Честный обмен

— Руки, ублюдок! Руки! Чтобы я их видел! На колени! На колени, мразь! Я поднимаю руки и опускаюсь на колени. — Лежать! Лицом в землю! Я, конечно же, выполню всё, что они скажут. Но сначала я нахожу в толпе девушку с синими волосами. Она стоит, прижав ладони к груди. Её огромные глаза смотрят на меня. В них испуг и непонимание. Вот так я и запомню её, мою Сэм. — Лежать я сказал! Ещё, ещё хотя бы секунду… … Тяжёлый ботинок врезается мне в спину, и я лечу лицом в асфальт. Руки заводят за спину так, что трещат суставы. Кто-то бьёт носком сапога под рёбра, но я не обращаю внимания. Я вспоминаю, как всё это начиналось. … Сухие ветки трещат, посылая к звёздному небу снопы ярких искр. Я поднимаю взгляд на Юлю и сразу же опускаю его. Юля качает на руках Густава, как ребёнка. Глаза начинает щипать. Нет, нет! Я не буду больше плакать! Это просто дым, дым от костра. Сейчас пройдёт. — Он милый, мой маленький братик, — неко ласково гладит Густава. — Знаешь, Сёма, в нём есть крохотная частичка той девочки. Он почти живой. Почти. Я всё-таки плачу. Плачу, теперь уже не скрываясь. Прошло три дня с той минуты, когда в лагерь пришли новости. Большая статья на первой странице Комсомольской Правды, трудно не заметить. Сэм, моей Сэм больше нет. А ведь я знал. Знал, что так случится, и всё-таки отпустил её. Как я посмел? Как посмел отпустить девушку? И не нужно отговорок, типа — "Что я мог сделать?" Я мог! Мог лечь под колёса автобуса или просто сжечь его ко всем чертям. Сжечь, но не дать ей уехать. И вот теперь это случилось и ничего не вернуть. Только слёзы, текущие по щекам, и Густав на руках у девочки-неко. — А знаешь, Сёма, я могла бы… — Что? Что бы ты могла? Повернуть время вспять? — Этот мир — всего лишь слепок с настоящего, но всё, что случается там, происходит в итоге и здесь. Если ты спасёшь Сэм в настоящем мире, то и здесь она будет жива. — Ты можешь? Правда? Неко вздыхает и откладывает Густава в сторону. — Н-ну, я могу попробовать. Штаты за неделю до катастрофы. У меня нет плана. Мне нужно уговорить Сэм не лететь. Но как? Я даже не могу подойти к ней. Меня не пропускают телохранители. Сэм непонимающе оглядывается в сторону незнакомого русского парня и, больше не оборачиваясь, уходит к лифту. Никаких шансов. Никаких. Дни утекают, я мотаюсь по городу, сплю на скамейках и под какими-то мостами, а плана всё нет. Пока, однажды в парке, не нахожу игрушечный пистолет. Ребёнок уронил его в траву. Мама тянет малыша за руку. Он оглядывается, но, не найдя игрушку, ковыляет следом за женщиной. Я дожидаюсь, пока они уйдут, подхожу и поднимаю пистолет с земли. Чёрный, пластмассовый, слишком лёгкий, чтобы быть настоящим. Но так похож на настоящий, не отличить. Я смотрю на него и наконец понимаю, что нужно сделать. Ограбить несколько закусочных и заправок, чтобы хватило на билет, это просто, очень просто. Верно говорил Данила — они все здесь слабые. И вот я уже у трапа. Впереди мелькают знакомые синие волосы. Я проталкиваюсь изо всех сил, не обращая внимания на возмущённые крики пассажиров. Наконец, мы в салоне самолёта. Сэм впереди, совсем рядом, всего в нескольких шагах. — Сэм! Передо мной мгновенно вырастают два здоровенных жлоба. — Сэм, постой! Нам нужно поговорить! Это важно! Девушка оборачивается. На секунду наши взгляды встречаются. Моё сердце замирает — а вдруг она узнает? Вспомнит, что было в лагере? Но нет. Чуда не случается. Мы ведь в настоящем мире. Здесь чудес не бывает. Жлобы жёстко оттирают меня в сторону. Тогда я достаю из кармана пачку сигарет, завёрнутую в чёрную бумагу. — А ну, стоять! У меня бомба! … Удар в голову обрывает мои воспоминания. — Получишь по полной, ублюдок! Двадцать пять лет тюрьмы мы тебе обеспечим. Ещё удар! Вокруг всё плывёт, мир начинает гаснуть. Спасаясь от боли, уходит сознание. Последнее, что приходит перед тем, как я теряю его окончательно: Двадцать пять лет в клетке за жизнь любимой девушки? Честный обмен.