Голубые сапфиры – вестники смерти

Такую темень Питер встречает впервые. Звёзды с неба смотрят на землю как-то безнадежно, зная, что сегодня их свет бесполезен. Взор падает на часы. Числа смазанные мраком и еле видны, взгляд фокусируется долго. Кажется, начало третьего. Скоро будет разводиться мост: Суворовской и Троицкой площадям предстоит ненадолго проститься. Они помахают на прощание друг другу ветвями деревьев и бетонными лапами. Фонари добросовестно исполняют свой долг, стоя на страже ночного города. Питер не спит, ему некогда. Время от времени чихает дымом и выхлопными газами. Молчу, сливаясь с тьмой и перебирая глазами детали картины, возникшей передо мной. Здесь, у реки, чувствую себя как-то иначе, будто сердце мое вовсе не заточено в стенах темницы-обыденности. Нева заботливо поглощает всё и уносит далеко, скрывает за занавесом тьмы. Это обязательно вернётся, будет как и прежде, терзать, словно стервятник плоть. Но пока я здесь — я в безопасности. Плачь, кричи, смейся, истери… Если можешь. Плохо, если нет. Чувствуешь боль — ты жив, пусть и уязвим, но жив же, чёрт возьми. Другое дело, если нет. Когда от тебя только тело, с ещё по какой-то причине последовательно происходящими физиологическими процессами, — вот тогда плохо. И «плохо» в самой высшей степени. Прогнозы неутешительные: путешествие на ту сторону Стикса началось. Теперь всё зависит только от того, насколько сильным будет желание грести против течения. Я пытаюсь прощупать в пульсе хотя бы намёк на боль, но, кажется, даже сердечная мышца уже не сокращается. Жива ли я? Не знаю. Сколько ещё таких же мертвецов ходят по земле? Множество. Не сложно почувствовать рядом «себе подобного». Такие повязаны между собой невидимой нитью. Вот ещё один — мужчина в темно сером пальто. Садится рядом на каменную плиту, и также обращается к Неве за помощью. Между нами метра два холода и полного безразличия. Но вдруг что-то побуждает повернуть голову в его сторону и столкнуться с голубыми сапфирами вместо глаз. Они переливаются в тусклом свете луны и отображают слабые волны Невы, спровоцированные потоками пронзительного ветра. Нам доставляет удовольствие просто смотреть друг на друга, будто на экспонаты музея, не выпуская из уст ни слова, и не имея возможности коснуться даже кончиками пальцев. Что-то вроде интереса начинает течь по венам и поджигать внутренности. Стало как-то ужасно не по себе, от чувства, что кто-то смог заглянуть за километровый эмоциональный забор, старательно выстроенный из обид, ошибок и вранья. Как-то по-детски испугавшись, повернула голову и закрыла глаза, сжав веки до появления разноцветных огоньков, тем самым пытаясь стереть напрочь из памяти голубые сапфиры. Но тщетно, они так сильно прожгли сознание, что застыли яркой картинкой. Шаги. Теперь захотелось до чёртиков сильно зажать уши. — Девушка, у вас всё хорошо? — Да, всё нормально, — напускной уверенностью и фальшом прёт за километр. Насколько глупо я сейчас выгляжу?.. И с каких пор это начало меня волновать? — Вы кофе пьете? — Допустим, да. Но что-то я не вижу у вас с собой переносной кофейни, мужчина, — язвлю, аж самой тошно. Что я творю? За что грублю абсолютно незнакомому человеку? — Все же пьете? Какой? — Извините, не имею привычки пить вообще что-либо с незнакомцами, — до чего же сюрреалистично и абсурдно выглядит картина. Ведь вру же — из привычек осталось только просыпаться по утрам. Все остальное стёрлось, и я бы выпила этот чёртов кофе с первым встречным. Но не с ним, не с голубыми сапфирами. Есть в этом мужчине что-то, что непозволительно сильно притягивает, ломает бетонные стены и километровые заборы внутри, превращая их в мелкую крошку. «Нельзя. Никогда. Ни за что. Не повторяй ошибок» — кричу себе сама. Но разве я когда-то слушала саму себя? — Арсений, — резко рассекает воздух глубокий баритон. — Что, простите? — Вы сказали, что не пьете кофе с незнакомцами. Вот, я предлагаю вам знакомство. — Мужчина, ещё чуть-чуть и я начну думать, что вы маньяк. — Не лгите. Я бы ни за что не нарушил ваше личное пространство, если бы не увидел интерес в глазах. Заберите у этого дьявола устройство по считыванию мыслей. Это ведь незаконно, да? — У вас прекрасная самооценка, но вынуждена вас разочаровать — не было никакого интереса, вам приснилось. Если бы был какой-то датчик, который реагировал на враньё, он сейчас бы разорвался и рассыпался осколками по всей Троицкой площади. — Даже если так, то все же позвольте мне продолжить диалог. Я сегодня в вас нуждаюсь, — вот теперь это дьявол в облике ангела. Так безобидно и непорочно смотрят только дети. Что ожидать от него дальше? И стоит ли вообще чего-то ожидать? По всей видимости, он с макушки по пяточки непредсказуемый.«Кажется, я тоже в вас нуждаюсь, Арсений». — Знаете, а я выпью с вами кофе, если вы прочтёте мне стих. — Кто из нас непредсказуемее? — улыбается он и у меня складывается впечатление, что абсолютно все свои мысли я произношу в слух: — Какой же стих вам продекламировать? — Тот, который пожелаете. Просто сделайте это, пока я не изменила своего решения, — отвечаю мягко, оставляя улыбку вместо точки в конце предложения. Арсений перебрасывает взгляд с меня на Неву и произносит первые строчки. Внимательно следит за рекой, будто надеясь, что в случае чего, та подскажет забытое слово. Солнечное сплетение ловит невидимый удар, как только слуховых косточек касаются буквы. Знакомые до безумия строчки. Как давно я их не слышала? Как давно не читала сама? — Зла не приемлет мирозданье, Но так устроен белый свет, Что есть в нём вечное страданье, Там и рождается поэт*, — произносим в унисон. И вновь переплетаемся взглядами. — Знакомы с творчеством Гафта? Улыбаюсь и на выдохе произношу: — Да, в студенческие годы знала многие его стихи наизусть, теперь наверное и половины не вспомню — слишком давно к ним не возвращалась. Удивительно… — Удивительно: встречать девушку глубокой ночью, вот так вот просто посреди Троицкой площади. Я ухмыляясь, произношу: — А мне казалось, что для вас нет ничего удивительного. — Вы совершенно неожиданно стали исключением. И, прошу, давайте перейдем на «ты», а то я чувствую себя совсем старым, — искренне улыбается, чуть наклоняя голову, и складывая ладошки в умоляющем жесте. От этого кажется чертовски милым и я даже не замечаю, как постепенно воскресает улыбка на моём лице. Неужто что-то чувствую? — Хорошо, — чуть помедлив, добавляю: — Алиса, меня зовут Алиса. — Вот теперь–то мы можем выпить кофе, Алиса? — Ты будешь смеяться, но я чертовски сильно хочу рома, — он расплывается в улыбке Чеширского кота: — Так что? Ты все ещё хочешь провести ночь в моей компании? — Не поверишь, но теперь хочу ещё больше. — Может ты просто выпить хотел? — Нет, мое желание усилилось совсем не поэтому. Ты просто владеешь особенностью с каждой секундой вызывать все больший интерес. И меня это интригует, — подаёт руку, чтобы я смогла подняться из каменной плиты. Мужская ладонь такая же ледяная как и моя. В какую цену обойдутся мне эти голубые сапфиры? — Ладно, поверю тебе на слово, Арсюш. А теперь пошли. Будем искать лучший ром в Питере! — с дурацкой улыбкой шагаю в неизвестность. Просто иду туда, куда ведут ноги. — Арсюша? Слушай, а мне нравится как это звучит из твоих уст. — Супер, только у меня к тебе убедительная просьба — называй меня просто Алиса. Не выдумывай, ок? — он кивает. Как странно складывается этот пазл. В ином случае и с другим человеком я бы, может, и слова не вымолвила, обожгла бы холодом и безразличием. Даже с самым родным иногда бывает чертовски душно от душевных разговоров. У меня аллергия на «кухонные» беседы и моментальная асфиксия. Тогда объясните мне почему сейчас так просто, от чего-то совершенно легко? У меня напрочь стёрлось понимание того, что я вижу человека впервые. Кажется, я сейчас могу попросить его идти на руках и рассказывать о любимых конфетах и он это сделает. Сделает без малейших сомнений, будто это что-то обыденное. — Господи, стой! Подожди! — вдруг выпаливает он и я замираю на месте. — Что, Арсюш? Только не говори, что тебя срочно взывают инопланетяне, — самая бредовая реплика, но с его образом она почему-то сочетается идеально. — Нет, это позже, — махает рукой совсем непринужденно, подыгрывая моему бреду: — Ты меня так заболтала, что я забыл о машине. Она недалеко на парковке стоит. — Кто ещё кого заболтал? Он опрокидывает голову назад, чуть слышно смеясь. Кажется, ему так же хорошо и легко. –Ну и к чему нам твоя машина? Мы ведь пить собираемся. — Могли бы хотя бы к бару доехать. — А мы разве куда-то спешим? — Ты права. Абсолютно никуда, — и мы медленно семеним по площади в поисках рома. Мост разделил две части Питера и всем, кто не учёл график предстоит «небольшая и увлекательная» прогулка его улочками. Бывшей столице абсолютно все равно на планы её жителей. Уж будьте добры играть по её правилам, иначе проигрыша не избежать. — Вот и отлично. Веди меня, а то я не являюсь завсегдатаем баров и, честно признаться, мест хороших знаю не особо много. — То есть, в твоём представление, я являюсь завсегдатаем? — активно жестикулируя руками, изображает удивление. Но ему не удается спрятать улыбку и она все же касается его губ. — Господи, прекрати, Арс. Мы так никогда до бара не дойдем, — я начинаю толкать его руками, намёкая на то, что неплохо бы было сдвинуться с места. А он, чёрт, хихикает. — Ты замёрзла? — Нет, с чего ты взял? — Руки холодные, если хочешь, я могу одолжить тебе пальто. — Перестань быть таким правильным и идеальным, Арсений. — О какой правильности вообще может идти речь, если мы совершенно незнакомы и идём пить ром? — опять размахивает руками, от чего кажется мне забавным. — Спасибо за заботу, но тебе пальто к лицу больше. А руки у меня всегда такие. Чувство, будто я могу сказать ему всё, что угодно, и ему это тоже покажется органичным и правильным. — Расскажешь мне о себе? — Если ты хочешь уснуть, то пожалуйста. У меня скучная жизнь, Арсюш. Разве что я скажу, что являюсь профессиональным киллером. Но ты ведь не поверишь? Арсений завис. Даже, кажется, значок загрузки на лбу появился, но потом он разбавил минутное напряжение смехом. — Ты как-то не вписываешся в образ наёмного убийцы. — А разве должна? У людей слишком шаблонные представления о киллерах. Не заморачивайся, — говорю я непринужденно, и это, кажется, удивляет его ещё больше. — Не помню когда последний раз ловил такой ступор. Поверить в это очень сложно, но мне кажется, что это вполне может быть частью тебя. Ты непредсказуемая, Алиса. — Кто бы говорил? Ладно, забыли. А ещё я люблю рыбалку, хотя рыбу терпеть не могу. — Ты сейчас серьёзно? — Абсолютно. Это удивило тебя больше чем тот факт, что я киллер? — Просто ты сейчас описала меня одним предложением. Вот прям стопроцентное попадание. Я ярый рыбоненавистник. — Теперь твоя очередь. Расскажи мне что-то кроме того, что не любишь рыбу. — Люблю перемещаться, это слово подходит больше чем «путешествовать». Хочешь знать как я оказался в Питере? Я махнула головой в знак положительного ответа. Честно говоря, мне было абсолютно все равно, что он сейчас будет рассказывать. Лишь бы просто говорил. С владельцем голубых сапфиров, вместо глаз, можно обсуждать всё без малейшего напряга. Хочешь — обсуждай любимую детскую считалочку, хочешь — место, куда можна спрятать труп. Вот только не совсем понятно почему так? Почему улыбаюсь и смеюсь сейчас только для него? Может, потому что Арсений чудной, в этом его особенность и притягательность. Все его причуды так чудесно освещает луна. А, может, потому, что с восходом солнца мы вновь станем чужими? Холодными чужими незнакомцами. Мне впервые захотелось прибавить пару часов в сутки. Просто чтобы оттянуть момент восхода и чуть дольше иметь возможность чувствовать себя живой. — Я сидел однажды на практике в банке, экономическое образование подразумевает такую практику. И сразу представил себе свою жизнь: вот устраиваюсь на работу в этот банк, дослуживаюсь максимум до руководителя отдела, у меня жена, дети, фитнес. И как-то всё стало так грустно и скучно, что я уехал в Питер. Не один, но это уже другая история. — Можешь считать меня странной, но у меня ощущение, будто мы знакомы сотню с хвостиком лет. — В таком случае мы оба странные. Хотя я бы предпочел прилагательное «особенные». — Ты то точно особенный, — улыбаюсь ему я. За разговорами не о чем и рассказами, не отличающимися большой содержательностью, мы добрались к бару. За это время я успела выслушать историю о том, как Арсений терпеть не мог театр, а позже он стал для мужчины вторым домом. Ещё узнала, что он был бы не против иметь крылья, чему, собственно, я не особо удивилась. Мне кажется, они бы Арсению даже пошли. Как там говорят? Подлецу всё к лицу? Вот, вот! Мужская рука толкает стеклянную дверь, предлагая мне войти первой. Неожиданно тихий, немноголюдный бар. Не особо просторный, даже тесноватый, но от этого более уютный. Я заприметила а-ля танцевальную площадку, хотя это скорее просто место, на которое не хватило мебели. Блюз — вечный спутник таких заведений. — Не знаю как ты, а я желаю начать сразу с рома, — заявляю я и движусь к барной стойке. — Ром, два по сто, — просит Арсений, раньше меня подлетая к стойке. — Извините, вынужден вас предупредить, что мы закрываемся через десять минут, — говорит бармен, протягивая нам гранёные стаканы. И мы киваем почти синхронно, сигнализируя о принятой мозгом информации. После чего занимаем свободный столик недалеко от той самой а-ля танцевальной площадки. — Алис, предлагаю выпить за эту ночь, которая столкнула нас лбами, — начинает Арс. — Предлог отличный, но, как по мне, скучный. Если ты не против, то я его чуть подкорректирую. Давай выпьем за твои глаза, которые смогли разглядеть интерес в моих. Арсений широко и искренне улыбается. Да так, что хочется сделать тоже самое в ответ. От голубых глаз расползаются паутинки маленьких морщинок, а на щеках образуются ямочки. Арсений — самый обычный незнакомец, который, кажется, знает все твои секреты, даже если ты и слова не обронил. Он, наверное, осведомлен о всех маленьких и не очень грехах, совершённых мной. Но не осудит и даже вгляда кривого себе не позволит. До восхода солнца мы будем давать друг другу возможность чувствовать себя обычными. Для друг друга мы живые. Но только до восхода. — Потанцуем? — протягивает руку Арсений. И я почему-то соглашаюсь. Хотя терпеть не могу танцы. Причём любые, за исключением тех, что состоят из хаотичных движений под музыку по дому. Но осознание приходит в немом танце. Нет, я соглашаюсь не «почему-то», а с конкретной причины. Я хочу узнать его другим. Именно в импровизированном танце раскрывается душевная нагота. Человек предстаёт перед тобой во всех красках: сильным и уязвимым, живым и на гране смерти, прекрасным и в самом тёмном свете. Физический контакт перебивают взгляды. Мы двигаемся, только теперь на автомате. Не нарушаем дистанцию, но при этом запредельно, непозволительно, опасно близки. Когда композиция сменяется на следующую, я опускаю взгляд, подобно провинившемуся ребёнку. Нет, я чувствую себя комфортно, просто сейчас всё неправильно. В моей жизни никогда и ничего не было по правилам. Но вот сейчас мне впервые за долгое время не хочется, чтобы человеку было больно. Пусть я его и не знаю. Пусть он будет хоть подонком, хоть благотворителем — всё равно. Пусть… Я не знаю, как он переживёт восход. Может, для него я что-то изменю, а, может, и нет. Лишь бы только ему не было больно из-за меня. Арсений оплачивает наш заказ, когда я залетаю в уборную, чтобы ответить на сообщение, с уже известным мне содержанием. Получаю фото, срочный заказ на утро, и часть денег. К счастью, я выпила немного и время к выполнению ещё есть. «Ты как-то не вписываешся в образ наёмного убийцы» — отбивается фраза Арсения в голове и становится больно. Не вписываюсь, но являюсь… Смотрю в зеркало, проверяю дежурную улыбку и возвращаюсь к голубым сапфирам. Они ждут меня у дверей. На улице всё так же темно. К восходу часа три. Утро будет ветреным, что плохо. Это усложняющий фактор. Для меня погодные условия значат лишь одно — дополнительное условие к задаче. Все природные стихии могут как помешать, так и помочь совершить выстрел, в зависимости от того, насколько этим можно воспользоваться. — Сколько я должна за ром? — Ты серьёзно? — Вполне. Так сколько? — Считай, что ты расплатилась, составив мне компанию, Лис, — слышу сокращенную версию своего имени и чуть замираю. — Арс, я же просила называть меня просто Алиса, — только произнеся это, понимаю, что резкость в моей голосе перешла дозволенную чёрту. — Хорошо, извини. Не думал, что ты столь категорична в этом вопросе, — как-то удивлённо отвечает Арсений. — Прости, что так резко. Плохие воспоминания, — не знаю зачем это говорю, без понятия зачем оправдываюсь. Я не умею быть слабой, но так хочется попробовать. А сейчас это желание стократно. — Я понял. Слушай, у меня есть идея, — улыбается он, очевидно пытаясь разрядить обстановку. — Какая же? — Предлагаю навестить мое любимое местечко. Как насчёт посмотреть на Питер сверху и встретить солнышко на крыше? Хочется ли мне? Очень. Боюсь ли я? Да. Почему? Потому, что не хочу восхода; потому, что хочу быть на крыше обычным человеком; потому, что это место неприятно мне в связи с профдеформацией. — Это далеко? — спрашиваю я. Пытаюсь найти своё спасение на ближайшие часы во взгляде голубых глаз. Он устал, по нему видно. — Нет, не очень. Ну так что? — Если я успею домой к семи, то я принимаю предложение. — Должна успеть, пошли, — мы начинаем двигаться куда-то в сторону дворов. Пока мы идём, он раскрывает мне о том, как иногда любит наблюдать за трамваями. Арсений пытается выведать чем я занимаюсь в свободное время. А мне больше нравится слушать. Слушать как вещают голубые сапфиры. В конце концов, я всё-таки сдаюсь, рассказываю, что люблю играть на гитаре и рисовать пастелью простые наброски всего, что находится вокруг. Но голубые глаза никогда не выльются на бумагу. Я не осмелюсь запечатлеть сапфиры. Не посмею. На крыше ветер пронзительнее. Вот он — чуть задремавший под утро Питер. Устало дышит дымом, следит за всём вокруг с под полузакрытых век. Внимателен и сдержан. Впрочем, как всегда. Единственные источники света — фонари да вывески полумёртвых клубов, баров и прочих заведений. — Отсюда виден Питер во всех его красках. Одно из самых подходящих мест для знакомства с городом, но о нём знают немногие. — А ты откуда узнал? — Друг показал, когда я только в Питер переехал. Тебе нравится? — Да. Сколько я крыш облазила ребёнком, но потом эта любовь переросла в нечто иное, — глубоко вдыхаю воздух, пытаясь заполнить им все лёгкие. Он холодит изнутри. Сюда пыль и дым не доходят, что делает кислород чище. — Здесь комфортно молчать. Можем попробовать, хочешь? — тихо говорит Арсений. — Такое предложение мне никогда не поступало. Хочу, — улыбаюсь ему и молчу. И он молчит. Смотрим на небо, на город, на каких-то прохожих, изредка проезжающие машины. И молчим. В самом деле комфортно. Только от чего же? От вида, от воздуха или, быть может, от Арсения? Чувствую как он скользит по мне взглядом голубых сапфиров и не отпускает…долго смотрит. — Что? Чего ты так смотришь? — медленно оборачиваюсь я. — Ничего, просто красивая, — вдруг объявляет он и резко сокращает расстояние между нашими лицами. Крайне аккуратно пытается найти контакт. А в моих глазах нет ответа. Я и так слишком много себе позволила, слишком близко подпустила. Он не сделает этого, пока я не дам согласия — боится нарушить это проклятое личное пространство. Хочется ли мне? Безусловно. Иногда стоит сделать что-то плохое, чтобы на мгновение было хорошо. Но не сейчас. Всё, что я делаю — обвиваю мужское тело руками. Это успокаивает, утоляет жажду. Он прижимает, но все ещё опасаясь. Мое поведение и дальнейшие действия он не может предугадать. Как и я его. Мы для друг друга два бокала свежего, спонтанного, неизведанного… — Извини, — пролетает где-то над ухом. Он слишком правильный, пусть и пил ром глубокой ночью в компании малознакомой девицы. Арсений и Питер, — отличное сочетание. Скрытность, спонтанность, сдержанность, холод — всё это в одном флаконе. Арс смог воскресить мою улыбку просто фактом своего существования. Но, увы, это не долгосрочное явление. Я для него только до восхода. А дальше всё по накатанной: заказы, вечера за гитарой, изредка табак (когда совсем плохо) и ни одной улыбки. Разве что та, которую изображу на бумаге. А что у Арсения по ежедневному сценарию — не знаю. Более того, и не хочу знать. Пусть он останется для меня загадкой, отгадка которой была украденная восходом. Но мне этого достаточно. Довольствоваться малым лучше, чем ничем. Пусть для кого-то так и неправильно. Моя эгоистичная натура впервые перед кем-то дала трещину. Нельзя позволить ей расколоться надвое. Иначе я перестану чувствовать даже то, что едва ощущала ранее. Арсений пахнет бергамотом, летом и свежестью стирального порошка. — Арс, мы планируем так вечность стоять? — чуть приподнимая голову спрашиваю я. — Это замечательный вариант, но если тебе неудобно, то можем ещё немного помолчать. — Я тут пытаюсь вспомнить, когда последний раз обнимала кого-то. А я ведь действительно не помню. Ещё чуть-чуть и существование этого явления вовсе бы стёрлось с памяти. Молчание длится недолго. Потом мы снова перешли на бессмысленные разговоры, шутки, истории из детства. Не смотря на то, что всё это неправильно, казалось, это простая обыденность — сидеть вот так вот на крыше и болтать с человеком которого знаешь от силы часа полтора, — обо всем. Мы поочередно запрокидывали головы, даря Питеру свой смех. Мне нравилось замечать то, как Арсений старается быть живым, наблюдать за тем, как меняются в свете голубые сапфиры. Я смотрела на его мимику, ямочки на щеках, едва заметные в темноте морщинки, активную жестикуляцию руками и изредка улыбалась. Просто так, для него. Я не помню о чём мы говорили, знаю только, что было хорошо и даже спокойно. Он вселил в меня частичку своей жизни, которой у него самого тоже осталось немного. Кажется, за эту ночь я улыбалась больше, чем за всю свою жизнь. Рассвет застал нас за обсуждением того, какие тапочки лучше — с открытым или закрытым передком. Как мы к этому пришли? Без понятия. Но разве это имеет какое-то значение? С Арсением это казалось органичным. Когда на часах было полшестого, мы вернулись к Неве. Туда, откуда всё началось. Голубые сапфиры отбивали тусклый солнечный свет и обретали совсем другой цвет. Надеялась ли я, что мы когда-то встретимся? Возможно. — Номера ты своего не оставишь, да? — Совершенно верно, Арсюш. Мы ведь оба знаем, что это ни к чему. Прости, — я прячу глаза где-то среди вод Невы. — Я был рад найти тебя тут, — слабо улыбаясь, говорит он. — И я. Счастлива, что смогла составить тебе компанию, — наконец-то смотрю ему в глаза. Когда я в последний раз хотя бы вспоминала слово «счастлива»? Давно забытое чувство совсем скоро снова станет блеклым и ненужным. Последнее, что связывает нас — это короткие объятия. Арсений шепчет что-то вроде «удачи» и тут удивляюсь даже я. Почему он решил так сказать? Просто дежурное словечко? Ладно, пусть будет. От него это звучит как-то заботливо. И мы расходимся без прощальных слов, не оборачиваясь. Мир обретает прежние краски. Знакомая серость обволакивает. Тьма подаёт руку для приветствия. Голубые сапфиры поселились в сознание. Но я сотру их. Если получится. В квартире пусто, как и всегда. Прихожая встречает разбросанной обувью и противной темнотой. Солнце, что едва проснулось, впускает лучи, освещая мою берлогу, и играет с пылью. Свет падает на гитару и сигареты «Парламент». Я шагаю к ним как-то обречённо. Жадно хватая табачное изделие из пачки, вспоминаю того, кому принадлежала эта гитара и начинаю говорить в пустоту, будто надеясь, что он услышит. — Прости, знаю, что ты против. Но ты сам виноват — оставил меня одну… Горечь от глубокой затяжки оседает в лёгких успокаивающей жижой. Какой-то слишком жалкий вздох вырывается из груди заодно с облачком полупрозрачного дыма. Вместе с этим на лице появляется ужасно кривая улыбка, вызванная воспоминанием двадцатилетней давности — клятва двоих детей быть вместе всегда, быть семьёй вопреки всему миру. Обещание старшего брата тогда казалось самой важной, надёжной и правдивой вещью во вселенной. Рука тянется к гитаре и наигрывает странную мелодию. Вот они. Голубые сапфиры опять передо мной. Слова складываются в рифмованные строчки сами, без помощи здравого рассудка, который сейчас затуманенный сигаретным дымом. Выходит как-то отрывисто. — Признаём мы, что были как живые мертвецы — Словами не задеть, ножом не ранить. Мы были беглецами от судьбы, Пытаясь избежать прощаний. Когда улыбка слабая коснется губ моих, И я в рассказе прошепчу: «прости», Услышишь ты, как сердца бой утих И на удачу пожелаешь мне хорошего пути. Ведь только так смогу спокойно спать, Оставив на потом мечты. Не бредить, не боятся потерять, Приняв просторы гнусной тишины. Как жаль, что ты теперь не главный персонаж, И будем мы с тобой негласными врагами. Увы, развеялся передо мной мираж, Навеянный когда-то чудными словами.** Откладываю гитару в сторону, замечая рядом горку пепла и несколько выкуренных сигарет. Ноги затекли и чуть подкашиваются, когда делаю попытку встать. Табак прекратил действовать успокаивающе где-то на штуке третьей, но я продолжала бездумно убивать лёгкие. Сумка с инвентарем стоит на своем обычном месте. Серая с черными вставками и странным значком у ручки, который меня жутко бесит, но я почему-то каждый раз оставляю его в покое после выполненного заказа. Так же со всем в человеческой жизни — можно избавиться, но хочется ли на самом деле? Проверяю всё ли на месте. Зажимаю рукоятку оружия, она обжигает ладонь холодом металла. Это успокаивает. Заказ будет выполнен. Ничего не изменится. Вот только в груди застыло дурное предчувствие. И вот я на крыше, в непримечательной одежде, пропитанной запахом смерти, и маске. Перчатки шуршат и мешают точно выставить цель, но я привыкла. Последний раз смотрю на объект и нажимаю на курок. Хотел ли этот человек жить? Вполне возможно, но для меня это не имеет никакого значения. Я не позволила дрогнуть руке, несмотря на то, какие мысли завладели моим разумом. Но вдруг чёртова память снова воспроизводит голубые сапфиры. Теперь они смотрят как-то настороженно. Я чувствую собственную беспомощность перед ними. Сердце колотится с такой силой и скоростью, что, кажется, совсем скоро сломает пару рёбер и выскочит наружу. В груди будто образовалась дыра, которая невыносимо болит и пропускает через себя все дуновения ветра. В глазах застывают слёзы. Голова кружится, тело не выдерживает атмосферного давления. Я складываюсь пополам, но от этого боль даже на одну сотую долю меньше не становится. Кажется, легче вообще никогда не станет. Сжимаю руками виски и ощущаю сумасшедшую пульсацию. Мерзкий ком подкатывает к горлу и, кажется, раздирает его в кровь. Ветер дует и проносит через меня его запах. Правило киллера — покинуть место, с которого был совершен заказ сразу же, — сейчас кажется чём-то неважным. Вернее, невозможным. Я лежу минуту, две или три… Не знаю. Голубые сапфиры разрушили меня, осталась только плоть. Думать, что это предел, было глупо. Шорох позади. Громкий выстрел без глушителя. В ушах звенит. И звук этот кажется настолько громким и невыносимым, что с каждой секундой сводит с ума все больше, подводя к грани ближе прежнего. Страх, как единственное чувство живого существа, сопровождающее его до самого конца, пробивается через крепкий фасад. Становится до жути обидно и больно. От того, что я была готова к этому и ждала финала. От того, какой беспомощной сейчас являюсь. Чувствую металлический привкус на губах и испуганный крик птиц, разместившихся на крыше. Вот он — мой призрак прошлого. Я скучала за тобой, дорогая Пустота.