***
Бойко достал. Нет, не так. Бойко заебал, если быть точным. Быстрые ноги и пластичный, готовый к командам и смене ориентиров ум еще никогда Макеева не подводил, но теперь под ногами путается этот лысый говнюк в дурацкой шапке, и положение усложняется. И почему он тогда ничего не сказал? Просто взял и ушел. Мудила! У Дани, как он недавно выяснил, не получалось после того случая пройти мимо Никиты, не подъебав. При виде лысого все внутри сжималось, и к горлу подкатывал ком ненависти, как будто перепил, и начинало тошнить. Бойко бесил. Чрезвычайно. Неимоверно. Бесил невозмутимым (“тупым!”) взглядом, преданностью этой идиотской команде (“как шавка, всегда готов, сука”), верностью друзьям (“кинут в любой момент, наебут же”). Бесил тем, что отвергал помощь. Что кичился своей напускной самостоятельностью. Житие Пресвятого Равноапостольного Никиты Бойко в подвале центра Даня заметил еще в самые первые дни.“Держи, я закинул в стиралку, пока мама не видела”.
“Дрочер, блять!”
“Ты что, в центре ночуешь?”
“Дрочер (Гена!) Гена, блять, хуена, я тебя переебу, сука!”
Макеев оставался в стороне, боясь попасть под извержение вулкана под названием Раздраженный Никита Бойко – Самый Самостоятельный Человек В Мире. Себе дороже. Потом не оберешься проблем и зубов не досчитаешься. И все-таки что-то не давало Дане покоя. Может, то, что, если Никиту накроют, то всю команду приберут до поры до времени? Или то, что, если Никита вернется домой, его изобьют, он не сможет играть, и все они просрут отборочный тур? Или то, что случилось две недели назад… Последнюю мысль Даня от себя гнал. Всем плохо. И ему плохо. Из дома ушел, с семьей поссорился, пристрастился к дешевому виски – прямо драма! А помогать лысым в дурацких шапках – себе дороже. Потом проблем не оберешься. – Не оберешься проблем… – Даня видит в курилке Никиту и Фила и почему-то прячется за деревом. “Просто не хочется с ним встречаться. Сейчас заметит, еще раз поцапаемся, нахуй надо?” Макеев наблюдает, как Фил жмет Никите руку, как Белов перехватывает поудобнее черный рюкзак и спускается по непонятно-как-еще-не-обвалившейся (о, чудо господне!) лестнице. Наблюдает, как с минуту Никита стоит и курит. Дане кажется, что похоже это на какой-то кадр из старого фильма. Потом Никита бросает бычок и заходит обратно в центр. – Не оберешься… проблем… – шепчет Макеев сам себе, а ноги сами несут его по направлению к зданию. Он просто посмотрит, как Никита устроился. И, возможно, извинится за подножку. И, возможно… Возможно, что-то еще.***
Вполне получилось обойтись круассанами. Устроив на раскладушке царское ложе из продырявленных молью старых одеял и древнего физкультурного мата, Никита закинул руки за голову и стал смотреть на трубы на потолке. Неплохо получалось представлять, что это звездное небо. Очень хотелось умереть. В темноте раздался какой-то шорох. – Ян, ты? – негромко крикнул Никита, не отрывая взгляда от потолка подвала, – можешь сгонять в магаз и купить что-нибудь похавать? Устал, бля, и на мели. – Яна тоже тут живет? Никита резко опустил глаза. Сука. Макеев. – А что, если бы жила, не побрезговал бы? Стоит и смотрит. Падла. – Я не брезгую. Падла! – Ну и иди нахуй отсюда, – миролюбиво заключил Никита, вновь обращая взгляд к потолку. Финита ля комедия. Разговор окончен. Сейчас Макеев (утырок, епта) уйдет, и снова получится вернуться к привычной жизни. Смотреть в***
НАХУЯ?
Как в комиксах, знаете, когда главного героя бьют по голове резиновым молотком и вылезает надпись БАМС! или БУМ! Вот в глазах напротив сейчас читалось такое же недоумение. Макееву казалось, что Никиту током шандарахнуло, настолько его вид выражал тотальное непонимание происходящего. “Я тоже, блять, хорош. Какое, нахуй, пожить? Засунь, Макеев, себе это гостеприимство…” – Не потянешь, – Никита сполз по стене, кулаки его разжались, а взгляд из недоуменного внезапно стал смешливым и теплым, – я храплю. – Ты, Ник, идиот. – Да какой Ник, че за пидорское имя, блять? – Никита рассмеялся, – чел, спасибо, правда, но реально не потянешь. Я вообще на нуле. – Деньги не проблема. – Нахуя тебе это надо? – голос Никиты вдруг, как показалось Макееву, стал уставшим и как будто одряхлевшим, – сказочка про маму разжалобила? Пиздец как, Ник. – Ковалев замучает, – Никита вопросительно взглянул на Макеева, и тот пояснил: – прикинь, тебя тут обнаружат. Ему выговор. Нас без футбола оставят. Центр без финансирования. – Не обнаружат. – Сука, ну не будь ты таким гордым! – Даня вскочил и теперь смотрел на Бойко сверху вниз, – тебе тут по кайфу, что ли? С крысами и постельными клопами, нахуй? – Слушай, Макеев, ты мне скажи, ты что, недостаточно бабушек через дорогу перевел? Или котят с дерева, бля, снял? – голос Никиты совсем потух, он закрыл лицо руками. Внутри у Дани внезапно зародилась какая-то странная (хуета) буря: последний раз такое было, когда сестренка Лида сломала ногу, и он ночами не отходил от ее постели, – ты нахуя ко мне-то привязался? – Иди в жопу. Лицо Никиты все еще было закрыто руками. Макеев поднялся с раскладушки: – Сначала научись принимать помощь, а потом пытайся друзей завести, долбоеб. Пидр. Даня взялся за ручку двери. – Постой! Неужели? Оборот на 180. – Стрельни сижку по-братски. Смятение. Еблан. – Иди нахуй, Бойко. Даня вышел и начал подниматься по лестнице. – Ладно, бля, стой! Подожди! – Никита схватил Макеева за плечо, – хуй с тобой. Но только на пару дней! – Хуй с тобой это “спасибо”? – Ой, иди в пизду, джентльмен хуев! – Никита слабо улыбнулся, – но да. Спасибо.***
Еба-ать. Хата была огромной. Слабые холодные лампы освещали холл в стиле лофт, кухню-гостиную, технику с отделкой под камень и огромные окна, выходящие на плоскую крышу. – Нихуя себе, – тихо присвистнул Никита, присаживаясь на один из серых пуфиков. Он не снял обувь и теперь чувствовал себя неловко среди всей этой мертвой чистоты. – Ты проходи, располагайся, – крикнул Макеев из прихожей, – чувствуй себя как дома, епт. Никита осторожно поерзал на пуфике. – Вот твой диван, – сказал Макеев, входя в комнату и попутно вытирая нос рукавом, – у меня есть кабель, сетевка и новая плейстейшн. Ты юзал? – Да я по рукопашке больше… – тихо отозвался Никита, неумело пытаясь усидеть на (гребанном) неудобном пуфике. Макеев почему-то подошел и сел на пол, облокотившись спиной о серую тумбу. Посидели. – Че, какие на вечер планы? – тишину нарушил хозяин квартиры. – Пожрать бы… – ответил Никита, плюнув на пуфик и тоже сползая на (ебать, он с подогревом) теплый пол, – а там и видно будет… – Пожрать – это можно! – весело крикнул Макеев, вставая и хлопая в ладоши, – шагом марш на кухню! Никита неловко усмехнулся и, медленно поднимаясь, обнаружил страшное. Макеев не бесил. Ну, то есть, вообще не бесил. Как будто, переступив порог своей квартиры, он скинул с себя необходимую шипящую и колючую маскировку, забылся и просто был. Эту мысль Никита обдумать пока не успел, споткнувшись о напольную вазу и разъебав себе коленку. И вазу. – Ты норм там? – крикнул из кухни Макеев. – Порядок, – сморщился Бойко, входя-таки на кухню, – но я там какую-то хуйню разбил, и вода на полу. Макеев обернулся и смерил Никиту взглядом. – У тебя кровь. – Нихуя себе ты наблюдательный. – Никит, у тебя кровь, – Макеев обеспокоенно оставил пачку макарон, которую держал в руке, и полез куда-то на верхнюю полку, – там все колено в кашу, ты как вообще стоишь? – Мне похую как-то, – колено очень сильно болело, – я не нежный, бля, не то, что некоторые. Макеев достал аптечку и обернулся к Никите с гримасой страха на лице: – Давай сюда. – Я сам, бля! – Бойко выхватил из рук Макеева перекись, – пидр, бля. – Да какая разница, пидр-не-пидр! Сядь на стул и ногу вытяни. Быстро. Никита подчинился. Опустился на мягкий табурет, вытянув перед собой левую голень, запрокинул голову и закусил губу. Болело так, что хоть катафалк вызывай. И по прямой до морга – Дрочеру привет! – Не больно? – Макеев мудрил что-то с перекисью и бинтом. – Терпимо, – процедил Никита, – ты когда в спортивные врачи подписался? – А ты когда в спортсмены? Бойко (ебнул, и правильно!) пихнул Макеева щиколоткой в живот: – Иди в жопу. – Ладно, Джонни, – Макеев встал, поднимая кверху обе руки, – пошли хавчик сварганим.***
Хотел же как лучше. И с Лидой тогда так же получилось. Это ведь он ее научил с горки прыгать – раз, два, три, лети! – и потом сам же ее в травмпункт повез. Макеев, соберись, блять. Только не перед ним. – У тебя же, вроде, есть деньги? – лениво протянул Никита, откинувшись на спинку стула и вытянув ногу перед собой, – закажи просто похавать и дело в шляпе, нахуй возиться. – Телефон сел, – Макеев соврал. Лишать себя хотя бы минимального взаимодействия не хотелось, – ты как, раненый? Встать можешь? Никита проверил колено: – Я бы не рисковал. – Да епт, – Даня закатил глаза, – подай соль, боец. Бойко взял со стола солонку, перегнулся через спинку стула и протянул руку Макееву. На мгновение их пальцы соприкоснулись, и оба сделали вид, что внимания этому не придали. Пидр, бля. Никита замолчал. Макеев закинул макароны в кипяток, посолил, засек время и стал чистить сосиски. Мысли уносили его далеко, в тот день, две недели назад, на Янкиной тусе. Ох, и нажрались они тогда… Бухла было много. Таблов – еще больше. Яна завязала, но нычки по всей хате оставила, на случай глобального потепления или, там, Третьей Мировой. Надрались все, кроме нее и Макеева, но и она, уставшая, спала, свернувшись калачиком в ванной. Блестки рассыпались по всему выложенному плиткой под гжель полу, косички ее растрепались, а из левого уголка рта тянулась детская и невинная ниточка слюны. А Макеев курил на балконе. Тусовка была говно. И день в целом говно. И жизнь. Бойко весь вечер избегал его, а потом наглотался таблеток с Платоном и заполировал все получасом с водником, хотя Даня уговаривал его остановиться. Урод. Друг, называется. Хорош друг. Дверь внезапно открылась, и на него навалился невменяемый Никита: – Ты, Макеев, вообще крутой! – Спасибо, брат, – усмехнулся Даня, даже не пытаясь снять с себя руки Бойко и позволяя себя обнимать, – а ты вообще объебанный. – Я как стекло, ебать! – Что стекло? Где? Куда? – Чего, бля? – Никита тупо захлопал глазами, а Даня рассмеялся и хлопнул его по спине: – Расслабься, дружище. Тебе, может, присесть? – Ты был бы Венерой, – задумчиво произнес Никита, не выпуская плечи Макеева из кольца своих рук, – ты был бы Венерой, потому что ты красивый, и волосы у тебя длинные, и спина в ве-ик!-веснушках. Даня насторожился. Никита замолчал, задумчиво положив голову Макееву на плечо: – А я был бы Марсом. Ковалев говорит, что у меня проблемы, епта, с агрессией, и я не умею держать себя в руках. А я умею! – Бойко отпустил Даню, потряс перед ним руками, а потом вдруг приобнял Макеева за талию. До этого Дане было смешно, он стоял и смотрел на угашенного в хламину друга. Сейчас ему стало волнительно и до жуткого хорошо. – А сам Ковалев знаешь кем бы был? – Никита потерся носом о Данино плечо, – Меркурием, потому что у него маленький член. В-во. Внезапно Бойко начала сползать на пол, и Даня с причитаниями “тихо, тихо, чувак, осторожно” невольно опустился вслед за ним. Они смотрели друг на друга, Макеев беспокойно вглядывался в широкие до ужаса зрачки Никиты. Тот первым отвел взгляд и запрокинул голову, глядя на небо. – Ник, ты, бля, в порядке? – Ты невъебаться красивый, Дань… – прошептал Бойко, – красивый-красивый-красивый, и волосы у тебя как в поле рожь, это ебать какое тупое сравнение, конечно, но я люблю рожь, и поле люблю, и тебя, а ты красивый еще. И плечи у тебя широкие, ты бы моего отца отпиздил, а я не могу, ведь он мой отец, а ты бы отпиздил, и ты герой и всегда мне помогаешь, ты Бэтмен, Дань! – Никита расхохотался, – ты ебанный Бэтмен, только еще футболист, и Ковалев бы повесился, если бы ты перестал играть или если бы тебе отрезали хуй… Макеев молчал. – Хуй отрезать, наверное, больно, только зачем он нужен, блять, непонятно, если от этого говна одни проблемы, вот у меня на тебя встает, а я хочу, чтобы на Яну вставал, ведь это нечестно по отношению к ней, что у меня на нее не встает! А ты как скажешь мне “Привет, Ник!” – я думаю, ну ебать, а что ебать, когда ебать некого. Макеев выпучился: – Что ты сказал, блять? – Я бы себя убил, – мечтательно произнес Никита и наконец повернул голову направо, – я тебя только поцелую перед этим, ладно? Только один раз, разок всего, один, я потом умру, я обещаю, я люблю умирать, – он стремительно подался вперед и впечатался лицом в стену, потому что Даня увернулся, – ты что же, совсем меня ненавидишь? Макеев отвернулся и хмуро ответил: – Жалеть будешь. Ты не пидр. – Можно я тогда вот так… – Никита положил руку Дане на щеку, – и вот так, – подался близко-близко, – и вот так еще, – они соприкоснулись лбами, и Макеев перестал дышать. Убежать бы. Вырваться и бежать без оглядки, попутно осеменяя всех девушек мира, любиться бы с ними до спермотоксикоза, а потом лежать ночью без сна и старательно затыкать дыру в груди. Никита смотрел прямо в глаза. Дыра в груди почему-то становилась все меньше и меньше. – Я один раз только, – Бойко осторожно прикоснулся к губам Макеева и задержал дыхание. И Макеев задержал. Они просидели так двадцать миллионов вечностей. Даня отстранился первым: – Тебе надо проспаться, друг. – И все-таки ты Венера, – Никита свернулся калачиком на балконе, – и ты вертишься не в ту сторону, что мы. Те. Эти. Ты сам по себе. Ты другой, Дань. Неземной как будто. – Я принесу воды. – Ты меня оставишь? – Я принесу воды. Больше на тот балкон Даня не вернулся. Утром они с Никитой подрались – так, что живого места не осталось. После этого началась череда лютой ненависти. – Хавать подано! – Да ты прям шеф, бля, – Никита пододвинулся ближе к столу и принял из рук Макеева тарелку с макаронами, – Мишлен, епт. – Заткнись и жри. Ближайшие пятнадцать минут они молча стучали вилками. Потом Никита откинулся на стуле, сыто икнул и достал траву: – После сытного обеда, по закону Архимеда, надо блантик раскурить! – он сунул самокрутку в рот и вопросительно оглянулся на Макеева, изображая ладонью чирканье зажигалки. Даню в пот бросило: – Может не надо? – Ссышь, что я объебашусь и признаюсь тебе в любви, сука? Удар. Удар. Штанга. Даня (***
– Ник, давай поговорим. – Я тебе не Ник, бля, – Никита затянулся, вдохнул шмаль в легкие и выпустил сероватый дым. Он слышал, как Макеев сполз спиной по двери. – Ник, я еблан. – Новое что-нибудь придумай, – усмехнулся Бойко, – и я тебе не Ник, блять! – Я ушел, да, – слышался голос Макеева из-под двери, – я испугался. – Ебать, бесстрашный Макеев испугался маленьких слов объебанного мальчика! – Да я испугался не тебя, – Макеев (ебнул) ударил кулаком по двери, – я испугался за тебя. Никита лениво поднялся и подошел поближе. – Я испугался, – продолжал Макеев, – потому что для меня это было бы серьезно. Понимаешь? Мне жаль, но для меня это было бы серьезно. Бойко распахнул дверь: – Ты что, блять, несешь? Макеев медленно поднялся и вошел в комнату: – Я поверил тебе тогда. Понимаешь? И ебанулся, – он провел рукой по волосам, – потому что нельзя верить словам человека под таблами. А я, ну… – А что конкретно я спизданул? – задумчиво протянул Никита. – Так ты не помнишь, бля? – Я помню, – отмахнулся Бойко, – просто… уточняю. Никита видел, как Макеев медленно приближается к нему. – Ты говорил, – начал он, – что я Венера, – шаг, – что ты Марс, – шаг. – Ну, и что тут… – Что у тебя на меня встает, – шаг, и расстояния между ними уже нет, – что ты хочешь меня поцеловать, – Макеев подошел к Никите вплотную. Никита сглотнул, но взгляд не отвел: – И что люблю тебя? – И что любишь меня, – прошептал Даня. Даня. – Ебать, ты шепчешь, как будто мы в ебаном кино- – Просто… – Макеев положил руки Никите на плечи и соединил их сзади шеи, – просто завали ебало. – Ну, бля, это правда, – Бойко, похоже, выигрывал эту битву взглядов. – Про Венеру правда? – Про Венеру. – И про Марс? – Ты тупой? – устало спросил Никита. Макеев не сдавался: – И про все остальное? – И про это… тоже правда, – обреченно согласился Бойко. – Я могу тебя поцеловать? Никита фыркнул: – Обломал весь момент этим вопросом. – Иди нахуй. – И я тебя, – слова Бойко канули в небытие, потому что Макеев приблизился очень, и посмотрел очень, а потом положил руку Никите на щеку и робко и осторожно коснулся губ. Бойко заржал в поцелуй: – Макеев, ты просто долбоящер. – Я тебя и задушить сейчас могу. – Только подрочить мне при этом не забудь, я слышал, можно охуенно кончить. – Мне тебе подрочить? – Даня посмотрел Никите в глаза и улыбнулся только ими. – Себе подрочи, убогий, – Бойко попытался выбраться из кольца рук, но Макеев держал крепко, – мне докурить надо! – Никит… – Ну, ебать, чего тебе? – Оставайся навсегда. Никита замер. – В смысле… пожить? – Пожить, – Макеев потянул его на себя, – побыть со мной, – осторожно заключил в объятия, – можем варить макароны и трахаться. – Я не умею с мужиком трахаться, – пробурчал Никита куда-то Макееву в грудь. Даня хмыкнул: – Я тебя научу. – Иди в жопу! – Бля, а ты быстро учишься… Бойко стал вырываться из рук Макеева, и они упали на пол. Задели больное колено. Никита смотрел на улыбающееся лицо Дани сверху, и ему снова очень хотелось кому-нибудь (въебать) врезать. – Макеев, ты невыносимый долбоеб. – Давай просто вместе будем, – тихо сказал тот, повернув голову вправо, – необязательно трахаться. Просто… не уходи, ладно? – Да куда я теперь уйду, – буркнул Никита. Даня сел и посмотрел ему в глаза: – Не уходи. – Ты себя видел? – усмехнулся Бойко, – ты без меня пропадешь. – Я-то? – Хуято! – Ник, я тебе уебу… – Попробуй! Я потом побои сниму и посажу тебя, а квартиру себе оставлю! Они катались по полу, возились, курили, выдыхая едкий дым друг другу в лицо. Ругали отцов, объедались пересоленными макаронами, собирали осколки вазы. Потом сидели, обнявшись, уткнувшись друг другу в простуженные плечи, улыбались, пили водку и плакали. На тренировку пришли вместе. Ковалев, увидев колено Никиты, вставил обоим так, что за ушами трещало, но в остальном все было нормально. После Фил подбежал к Бойко: – Старик, тут хата образовалась: двадцатка аванс, пятнашка в месяц. На крайняк могу до двенадцати сбросить. Ты как? Никита оглянулся. Даня плевался водой, рассмеявшись над какой-то байкой Макса. – Не, брат. Я дом нашел. – К матушке пойдешь, что ли? – вяло спросил Фил. – Потом, может, и к ней. А пока – просто домой, понимаешь? Фил, медленно моргая, смотрел на серьезного Никиту. Потом хлопнул его по плечу и пошел, не оглядываясь, по направлению к выходу с поля.