Мир до жути огромен,
Но так просто себя отравить,
Когда в маленьком городе,
В маленькой комнате
Маленькому человеку
Болит за троих.
(птицами)
Дождь настолько сильный, что вдалеке видна белёсая штора из капель воды: природа точно не хотела показывать ему вид на океан, оставляя рядом одно только присутствие ярко-голубых цветов. Слишком яркие, чтобы хотелось отвести взгляд. Слишком прекрасные, чтобы захотеть сорвать их в букет. Слишком живые, чтобы смочь дотронуться до них. Вокруг всегда тишина, и Томо никогда такой не слышал, — только не в этой жизни. Капли дождя, отблески грома, изголодавшийся ветер — всё звучит как тишина. Она не убаюкивала, нет, скорее наоборот — пробуждала кипеть в венах жизнь. И ухватиться бы за неё на этот раз, да вот капризная она — ускользает. Закрыть бы сейчас глаза да уснуть под колыбель, спетую каплями об землю, да вот нельзя. Ждёт он. Его ждёт. Подняв голову наверх, Томо всегда терялся в таком высоком и бесконечном. Попади хоть в Селестию, всё равно не дотянешься к небу. Думает он, оттуда, наверное, всё видно, да и яснéй всё. Интересно, а облака там такие же мягкие, как воспевают о них в книгах? А сладкие ли на вкус? Писали где-то, что словно они самое приторное за всю жизнь. Если это и есть неоспоримая догма, то Томо в неё искренне верит. Ведь в конце концов каждый обретает сладость на небесах. Томо всегда благодарил Кадзуху за такое выбранное место встречи. Тут всё как он любит, как с собственной картины списано. Тут он мог наконец расслабиться. Спасибо, спасибо. — Привет, — звук, словно из-под воды. Такой неожиданный, но желанный. Томо чувствует, как сердце попрыгунчиком подскочило туда-обратно. Как же давно он не слышал Его голос. Вечность, да даже больше. Внутри всё пульсировало, старалось рвануть телом навстречу, обнять в конце-то концов, однако он просто повернул голову, словно проверяет не почудилось, реальность ли, а не спит ли он вообще. Томо не удержался — знал, что обожжётся об багряные глаза, но всё же повернулся — Кадзуха стоял весь спокойный и такой красивый, как с полотна сошёл. И теперь внутри уже не пульсировало, а откровенно выпрыгивало и билось о возможное-невозможное. Удивительно, как один человек может затуманить разум, ничего при этом не делая. Такое чувство, что за их небольшое расставание Кадзуха стал на все пять лет старше и на десять лет прекрасней. Томо мог поклясться: солнце сейчас специально выглянуло, кидая единственный луч света только на Него. Сдержать порыв невозможно: улыбка появилась сама собой. — Почему так долго? — каприз ради каприза, однако ему было всё равно — Он же пришёл. — Цветы тебе подбирал. Только сейчас Томо опустил взгляд на руки Кадзухи, что аккуратно сжимали букет глазурных лилий. Как же он любит эти цветы. Сказал бы, что умиротворённей их ничего больше не найдёшь, но перед ним стоит самый дорогой Человек и просто смотрит, смотрит, смотрит. Томо сам не заметил, как подошёл и, совсем не удерживая себя, поднёс ладонь к щеке Кадзухи — тёплый, реальный… Погладил настолько нежно, словно боялся поранить. — Каждый лепесток проверял на целостность? Задержался ты, — сказал так тихо, не хотя спугнуть тишину вокруг них. — Прости, — улыбнулся Кадзуха, накрыв чужую ладонь своею. — В моих принципах не заставлять тебя ждать ни секунды, ты же знаешь. Томо хотелось сказать, что никакие цветы не стоят и минуты их времени вместе. Хотелось сказать, что никакие лилии не стоят того, что перед ним его Кадзуха. Хотелось сказать, что Томо готов ждать вечность, если Он в конце придёт. Хотелось много чего сказать, но молчит. Вместо этого переплёл их пальцы и усадил своё сокровище на траву, устраиваясь рядом. Только сейчас заметил, как сама природа также ликовала, увидев воссоединение: дождь уже закончился и выглядывало из-под простыней облаков закатное солнце; даже пахнет сейчас правильно: не сыростью, а хвоей. Томо давно уже осознал, что его успокоение имеет человеческую форму. — А с чего ты решил цветы принести? Напортачил где-то у меня за спиной, да извиняться пришёл? — с усмешкой спросил, зарываясь пальцами в серебреные волосы. Кадзуха улыбнулся, но настолько печально, что Томо хотелось уже дать себе подзатыльник за такой вопрос. Взгляд Его стал внезапно размытым, как через толщу льда. И Томо не понимает, что происходит, пока не чувствует, как Кадзуха невесомо касается губами его брови и замирает, что-то обдумывая. Потом вновь смотрит, смотрит, смотрит. А Томо готов просто утонуть в алом цвете, если такова его судьба — захлебнуться, то чего уже сопротивляться? Но смотрит Он не так как всегда, понимает Томо. И он чувствует во рту вкус трав горечи, и обдаёт жаром, перед тем, как Кадзуха прикоснулся к чужим губам. Прикосновение — смесь тоски и боли, словно безмолвный крик о помощи. Такой отчаянный, что хочется до покраснений сжать кулаки и впиться ногтями в свою кожу. Целует Кадзуха даже больно, не отпуская ни на секунду ради вздоха и выдоха. Может, и не нужен так сильно кислород, раз на то пошло? Не так это и важно. — Я принёс тебе ещё кое-что. — тихо произнёс Он, отстраняясь и развязывая прикреплённый к бедру небольшой меч. — Это… — Твой меч. Правда, острие не смог оттереть от крови, как бы не старался приложить больше усилий. Прости, — Кадзуха до побледнения поджал губы и сжал рукоять меча, заставляя своё тело вновь нормально функционировать. — Стой, — растеряно остановил Томо, не в силе перестать бегать взглядом от меча к Нему. — Как давно он у тебя? — и почему я вообще не заметил пропажу? Кадзуха молчит. Так молчит, словно хочет кричать, но продолжает не издавать ни звука. Отложив меч в сторону, Он снова повернулся к Томо и взял его лицо в ладони. От такого Его взгляда сердце начинает ломать рёбра. Хочется спросить в чём же дело, почему Кадзухе так больно. Хочется закричать, что всё хорошо, что они сейчас вме… — Я очень скучаю, Томо, — звучит громче, чем пустое слово «скучаю». На слуху как «мне больно без тебя, но…» И это «но» Кадзуха принял: — Это цветы на твою могилу, а меч, как память о тебе. Ощущение, что поступила вода, и Томо в ней тонет. Он понял, что любит это море, в котором полностью погряз. Это сродни исповеди, к которой не был готов. Однако сейчас, когда из трещин в облаках переставали падать капли воды, но уже залив всё пространство, ему кажется, что что-то пошло не так. Чего-то не должно быть. Да или легче сказать, что всё не так. Кажется, Томо помнил жар возле сердца. Такой обжигающий, что даже провёл рукой между рёбер, мол, есть ли там ожог. Но нет, ничего нет. Томо как Томо. И одновременно не как Томо. Солнце светило, но не грело. Ветер дул насмешкой сквозь. На твою могилу. Просто Томо не должно быть. Кадзуха сглотнул, стало так душно, а глаза начало щипать, но слёз не было. Они давно закончились. Он встал, однако захотелось вновь упасть, да и так, чтобы лицом. Кадзуха сжал рукоять меча: он пришёл сюда, чтобы отпустить. Наконец не спеша воткнул меч в землю и положил букет лилий рядом. Сердце в этот момент словно треснуло пополам, захотелось схватиться за грудную клетку, дабы создать иллюзию уменьшение страданий, хотелось до боли нахмуриться. Кадзуха словно противостоял сильному течению, безо всякого желания сопротивляться, но Но. Кадзуха наконец обернулся и обжёгся об присутствие одних только синих цветов. Слишком яркие, чтобы хотелось отвести взгляд. Слишком прекрасные, чтобы захотеть сорвать их в букет. Слишком живые, чтобы смочь дотронуться до них. Стало ещё тише. Кадзуха думал, что не сможет поверить в эту реальность, но в голове так пусто и даже спокойно. Словно после адской агонии, которая мучала даже во снах, ты наконец обретаешь успокоение спустя стольких лет. Кадзуха знает: это была последняя его встреча с Томо. Удивительно, как быстро заканчиваются даже самые прекраснейшие моменты. Моменты, про которые раньше думал, будут единственными, что вдыхают в тебя жизнь. [мягких небес тебе, Томо]