутылочку, но общий дружественно-веселенький настрой, казалось, вышвырнуть по-другому невозможно. Загадочная Карина прищурилась. Никита взглянул на Пашу, сложив брови домиком, будто извинялся за что-то. Настя отмахнулась беззаботно и, не дождавшись общего несогласия, крутанула. Горлышко вернулось к ней же, она двинула бутылку снова, и стрелочка показала на Галю. — Иди ко мне, моя зайка! — радостно завыла Настя, перегибаясь всем телом через сидящих на диване, хватая их за колени, распихивая их немаленькой грудью. Глупо хихикнув, Никитка отвернулся. Джентльмен, блядь, не захотел смотреть на оттопырившуюся прямо перед ним задницу. Галя утомлённо вздохнула, чмокнула подругу в губы, и та, удовлетворённая, вернулась на своё место. — Лапуль, теперь ты крути. Раздалось невнятное бурчание, Никита вздохнул неопределённо, почти обречённо, и отказываться не стал. Та-дам — бутылочка повернулась к Насте. — Любит меня стеклянная тара! — усмехнулась она и без промедления поцеловала игрока. Примерно так же, как и Галю, может, чуть подольше задержавшись. Никита потёр глаза ладонями, приговаривая: «Ну, На-асть… Ну, На-асть». Смущался ужасно. Пару минут после поцелуя они между собой кокетничали о чём-то на ушко, а Паша глядел на них неотрывно и заливал в себя горючее. Следующей вертела Карина, и конечно, конечно же, сука, блядь, горлышко указало снова на звезду вечера. Ну, ведьма, эта Карина. Она по любому как-то рассчитала скорость вращения, чтобы попасть на явно симпатичного ей парня. Паша тут же приложился к бокалу, пытаясь успокоиться — потряхивало его нормально так, но не найдя на дне ничего, кроме нерастаявшей синеватой льдинки, он завертелся, ища, куда опять убрали водку. Бутылка нашлась сзади на столешнице. Когда Паша налил и повернулся, в Никиту уже плотнячком впился чужой рот. Ручонка Каринина лежала на его бедре, ещё немного и готовая забраться куда не следует. Засосались они неожиданно надолго, забыв про остальных. Настя закурила, а унылая бука Галя погрузилась в телефон. Паше срочно приспичило в туалет, а на самом деле, он пошёл усмирять непонятно откуда взявшуюся вспышку злости. Ну, да. Сосутся. Что такого? Может, у них с Кариной мутки до этого были, только Никита не говорил. Скромник, блядь. Ну, и ладно. Пущай веселится. В игре в бутылочку не возбраняется засовывание языка в гланды. Беситься тут нечего. Всё норм. Вернувшись, Паша заметил, что свет оставили включённым только на вытяжке, погрузив кухоньку в интимный полумрак, и в нём уже целовались другие две фигуры. Опять Настя с Никитой, но на второй заход более серьёзно. Настя лицо его ладонями спрессовала, причмокивая громко, точно сожрать пыталась. Ебануться ноги гнутся. То ни одной девушки, то сразу двоих захапал. У Паши внутри всё ухнуло, прибилось к стопам, сделало его негнущимся, неподъемным. С трудом заставив себя сделать вид, что всё ок, Паша громко пошутил про намечающуюся оргию. Игроки отвлеклись, смутившись, закрутившись, поржали. Никита выглядел как нашкодивший котёнок, почёсывая макушку, глаза опустил, не желая состыковываться взглядом с Пашей. И правильно. Пусть мучается от совести. Хотел бы чисто один поразвлекаться, так бы и сказал. Паша куда-нибудь свалил бы, а не сидел бы здесь, как волк-одиночка. Настроение его скатилось ниже плинтуса. На продолжение игры больше рассчитывать не приходилось. Оставалось просто пялиться на слипшуюся, тискающуюся на диване троицу. То одна, то вторая девчонка Никиту увлекали разговорчиками и поцелуями, похоже, решили устроить «трёхколесный велосипед». Карина отбросила остатки благопристойности и незаметненько забралась к Никите под футболку. Он не отталкивал, но сам лапать никого не лез. Вальяжно облокотился на стену, полумягкий, развалившийся, с припухшими, блестящими губами и припущенными веками, принимал внимание. Пьяный он обычно супер добрый, не способный перестать улыбаться, кивающий, хотя судя по всему не понимающий ни черта, что ему говорят. Пашины отчаянные вставочки и предложения пойти в комнату заняться чем-то другим, он тоже заигнорил. К счастью, разрушила эту идиллию Галя. Хоть какая-то от неё нашлась польза, блядь, спасибо! Ей, забытой всеми, всё осточертело, она встала и сообщила, что пойдёт домой. Каринка моментально отлипла от лакомого кусочка, поскакала, обнимая подругу, уговаривая её остаться, но та ни в какую, упёрлась рогом. К разборкам подключилась Настя. Девушки шумно затрындели в коридоре, зашуршали, затопали. Паше было посрать, куда они там намылились. Скатертью дорожка. — Это чё вообще такое? Ты чё творишь? — хмуро спросил он Некита. — Где? Рассеянно оглядевшись, друг спустил ноги с дивана, потянулся через стол за сигаретами и опрокинул неуклюжей рукой баночку из-под соевого соуса. Коричневая жижа потекла на пол, Никита матюкнулся, начал спешно накидывать салфеток. — Ну так дела не делаются, Некит, — продолжил Паша, не шевельнувшись. — Да я ща вытеру-у, не парься… — Я не про это. Я про то, что ты устроил. — В смысле? — В коромысле, блядь… Объяснить толком, с чего взялась обидка, Паша не мог. Слабое освещение кухни, накуренный мутный воздух его придавливали, мешали думать. Намёки на умственные способности окончательно уничтожились алкоголем. По-хорошему, надо было радоваться за друга, наконец из скромняжки-девственника превратившегося в виртуозного обольстителя, но как? Паше нравилось, что друг его такой, какой есть. Непорочный, не падкий на всякую пошлоту, вгоняющийся в краску каждый раз с сальных шуток. У Паши, в какой-то момент общего жития, даже появилось предположение, что Никита не дрочит. Душ он всегда принимал быстро, в туалет ходил без телефона и не думая смотреть там порнушку, как это делал Паша. А сейчас Никита сидел зацелованный, затисканно-помявшийся, взлохмаченный, пышущий жаром. Точнее не сидел, а качался на месте, в попытках закурить, но пальцы его не осиливали зажигалку. Чиркали криво, и раздражённый огонёк, не выдержав, вспыхнул с удвоенной силой. Чуть, блядь, не спалил фирменную Никитину чёлку. — Ладно. Хватит тебе, — ворчливо сказал Паша, спешно вставая, чтобы забрать сигарету. Внезапно, при резком подъёме в собственной голове мотануло маятником. Захламлённый стол, толкнувшийся пузом, загромыхал ножками по ламинату. Паша еле удержался, неловко перекатился через угол к дивану, плюхнулся на подушку у окна. Вот сидел же спокойно, и всё было нормально, башка создавала иллюзию трезвости, максимум добавилась температура тела и яркость зрения, а в вертикальном положении до Паши дошло — пиздец. Он помахал забежавшей на прощание Настюхе и залепетавшей тысячу слов в секунду. — Да-да, валите, — сказал, радуясь хлопку двери. Никита и не заметил побега, икнув и зевнув почти одновременно, наклонился в сторону и медленно опустился рядом, у стеночки. Сдулся воздушный шарик. Погрузился в сон. Паша пихнул его локтем, проверяя — живой или нет, спокойно докурил и допил первый попавшийся стакан до дна. Дурацкий коктейль. Очень сладкий, химический, никакого удовольствия, одна приторная, странная пьяность — не пьяность, и сонность — не сонность. Нерастраченная энергия, и всё из-за новоявленного бабника, взбаламутившего, подарившего надежду на плотские развлечения и так эгоистично всё обломавшего. Насосался довольный, и спать лёг. Паша его снова пихнул бочиной, из вредности, но Некит не среагировал. Рука его безвольно сползла с тяжело вздымающегося живота, застряла в тесноте, образовавшейся между телами. Как крепко вырубился. Ангелочек сраный. Милашка. Лапуля, как называла его Настя. Ну да, девочкам такие нравятся, и волосики его пушистые блондинистые, и кожа оживлённо-розовая, без единого прыщика, и глаза голубые с длинными ресницами, как у куклы. Пашу уродом сложно было назвать, многие бывшие пассии его симпатичным считали, но на фоне Никиты он явно проигрывал, выглядел каким-то неотёсанным, грубым, тёмным. Из скиллов, относящихся к очарованию, у него в запасе имелось только специфическое чувство юмора. Комплиментиками сыпать и лыбиться, указательные пальчики сводить Паша не умел. Предпочитал сразу быка за рога брать, и от слов к сексу переходить. Никита частенько повторял: — Нет в тебе романтики, Пашка. И был прав. Паша ни хрена не знал, что такое эти ваши романтики. Цветочки, конфетки, галантные выкрутасы, приятные мелочи. А Никита знал. Он и здесь, на хате, романтик умудрялся устроить, в дружеском варианте, естественно. Например, постоянно писал миленькие записочки с пожеланиями. На холодильнике уже собралась целая коллекция пришпандоренных магнитами бумажек с пожеланиями. «Доброго утра! Хорошего дня, разпиздяюшка!» — это когда Никита уходил рано на учёбу, а Паша оставался дрыхнуть. Просыпаясь, рядом с запиской всегда находил маленький «сникерс». Сникерсы Паша очень любил. Мило, да. Никита иногда усраться какой милый. Он даже вырубился мило. Не как пьяное чмо, а как будто позировал для фотографии. Безмятежно запрокинув голову и надув чуть губы. Левая рука его лежала на оголённой полоске впалого живота, другая касалась Пашиного бедра. Тёплая, чувствовалось через джинсы. Подушечки пальцев горели красным, как готовые к взлёту ракеты, а внутренняя часть ладони, изогнутая так, словно удерживала невидимый предмет, мягко вздулась. Паша задумчиво сделал глоток, немного пошевелил тазом, косвенно шевеля и Никитину руку. В черепной коробке уже беспросветно булькало и переливалось. Близость чужого, живого тела разгоняла по крови лаву. Поставив стакан, Паша аккуратно спустился пониже, перевернулся на бок. Сперва толкнулся пахом в болтающуюся кисть, вроде случайно, а потом не случайно. Ещё и ещё раз. Принюхнулся к плечу — пахло шоколадным дезодорантом «Акс эффект». Сладко, сигаретно, и обжигающе этилово от собственного участившегося дыхания. Ширинку предательски потянуло. Паша взялся за карман джинсов Никиты указательным пальцем, подтягиваясь к нему, как можно крепче. Пульсация возникшей эрекции приятно прибилась к зажатой, потерявшей хозяина руке. Потираясь о неё и целиком о бочину, Паша, еле фокусируясь, вперился в спящее лицо: в бледную щёку, прилипшую к брови золотистую прядку, которую невыносимо захотелось отлепить, что Паша и сделал. Притронувшись к горячей, чуть влажной коже, он замедлился, провёл легонько кончиком пальца по идеальной фарфоровой скуле, крылу носа к верхней припухлой губе. Из-за ликёра кромку разделило синей линией. Почувствовав щекотку, Никита шмыгнул, облизнулся и сглотнул. Движение его кадыка заворожило Пашу, а от приоткрывшегося призывно рта возбуждение шмальнуло болью по яйцам. Просунув руку вниз, он открыл молнию, спустил резинку трусов, выкладывая стояк на безвольный кулачок. Примерился, попытался просунуть между чужих пальцев, сжать их, но они, блядь, резиновые, не слушались, оттопыривались, не создавая плотного кольца. Чуть поелозив по ним, Паша чуть не завыл. Уткнулся от безысходности в плечо, опять вбирая кондитерский запах Никиты. Тот, сквозь сон, шевельнулся, нахмурился и выпустил тихое то ли «ах», то ли «эх». Окрашенный в голубое кончик языка пробежался по пересохшим губам. Паша догадался, что друга мучает жажда. И эта мысль, блядь, окончательно сломала синий мозг, слепила безумную идею, смазать сухой ротик собственной смазкой. Поднявшись на колени с приспущенной гармошкой джинсов, шатающийся Паша переместился к подушке, надрачивая член прямо над расслабленным лицом. Ебанись. Какое запретное, не допустимое ни в каких реальностях мероприятие. Дрочить прямо у носа Никиты, хотеть выложить сперму на его невинные, облизанные какими-то девчонками губёшки. В реальностях — да, пиздец, но Паша был уверен, что всё происходящее ему снится. Не могли быть эти синеватые, точно инопланетные губы такими соблазнительными, в каждой своей микро полосочке, в светлых, припорошенных пушком линиях вокруг. Нельзя было настолько сильно хотеть узнать, нахуя нужен тот самый бурно обсуждаемый пирсинг. Раскорячившись хер пойми как, Паша пригнулся, приложил набухшую головку к нижней губе. Прижал, подвигал, растирая стекающую каплю смазки и прилипая к этой мягкой губной плюшке. Никита вяло закряхтел, высунул язык, опять намереваясь облизываться, но вместо этого, скользнул кончиком рядом с уретрой. Рот, потерявшись в ощущениях, задвигался, приоткрылся, показывая ряд небольших ровных зубов. Внутри, в охуительно зазывной глубине, одобрительно подмигнула блесточка. Пока Паша, заведённо-трясущийся и побаивающийся, раздумывал творить хуйню или нет, нырять или нет, эрекция предательски начала отключаться. Чтобы не потерять настрой, Паша снова приложился к губам полувяленьким, надавил на головку большим пальцем, пропихивая её немного глубже. Всего миллиметр. Всего сантиметр. Чуть-чуть… Закрытые веки дрогнули, приподнялись медленно. Радужки с точками зрачков, беспокойными кругами нашли точку опоры, зацепились за Пашу, но это его не остановило. — Повернись, — тихо сказал он, придерживая голову под ухо. — Бля, Некит, немножко… Отсоси, плиз. Никитка не шарахнулся, не отпрыгнул, не испугался. Только брови сдвинулись в неполноценном удивлении и всё. Подчиняясь направлению Пашиной руки, он, после небольшой паузы, повернул голову, вытянулся вперёд. Огненное дыхание обдало член, придало сил, пусть и не до конца. Первые толчки Паша сделал нетвёрдым стволом, помогая пальцами, придрачивая у основания, но чем глубже член погружался во впускающий в себя рот, тем яростнее возвращалось возбуждение. И намного сильнее, чем в первый раз. Никита, фырча и причмокивая, захватил головку, вобрал половину члена, напряг язык, будто выталкивая член, а на самом деле создавая большее давление. Подобие вакуума по ребристому нёбу, волны плотного воздуха от неровных вдохов. От такого потрясного коктейля Паша застонал, упёрся ладонью в стену и просел коленями в диван. Вторичных подсказок и просьб Никите не требовалось, он сосал сам. Неактивно, неудобно, мягко, ворочал языком, потирая уздечку шариком штанги, задевал зубами, но на качество минета Паше было глубоко похуй. Главное, сам факт. Нежные стенки внутренних сторон щёк. Мокрые губы, схлопывающиеся на складках крайней плоти. Увлекшись, Паша затолкался, почти падая тазом на лицо. Очень глубоко, пока нос не упёрся в лобок. Никита застонал горлом и заелозил, пытаясь отодвинуться. — Бля, ладно… Извини, — отгоняя многоцветное смазанное наваждение, выговорил Паша. Вытащив член, он сполз обратно на край дивана, прижался к Никите, обнимая его и поглаживая по животу. Голова кружилась, тело косоёбило и пробивало крупной дрожью, но обнимашки помогли не свалиться сквозь текстуры. Сквозь пыльную обивку дивана, сквозь дышащего ртом Никиту. Паша дотронулся до его волос, утешительно перебирая прядки и ни о чём не думая, не размышляя ни доли секунд, подтянулся рывком, впился поцелуем в вытраханный рот. Сначала крепко, нажимая на затылок, а потом нежно, собирая и глотая остаточный вкус языком. Солоноватый и в то же время сладкий, липкий, тянущийся ниткой слюны от губ. Поигравшись с шариком, пососав уставший, еле шевелящийся языковый кончик, Паша угомонился, отлип, чмокнул на прощание в уголок губ, и улёгся, утыкаясь носом в плечо. Пахло сникерсом. Под опустившимися веками яркими шумными картинками стала повторяться какая-то фигня. Какие-то девки. Какая-то голубая водичка, в которую Пашу кидало, мочило и крутило, как в стиральной машинке. Проснулся он один-одинёшенек, потный и замёрзший. В ванной шумела вода, отражаясь эхом в болезненной надутой голове. Паша передёрнул нервными плечами, потер занемевшую рожу, взял бутылку «Спрайта», сморщился от кислотности глотка. Чуть позже из душа вышел Никита, обмотанный полотенцем, глянул на кухню и замер. Синяки под его глазами и отёки говорили, что он очень плохо спал. А ледяная мина, осуждающая, шокированная, нечитабельная, сложно понять какая, говорила, вроде бы, что Паша полнейший мудень. Тут-то и допёрло — не приснилось. Вот это. То самое. Пьяные приставания и отсос. Паша, блядь, это правда сделал. Заставил. Засунул член в рот другу. Ну, нахуя? Ну, нахуя? О чём он, гандон, думал? Как вообще до такого можно было додуматься? Почему память не отшибло? Почему рывком вытащило эту ситуацию из тупой мути, считавшейся Пашиным разумом. Оно должно было остаться там, в безумном бухом сне. — Ты че? — хрипло произнёс Паша. — Чё замер? Не выспался? — Я? — не понял Никитка, ожидавший явно другой реакции. — Ну, да. Ты, дружок-пирожок… Ебать же, мы налакались этой бурды. Ничё не помню. Сколько мы выпили? — Паша поднялся, взял пустую бутылку водки, присвистнул. — Нормально… А подружаньки-то где? Когда свалили? Никита молчал. Капли с его мокрых волос текли по шее, по напряжённо вздымающейся груди. Белой и глянцевой. И сам Никита был белый, обескровленный, не считая пятен на глазах, как у панды. — Ты что, серьёзно не помнишь? — после паузы спросил он. — Ну помню, ты сосался с девчонками… А потом… бля, дыра. Хуй знает… Мы, наверное, ещё пили? Я заснул здесь? А ты ушёл развлекаться в комнату? Групповушку устроили, да? Признавайся? — Нет… Мы с тобой остались вдвоём, — твёрдым голосом заявил Никита и смахнул мокрые пряди со лба быстрым взмахом. — Спали тут вместе. Паша засмеялся, типа не поверил, но по правде к его горлу подступила тошнота, вызванная собственной ложью и притворством. Каждая капелька воды, стекающая по Никитиному лицу, теперь такому осознанному, привычному, действовала на нервы, захотелось сбежать, взорваться, разлететься на кучу мелких синих осколков. Да, спали тут вместе. Заснули в обнимку после охуенного поцелуя. И не так важен был полуминет, а поцелуй. Нахуй Паша полез ещё и целоваться? Ебаться-сраться, ну обещали же друг другу больше не набухиваться в зюзю, вот и к чему это привело? Совсем белочку поймали… — Значит, не помнишь? — опять уточнил Некит. — А что я должен помнить? — раздражённо скривился Паша. — Я какую-то хуйню натворил? Ну я, блядь, напился… Чё, непонятно? Давай не будем об этом, а? И так башка ломит. — Ну ты и долбоёб, Паш. Вздохнув, Никита пошёл в комнату, и надо было бы за ним. Ну, поговорить там. Объяснить, что бес попутал, алкоголь сорвал цепь, извиниться, лапы по-братски пожать, забить, забыть, но Паша не мог. Открыл окно, закурил, задумался. Наивный, думал, что друг побесится и сам тему замнёт. Ему ведь тоже не выгодно, и должно быть стыдно. Его же, полуспящего, в рот выебали. От этой мысли и спутанного образа случившегося, точнее крохотных оборванных фрагментов, у Паши отозвалось в паху. Блядь, а хорошо же было. Приятно, наверное. Жалко, не до конца. Возбуждение ещё немного присутствовало, и тело требовало разрядки. В душе Паша с упоением заработал рукой, представляя, конечно, Никитин идеальный принимающий, не сопротивляющийся рот. Мозг великодушно дорисовывал размазанные водкой моменты. Виделось, что Никита сам набрасывался на член, насасывал смачно и глубоко, как в порнухе, захватывал яички и миленько-премиленько глядел в глаза снизу-вверх. Дверь внезапно и оглушающе громко распахнулась, и Паша непроизвольно подпрыгнул на месте, болезненно упуская момент окончания. — Я в курсе, что ты дрочишь, — громогласно заявил Никитин силуэт за шторкой. — И в курсе, что на меня. — Ты чё, Некит, охуел? — забекал пойманный с поличным, но не собирающийся сдаваться Паша. — Скройся, блядь! — Не скроюсь. Сейчас заберусь к тебе. — Иди нахуй. Ничего не было! — Хм… Ничего — это чего? — Ничего! Всё! Уебывай! Дверь злобно захлопнулась, оставив Пашу наедине с адреналиновой тряской и сдувшимся неудовлетворённым членом. Он зарычал, ругая себя за опрометчивую компрометирующую реплику. Но его же застали врасплох! Никита не собирался подыгрывать лживой амнезии. Он-то всё помнил, и, видимо, нанесённый ему морально-оральный ущерб, был слишком велик. Обиделся? Оскорбился? Решил Пашу прищучить и наказать за содеянное? Не дать ему притвориться безгрешным пьяным дебилом? В догадках Паша смог убедиться через пару часов, когда Никита вернулся из магазина. Он начал готовить обед, жарить курочку, аппетитно благоухающую на всю квартиру. Голодному Паше ничего не оставалось делать, как выйти на кухню, сесть, ожидая, как всегда, своей порции. Некит молчал и не поворачивался, крутился у плиты, шуршал у столешницы. Странное дело, его спина, ровная осанка, острые плечи, выглядели как-то иначе. То ли Паша раньше не вглядывался, то ли Никита и впрямь изменился за ночь. Держался увереннее. Затаённая обида придавала ему жёсткости, в руках, нарезающих овощи чувствовалось напряжение. Паша бесконтрольно залипал на покрытые светлыми волосами предплечья, на выемку талии, и узкую задницу, обтянутую джинсами. Худые ножки, прямо по Пашиному вкусу. — Вот тебе и «Голубая лагуна», — тяжко вздохнул он. — Поголубел? — заметил Некит из-за спины. — Чего, блядь? — взвыл Паша и замотал головой. — Нет! Я вообще не о том, а о том, что голова до сих пор раскалывается от этой байды… И жрать хочу дико. — Эх, жалко, что я только на одну порцию наготовил. — В смысле? — В коромысле, — Некит развернулся с двумя тарелками с салатом и рисом с курицей, поставил себе, налил «Спрайта». — А я? А мне? — растерялся Паша, привыкший, что друг обычно организует поляну на двоих. — А ты… — тот нагнулся к брошенному на пол пакету, достал связку бананов, оторвал один и протянул через стол. — Покушай, а я посмотрю. Предложение, совершенно не свойственным, ужаснейше-холодным тоном произнесённое, заставило вскочить с дивана. — Ладно! Я понял. Ты бесишься. Ну и чё дальше? Чё дальше, а? — загоревшись спичкой залепетал Паша. — Ну да, нахуевертил я… но из-за тебя. Из-за твоих подружанек. Чё ты их притащил, а потом на меня хуй положил? То есть тебе можно, а мне нельзя? То есть им тебя можно, а мне нельзя? Тьфу, блядь, да чё я вообще несу… У меня от тебя совсем крыша поехала. Ты думаешь чё, я не понимаю, что я гандон? Конечно, я понимаю. И это пиздец полный, да! Не спорю. Не спорю, да… Но я был бухой, я себя не контролировал, и что мне теперь, обосраться? А, Никит? Почему просто нельзя забыть? Зависло долгое молчание. Слышна была лишь разошедшаяся не на шутку одышка. Внимательно осмотрев Пашу, Никита улыбнулся. — Дай лапу… Да дай, не ссы, боже… — сказал он и, дождавшись медленно и подрагивающе вытянутой руки, с силой впихнул в ладонь банан, и довольно сел за стол. — Я готов всё забыть, если ты сейчас пососёшь этот банан. Хотелось выкрикнуть: «Какой нахуй банан?! Ничего не буду я сосать. Я же не педик. Что за тупейшая детская месть?» Но Паша не стал, всё ещё тяжело дыша, плюхнулся обратно на диван, повержено и печально смотря на злочастный фрукт, такой же слегонца загнутый, как и собственный член. Ладно, это всего лишь обыкновенный банан. Если это успокоит Никиту, и снова станет всё, как раньше, то, в принципе, не страшно. Здесь же никого нет, кроме них двоих. Никто не увидит, а Никита хороший друг, он никому не расскажет. — Просто пососать? — тихо и неуверенно спросил Паша. — А ты как-то сложно умеешь? — кольнула злорадная усмешка. — Всё. Заткнись… И наслаждайся, блядь, злобный гений. Оторвав чёрный уголок и неспешно разъединив кожуру, Паша завис на упругом белом кончике очень серьёзным взглядом, будто собирался взобраться на Эверест. Затем глянул на прищурившегося, ожидающего друга, кажется, забывшего про свою остывающую еду. Он весь перегнулся поближе над столом, напрягся, сконцентрировался, желая рассмотреть наказание в полной мере. — Нежно давай, — посоветовал он, расплываясь в очаровательно ангельской улыбочке. — Иди нахуй. Сглотнув, Паша резко засунул банан, еле сдержавшись, чтобы не откусить, застопорился и плавно вытащил. Выждав пару секунд, повторил движение, примерно так же, как ночью делал Никита. Немного высунув язык и обхватывая губами основание. Задвинул поглубже, задвигал головой, аккуратно, чтобы не сломать банановый стержень. Жар заколол на лице, разошёлся по затылку и спустился по хребту вниз. Заёрзав неопределённо по сиденью, Паша сделал ещё несколько взмахов с причмокиванием, шумно выдохнул, поднял глаза на Никиту. Тот уже не улыбался. Выражение у него сменилось на охуевше-цепкое, не моргающее, не дышащее. На щеках закруглился румянец. — Продолжай, — почти не слышно попросил он. Шелковый голос его, горящий синим огнём взгляд, ударил по мозгам похлеще водки. Пашу мягко припустило и расслабило. Язык мелко задвигался на фаллическом конце, обвивая его кругами, затем с упоением спустился вниз, прошёлся по всему стволу и вернулся обратно, позволяя рту легко и скользко засосать наслюнявленное. Никита резко поднялся, взмахнул чёлкой. — Бля, Паш, давай потрахаемся. — Не, ну это уже перебор… — растерянно откидывая на стол банан и утирая губы тыльной стороной ладони, завыл Паша. Его продолжившиеся причитания никто не слушал. Некит пролез через угол стола к дивану, сел рядом и без промедления положил руку на Пашин пах, сжал выступивший бугор. Как с девочками всё сюсюкался, сиськи мял, а точнее не мял, а строил из себя джентльмена, стеснялся, а тут разошёлся без намёка на стеснения. Надвинулся, взглянул глаза в глаза строго. — Хватит придуриваться. Ты же любишь секс. — Алё, Не-кит! Я вообще-то не гей. Я с девушками секс люблю. А ты, хоть и симпотный… лапуля, как твоя Настюха говорила, но ты парень. И мой друг, вроде как. — Что-то тебе это вчера не помешало впихивать мне в рот член. — Ну это другое… Я же был пьяный, блядь… Я не хотел… — Паша попытался встать, но рука, держащаяся за стояк, не позволила, она мало того, что держала, но и ещё поглаживала, сжимала развалившийся под трениками ствол, вынуждая тело выкручиваться и подрагивать. — И целовать меня не хотел? И обнимать? — Никита посмотрел на губы, и задумавшись, вытащил стальной шарик, прокручивая его между своих. Пашу будто током ёбнуло. Он замер. Ища воздух. Ища причины. Дёрнулся, но не назад, чтобы убежать, пока не натворил делов. А вперёд, к гипнотической искорке. Лизнул её, накрыл разжавшиеся, сегодня совсем розовые губы поцелуем, жадно, бананово-сладко, зацеловывая, закручиваясь, как можно глубже. Не под алкоголем, поцелуй чувствовался намного лучше, но всё равно уносило и кружило, как в открытый космос. Бессознательно, инстинктивно, ебануто. Паша с большим усилием воли собрался по частям, вернулся на землю, пытаясь отдышаться. — Ладно… Давай, зашпиливилимся… Но ничего такого, чисто по дружбе. Окей? — Окей. — Окей… Окей… Ладно. Ну, давай, блядь, готовь задницу, или как там надо, ёпт… — Не-е, Паш. Это ты готовь. Ты меня, можно сказать, изнасиловал, так что расплачивайся нормально. — В смысле? — шуганулся Паша. — Какой изнасиловал… Ты меня теперь тыкать этим будешь до конца жизни? — Тыкать буду кое-чем другим, — улыбнулся Никита и легонько поцеловал. — Да не волнуйся ты так. Природой всё предусмотрено. Тебе понравится, а если не понравится, прекратим, и забудем, как ты и изначально хотел. Звучало вполне логично. Или возбуждение позволяло считать озвученное логичным. Паша толком не понимал. Он хотел приятно, пирсингово целоваться. Хотел наконец кончить, в трусах у него собралось целое огненное море, а в яйцах долбило молотком. Уверенность и непоколебимость Никиты убивало в идее всякую безумность. Он абсолютно спокойно говорил, а значит и действовать собирался со знанием. Только откуда у него знания в такой голубой области? Ответ на этот вопрос знать, если честно, не хотелось. Впрочем, как и руководить процессом, опасаясь облажаться. Всё-таки перед Никитой Паша строил из себя невъебаться альфу, великого трахателя, и рушить построенную репутацию неумелыми поползновениями было бы унизительно. Он и порнуху гейскую ни разу не смотрел, и простату считал выдумкой, не представляя где она и нафига она. То есть первый раз, а первый раз по умолчанию должен был быть провальным. — Ладно. И что надо делать? Терпеливые грамотные пояснения вогнали в ступор. Слышать из невинных Никитиных уст словечки, вроде помыться, очистить кишечник и прочее было чем-то сверх реалистичным. Пашу заводило, одновременно и охуевало. Как его вообще угораздило, чтобы вот так, вот здесь, с друганом подобные вещи обсуждать, но он слушал всеми ушами и внутренностями. Сам, неожиданно смущался, терял ответные слова и воздух на фразах: «У меня есть новая клизма. Я тебе дам. Знаешь, как пользоваться?» и «Смазка у меня тоже есть. Всё пойдёт как по маслу, обещаю». Никита эмоции растерянности улавливал и стирал их поцелуйчиками, поглаживал Пашины бёдра и его не успокаивающийся долгое время стояк. В ванной Паша беспрерывно повторял себе: «Да не. Не может быть… Я что, серьёзно на это подписался? Хочу с ним целоваться. Хочу с ним трахаться… Да не… Не…» Но, несмотря на неверие, возбуждение никуда и не думало уходить. Заполнив себя небольшим количеством воды, Паша немного подрочил и мог бы, в принципе, кончить от предвкушения, воображая примерно похожее слегка приятное тёплое заполнение. Но опять вмешался Никита, через закрытую дверь напомнил побрить задницу. — Иди нахуй, — крикнул Паша. — После тебя. Юморной какой стал — обоссаться. Вот что сделали с человеком чувство собственного превосходства и игра на совести другого. Как ни стрёмно было признавать, но новая роль Никите шла. Паше нравилось. И представлять его бешеной светловолосой фурией в постели нравилось. Голой. Бело-красной, как кровь с молоком. Типа для всех людей в мире Некит ангел, а лично для Паши — похотливый демон. Ну и пусть, что с маленьким, а может, и не маленьким недостатком — членом. О чужом члене Паша, без пяти минут назад надколовший собственную ориентацию, упорно старался не думать. Был шанс, что возникнет замешательство, отвращение или ещё чего похуже, и все приготовления пойдут насмарку. Обломится слепленное непонятно из чего — из «Голубых лагун», бананов, пирсингов языка, физическое влечение. И будет обидно. И грустненько. И позорищно. В комнату Паша заходил осторожными шагами, вцепляясь в полотенце на поясе до побеления пальцев. Никита сидел с телефоном на своей кровати. Раздетый, оставшийся в одних красных боксерах. Постельное он предусмотрительно убрал, оставив только подушки. Рядом на тумбочку поставил тюбик смазки и пачку презервативов. — Хочешь, я тоже схожу в душ? Чтобы ты не смущался? — спросил он, убирая телефон. — Я, блядь, и не смущаюсь… Просто давай уже сделаем это и всё, чего тянуть кота за яйца? Голосом он страха не выдал. Выдохнул, как перед обязательной медицинской процедурой, мысленно перекрестился, скинул полотенце и промаршировал к кровати. Никита плавно наклонил голову, поправил непоправляемые волосы. Глаза блядско заблестели, резцы задраконили нижнюю губу. Укладываясь на предоставленное место, Паша ощущал, что его сверлят взглядом, буквально жрут. Вот же, Никитка. Скромничек недоделанный. Неужели его возбуждала голая, не особо выдающаяся фигура Паши? Тот ведь не занимался спортом, ел всё подряд, не парясь о намечающемся пузике. Толстым он не был, но и худым тоже. Никита, в отличие от него, имел жёсткий узкий торс, на котором, под тонкой кожей, хорошо просматривались очертания мышц, почти скульптурно, почти секси, насколько Паша мог судить. Никита прижался к нему крепко, точно так же, как вчера жался один пьяный мудень, провёл пальцами по безволосой груди. — Повернись, — попросил. И опять дежавю. Карма — беспощадная ты сука. Паша послушно повернулся на бок, ощутил приложившуюся сзади твёрдость, освобождаемую от трусов. — Слушай, мне кажется, или только я удивлён тем, что мы собираемся ебаться? — А чего удивляться? Ты же постоянно дрочишь, тут примерно то же самое, — Никита перегнул руку вперёд, нашёл Пашин полувставший член, взял его в кулак. — Ты в себя что, никогда ничего не засовывал? — Ну, чё ты какую-то хуйню говоришь? Конечно, нет, — невольно выгибаясь от движений горячей ладони сказал Паша. — Даже палец? — Да нахуя? Хитренько усмехнувшись, Некит дотянулся до тумбочки, тяжело нависнув сверху. Паша впечатался в матрас, оценил линию сухого бицепса, напрягшегося прямо у лица, и почему-то захотел её чмокнуть, что он, конечно же, и сделал. Вдохнул запах шоколадного дезика, поводил носом по плечу. — Ебать, у меня на тебя стоит, — в сердцах признался он. — Это всё ликёрчик голубой, отвечаю. Что они туда вливают? Куда писать жалобу? Никита вернулся обратно за спину, зашуршал упаковкой, щёлкнул крышкой. — А может, ты просто вчера меня заревновал? — Чего? Зачем мне тебя ревно… — тут Паша вздрогнул, почувствовав мокрое прикосновение к ягодицам. — Зачем… — вздохнул. — Зачем мне тебя ревновать? Типа я на тебя запал? Не придумывай. Пальцы скользнули между, растёрли смазку по свежевыбритой коже, помассировали втянувшийся инстинктивно анус. — Расслабь булки. Это не больно… Да, вот так, молодец… Я медленно… Норм? Паша сморщился, выдвинул колено вперёд, помогая пальцу протиснуться. Ощущалось щекотно, и вовсе не больно. Самозванный знаток жопных дел не соврал. — Если ты думаешь, что я гей, то ты ошибаешься… — постарался продолжить разговор Паша. — Меня не привлекают парни. — Блин… Я, наверное, тебя шокирую сейчас… Ты только спокойно восприми информацию, — Никита приподнялся, не вынимая пальца, нагнулся над ухом. — Короче… это… я парень. — Вот ты дебила кусок, — фыркнул Паша, недовольно дёрнувшись, но получил нейтрализующий поцелуй в висок, переходящий мягко на щёку, ищущий губы. Загнув ногу и немного перевернувшись, он дал шутнику впиться в рот. Игра языком с проколотым языком отвлекла от активизировавшегося в заднице пальца. Где-то у входа приятно тянуло, когда крайняя фаланга достигала, но не выходила из предела, внутри Паши пробивало горячими волнами. Чувствуя это, Никита задвигал пальцем напористее, надавил на стенки. — Норм? — Да… Да… Ещё так поделай… Блядь, прикольно… Члену тоже нравилось, он засочился крупной каплей смазки. Паша было полез дрочить, а не вышло. — Не трогай. Ты у меня кончишь без рук. — Да, бля… Как? В смыс-с… — протест оборвался, потому что в задницу плотно забрался второй палец. Поясница выгнулась. Шторки на глазах автоматически задвинулись. Темнота, смешанная с проскальзывающими по ослабшим губам поцелуями, окутала Пашу со всех сторон. Оказалось, неплохо. Очень даже. Необычно. Удовольствие по ниточке перетекало к члену, звенело внизу живота. Сводило, разгоняло. — Ты так пульсируешь изнутри… — зашептал Никита. — Такой милый… молодец, быстро расслабляешься. — Хватит меня хвалить, лучше ебашь… Да, вот здесь… Посильнее… — Паша отодвинул ягодицу. Особенно хорошо чувствовалось, когда пальцы полностью выходили и вкручивались снова. Стало жалко, почему раньше такие манипуляции не были опробованы. Искренне Паша считал, что игры с задницей — занятие противоестественное. Он и с девушками никогда не хотел анал пробовать, чего уж тут говорить, чтобы самому принимать в себя что-то. А сейчас хотелось невыносимо, и тянуло, и набухало. И не доставало, словно раздразнивая, почёсывало удовольствие по тонкой грани. Хотелось большего. — Ты будешь меня ебать, или мне начинать умолять? Глаза игриво светились двумя голубыми кругляшками сквозь спадающую прядями чёлку. Убрав её собственной пятернёй за Никитино острое ухо, Паша пристально вгляделся в его до усрачки прелестное, улыбающееся лицо. — Я, походу, правда на тебя запал. — Да я в курсе, но это не отменяет того, что ты поступил по-мудацки. — Это да, но ты тоже хорош, закрасовался, залобызался со своими подружаньками прямо передо мной. — Паш, блин… У них давно был квест меня соблазнить, типа проверить гей я или нет. — А ты что? — Конечно, нет, как и ты, — саркастично усмехнулся Никита, находя презик на простыне. Он разорвал упаковку зубами, киданул её на пол, отогнулся, распрямляя резинку по члену. Не маленький, блядь, аппарат, заметил полюбопытствовавший Паша. Ровный, длинный. Неплохой такой. Не гадкий, а вполне симпатичный, весь в хозяина. Облегчённо выдохнув, Паша отвернулся, уткнулся в подушку. Ощутил потирание, добавленные прохладные капли смазки. Первое, тяжеловатое распирание. Не болезненное, больше непривычное. Анус горел, но растягивался, принимал аккуратное проталкивание. Войдя наполовину, Никита ухватился за выступающую тазобедренную кость, толкнулся сильнее, приостановился, услышав робкий стон. — Ты как? — Да ничё… Лежу тут, чиллю, с членом в жопе. Толчки начали постепенно убыстряться. — Тоже хочу, — щекоча смешком затылок, сообщил Никита. — Хочешь, потом ты меня трахнешь? — Не прово… провоцируй меня на… на тупые шутки, плиз… А то сейчас начну… ублюдок… мать твою… Паша не закончил цитирование старого видео, потому что его резким толчком опрокинуло на живот. Фейерверк розовых и голубых огней ослепил на мгновение. Член вошёл глубоко, забился под другим углом, выжимая накопленное напряжение прямёхонько из нужной точки. Выстонав слишком сладенькое и позорно нежноголосое, Паша задрожал. Его бы, возможно, кидало и швыряло по всей кровати от захлестнувших ощущений, но придавливающее сверху тело не позволило. Откинуло ногу, толкаясь свободно в разработанную дырку, выходило и залетало вновь с хлопком, упиралось руками на поясницу, создавая болезненно-приятное давление в животе. На одном хлопке, по ногам Паши пробежала электрическая волна, он сжался, и Никита, поймав внутренние спазмы, нагнулся к его щеке. Стальной шарик застучал по зубам в такт толчков, как сраный ритуальный колокольчик, унёс в транс. Они кончили практически одновременно. Задохнувшись, размазавшись. Пьяные вдрабадан и без голубой сахарной водки. И спрашивается, нафига они вчера пили и приглашали каких-то девчонок, и творили какую-то фигню. И вообще, почему не трахались раньше? Жили вместе и не задумывались, что можно дружбу разнообразить. Хотя, как понял Паша, без особого желания приходя в себя, что кое-кто, с большой вероятностью, задумывался. Этот человек со вкусом сникерса, лежащий рядом и убирающий со лба прилипшие волосы. Малиновый, как закат из песни. Светящийся, как сраный ангел. Если бы ему не нравился Паша, то он никогда бы не простил ему скотскую пьяную выходку. Поддавшись порыву чувств, а вернее осознанию собственной тупорылости, Паша подполз ближе, хотел что-то сказать суперважное, потёрся губами о губы, почмокал легонько, прицеливаясь словами. — Жрать хочу, пиздец… — Ну, пойдём пожрём. Только разогревать опять всё придётся. — Кстати, та синяя незамерзайка вроде осталась, можем допить. — Не волнуйся, не замёрзнем. Вернёмся, продолжим. — Давай тогда опять ты сверху. Никита рассмеялся. — Бля, Паш, я так и знал, что ты глубоко в душе пассивчик. — Для тебя, лапуля, буду кем угодно, — властно притягивая к себе лохматую голову для поцелуя сказал Паша. — О, да ты, оказывается, ещё и романт…