Ловушка

      Кулак с силой и точностью ударяет в стену — прямо возле головы Санса. Костяшки наверняка разбились в кровь, наверняка боль ноющей резкой волной жжется в руке, но Папс не меняется в лице и не отдергивает руку, всматриваясь сверху вниз стальным холодным взглядом. Санс удивлен, как стена не пустила трещину, и косит взгляд на сжатый твердый кулак. Нервно хмурясь, он чувствует, как пот скатывается с лица. Они стоят вплотную, лицом к лицу, и Санс имеет желание слиться со стеной одним целым, а брат это желание стремится исполнить, прижимаясь к нему теснее. Взгляд его привычно ледяной, острый и пронзительный, таящий холодное пламя и искры решительности. Санс вовсе не смотрит ему в глаза, он чувствует, и напряжение между ними становится осязаемым и тяжелым. Санс сглатывает.       — Смотри на меня, — ровным голосом слышится над головой. Кулак на стене раскрывается. Холодные пальцы жестко хватают за подбородок, вынуждая поднять голову, смотреть только в глаза — и никуда иначе. И Санс смотрит; наблюдает, как темные зрачки расширяются, как ресницы мимолетно вздрагивают. Папс оценивающе кусает губу. Он не скрывает наслаждения от происходящего, удовлетворенно прикрывая веки. Взгляд его становится спокойным и почти ласковым, и от этого смотреть в глаза настолько же приятно, насколько страшно увидеть в них что-то иное: осуждение, презрение, отвращение. Холодная стена не позволяет сделать шаг назад, руки брата, такие же холодные, упираются по обе стороны и крепко держат в тесноте, не позволяют отстраниться. Санс облизывает губы, не замечая, как сбивается дыхание.       Пальцы проводят по широкой челюсти почти невесомо, опускаются к щетинистому подбородку, проводят по искусанным губам, останавливаются, и вдоль щеки поднимаются к волосам.       Хочется отвести взгляд и посмотреть в пол, в сторону — куда угодно. Но только лишь для того, чтобы пальцы приятно сжались в кулак вновь, предупреждающе оттягивая за волосы. К щекам приливает кровь, дышать становится сложнее — от волнения, от предвкушения, от ожидания. Он любуется тем, как брат сосредоточенно сводит брови, почти незаметно, так, чтобы видел только Санс; его взгляд томный и уверенный, увлеченный, внимательный, дыхание глубокое, чуть сбитое, и Санс может ощущать его на своем лице. Он улыбается, скалясь по привычке; пальцы приятно путаются в волосах, приглаживают и снова путаются. По телу бегут мурашки.       Они стоят так чертовски близко, вплотную, лицом к лицу, и Папс прижимается грудью так, что они оба чувствуют биение душ друг друга. Это смущает. Щеки начитают гореть сильнее, голова кружится; Санс мог бы оступиться, если не брат. И именно он, отчего-то, отводит взгляд первый. Санс моргает вопросительно и замирает, когда тот наклоняется, касаясь щекой виска. Санс чувствует его мятный одеколон, горький и холодный, и замирает.       — Ты прекрасен, — шепот кажется лишь движением губ. Папс закрывает глаза, целует брата в висок холодными губами, обнимает его за шею и больше не произносит ни слова, не встречается с Сансом взглядами. Может оттого, что Санс тоже закрыл глаза, а может оттого, что его ладони крепко обнимают за спину, он отрывается от стены, доверчиво отдавая себя в холодные жесткие руки.