***
Это все бессмысленно, бьется в голове Мерлина под конец вторых суток, и его руки подрагивают, когда он надвигает тяжелое покрывало повыше на плечи Артура. Он только что закончил в очередной раз растирать его руки и ноги, холодные и практически онемевшие. Мерлин смаргивает зеленые круги, пляшущие перед глазами от усталости. Это все бессмысленно, болезнь не уйдет, если я не могу использовать магию — но Артур упорно не поддается даже сонным настойкам Гаюса и все время ловит Мерлина взглядом полуприкрытых глаз. Он балансирует на остром лезвии болезни уже два дня и ночи, он измучен, и Мерлин никогда не видел, чтобы пик лихорадки держался так долго и не давал телу даже провалиться в обморок, чтобы хоть немного набраться сил. Гаюс уже не решается ничего предлагать, а Мерлин не помнит, когда последний раз покидал покои Артура больше, чем на пару минут. Еще он не помнит, чтобы его магия так настойчиво требовала выпустить ее — так, что сопротивляться этому почти больно. Может, только во время их встречи с Нимуэ. Мерлин моргает. Прошлой ночью в Камелоте снова была гроза, как и тогда — только на этот раз Мерлину, к счастью, не пришлось никого убивать. Он бездумно дотрагивается до ожога на груди кончиками пальцев, а в тишине вечерних покоев ему мерещатся раскаты грома. Последнее время разум играет с ним в странные игры. Кто-то мягко берет его за локоть и всовывает ему в руки плошку с горячей похлебкой. — Артур ничего не ест, — машинально отвечает колдун, но рука на локте сжимается, выдергивая его из мыслей. — Это для тебя, мальчик мой, — слышит он голос Гаюса, невозможно мягкий и печальный; Мерлин встряхивает головой и смотрит на похлебку как в первый раз. В ней плавают кусочки лука и мяса, а в завихрениях пара Мерлину видится что-то. Очередное пророчество, которое никак не изменить, не иначе. Может ли быть, что Артур умрет? Нет. Только не из-за чертовой лихорадки. Нет. — Хорошо, — бормочет он и отставляет суп на ближайшую поверхность, не глядя толком, куда. Его подташнивает от одной мысли о еде. — Хорошо. Я поем. — Тело Артура совсем утомлено, — говорит Гаюс тише, доверительно глядя Мерлину в глаза. Мерлин, должно быть, уже немного свихнулся от усталости и страха за жизнь Артура, потому что голос лекаря, кажется, обволакивает его, полупрозрачный, да, прямо как пар от лукового супа, и он смутно понимает слова, улавливает только общий смысл. — Попробуй снова дать ему сонную настойку сегодня. С едой. И если у него получится уснуть… Мерлин сглатывает и кивает. — Ты знаешь, что делать? — Серые старые глаза невозможно цепкие, говорят Мерлину без слов то, что он уже не может больше слышать. Не попадись. Не выдавай тайны. Что бы ни случилось. — Да, Гаюс, — голос Мерлина шелестит, чужой для собственных ушей, и когда Гаюс уходит, колдун слегка покачивается на ногах, а комната на секунду ходит ходуном. Ему действительно нужно что-то съесть, решает он, и тогда он черпает методично суп, прямо так, стоя, и заставляет себя дышать и не дать отвращению от себя и рвущейся наружу магии завладеть им. Он съедает почти половину, когда новый звук со стороны кровати отвлекает его. — Мерлин?.. В болезни Артур зовет Мерлина и только его — и это еще одна причина, по которой Гаюс не пускает ни одного человека в королевские покои.***
Когда Мерлин подходит к кровати, Артур почти белый, его кожа холодная, и все же он не закрывает мутные глаза — и это жутко, неестественно. Он не умирает, еще нет, но какая-то ужасная сила бушует в его теле, заставляя его чувствовать холод и боль и сотрясаться в постели в приступах крупной дрожи, несмотря на все настойки, лекарства и теплые шкуры поверх теплых покрывал. Я хочу, чтобы он увидел меня, — проносится у Мерлина в голове, когда он в очередной раз обнаруживает себя смотрящим на Артура сверху вниз. В его руке когда-то успел оказаться мокрый компресс, и он чуть сжимает и разжимает пальцы, заставляя ткань вбирать и выпускать влагу, и ему слишком тесно в своей собственной голове. Я хочу, чтобы все пошло не так, и он увидел, как я колдую. Он встряхивает головой и осторожно отгибает одеяло, чтобы обтереть Артура от холодного, липнущего к коже пота, и снова растереть его. Он не дает магии волю, но все же вкладывает в свои ладони ее частицу, чтобы хотя бы прикосновением облегчить боль. Хоть как-то сделать Артуру легче, дать ему почувствовать что-то, кроме озноба и лихорадочно-беспорядочных мыслей. — Мерлин, — в очередной раз зовет Артур, негромко и беспокойно. За сутки в его взгляде не осталось ничего от прежней спеси; Мерлин ясно читает в нем — останься со мной, помоги мне, но от собственного двуличия его воротит, и он всегда быстро отводит глаза. — Я здесь, Артур, — все же шепчет Мерлин и останавливает ладонь на его лбу. Теперь и его пальцы холодные от недостатка сна, но они кажутся горячими на коже его короля. Как могла болезнь так быстро вымыть из него краски? — Боги, что со мной, — стонет Артур сквозь зубы. — Чшш, не говори ничего. Артур тяжело стонет снова и отворачивается, насколько может. У Мерлина нет ответа и нет слов, чтобы его успокоить; он убирает совершенно мокрые светлые волосы с холодного лба. Мерлин видит, как он обессилен тщетной борьбой с болезнью. Может, сейчас самое время… — У меня есть кое-что для тебя, станет полегче, вот увидишь, — обнадеживающе говорит Мерлин. Когда он отстраняет руку, Артур сводит брови, как будто в боли. Сердце Мерлина сжимается. — Сейчас, я сейчас, — бормочет он и быстро двигается по покоям, чтобы добавить сонную настойку в чашку с бульоном, которая ждет на огне. Он возвращается через минуту; Артур выглядит… совсем плохо. — Мер… лин, — почти рычит он, и Мерлину не остается ничего, кроме как закрыть глаза, перевести дыхание, боги, лишь бы все обошлось, и помочь Артуру сесть в кровати. — От этого станет лучше, обещаю, — протестующий стон, — это просто бульон. Согреешься и сможешь поспать, вот увидишь… Артур… Артур с трудом делает несколько глотков и не замечает, сколько недопустимой нежности сквозит в словах его слуги, и Мерлин молится, чтобы Артур всего этого не запомнил. Как и всегда после горячего питья, его лицо самую малость обретает краски. Он осиливает только несколько глотков, прежде чем поморщиться и отвернуться. Его глаза красные и мутные от боли и усталости, и Мерлин сомневается, что Артур что-то на самом деле еще видит, но на всякий случай отставляет чашку в сторону. Он все еще придерживает голову Артура одной рукой, когда, тяжело дыша, Артур вдруг наугад хватает рукой по воздуху и каким-то чудом попадает на свободную руку Мерлина и тянет на себя, пока Мерлин не ахает и не оказывается распластанным на нем. — Черт, что ты… Руки Артура — слабые, такие невозможно слабые для Артура — смыкаются на нем, и Мерлин упирается коленом в грязных штанах в королевскую простынь, чтобы обрести хоть какое-то равновесие. В клубке из неловких вздохов и слабых попыток высвободиться до Мерлина вдруг доходит, что движение Артура, давшееся ему с таким трудом, вряд ли было случайным, и перестает сопротивляться, и поддается давящей на него усталости и любви. Они как будто становятся одним целым, Артур — полусидящий на кровати, Мерлин — полулежащий на нем; сердце Мерлина дико колотится, может, Артур тронулся умом, или это просто его тело инстинктивно тянется к целебной магии у Мерлина под кожей. Он надеется на второе, ведь как еще объяснить то, что лицо Артура спрятано сейчас у Мерлина на шее, что король, только наполовину в сознании, вжался в его кожу и шумно дышит им, и его губы задевают кожу Мерлина, и, возможно, Артур плачет — или это просто капельки пота с его волос и лба… — Артур, сир, что же ты… Мерлин рвано вздыхает, не закончив предложение; Артур почти не шевелится, и Мерлин надеется, что от физического контакта ему просто легче — подо всей своей гордостью и короной он всего лишь человек. Мерлин медлит, но все-таки решается двинуться и обнять голову Артура обеими руками, с дрожащей лаской пройтись по ней ладонями. Артура мелко потряхивает, ему, должно быть, совсем невыносимо сейчас, и Мерлин снова сглатывает. Артур ведь даже не понимает сейчас, к кому тянется и чьего тепла ищет — не друга и не слуги. Настоящий слуга и настоящий друг не трясся бы двое суток над своим секретом, пока его господин мучается вот так. Вся постель и сам воздух в покоях пропитан холодом, тяжестью болезни; неужели магия Мерлина стоит этого? Какой от нее толк, если — Мерлин зарывается пальцами в мокрые светлые волосы и опускает в них же лицо, зажмуриваясь — если она не может быть использована по назначению? Хвала богам, Гаюс покинул покои на ночной отдых с час назад и вернется еще нескоро, потому что Мерлин громко шепчет магические слова прямо в макушку больного короля, неспящего, льнущего к нему, обессиленного короля. Хвала богам, Гаюса здесь нет, и его острые глаза не осудят Мерлина за то, что он должен был сделать еще двое суток назад — за то, что выпускает свою силу на волю и дает голубоватому полупрозрачному вихрю окутать две фигуры на кровати. Глаза Мерлина застилает золото, пока в его пальцах оживает горячая сила, прогоняющая холод из Артура, как она прогоняла любых нежеланных гостей из этого королевства. Он достаточно насмотрелся на артуровы страдания.***
Когда чары иссякают, то все, что слышит Мерлин после шума магии в ушах — это собственное прерывистое дыхание. Тяжелый вес Артура обмяк в его руках, пока Мерлин колдовал, и через несколько вдохов и выдохов он осторожно, очень осторожно опускает его обратно на подушки. Взглянуть на Артура страшно, но Мерлин заставляет себя — король спит, и его глаза впервые за двое суток закрыты, а дыхание глубоко и размеренно. Понял Артур или нет? Успел увидеть или нет? Мерлин не знает, на что надеется больше. Чтобы успокоить трясущиеся руки, Мерлин прижимает одну ладонь к груди, так и дышать легче. Глядя на глубоко спящего Артура, головой он понимает — сработало, не могло не сработать, и его собственная магия удовлетворенно гудит в груди, и все же Мерлин не может не убедиться сам, не после двух последних суток. На слабых ногах он опускается на колени перед кроватью и протягивает другую руку на грудь Артура, пока его пальцы не находят место, где он чувствует биение уставшего от болезни сердца. Обошлось. Вдох, выдох, медленно, очень медленно, Мерлин опускает голову и упирается лбом в королевскую кровать. Теперь надо бежать вниз, разбудить Гаюса и соврать, что его настойка сработала. Надо проверить, не осталось ли в комнате следов, выдающих колдовство. Надо придумать объяснение для Артура. Он только передохнет минуту. Убедится, что сердце Артура бьется. Он просыпается через несколько часов с затекшей шеей и ноющими коленями, и рука Артура перебирает его волосы.