Тот самый день

Этот день обещал быть нелёгким с самого утра. А точнее ещё с вечера, когда Бьякуя узнал, что этот рыжий... риока снова в Сообществе. И за что ему такое наказание в виде Куросаки Ичиго? Ками всю дорогу будто развлекались, сталкивая с Бьякуей на жизненном пути людей совершенно не его круга, но быстро и прочно входящих в его жизнь; а может, они исполняли его тайные желания? Впрочем, конечно Бьякуя понимал, за что именно ему Ичиго. И не ему было указывать сестре, с кем общаться. В одном теперь Кучики был уверен - Рукию до утра ему не дождаться. Ну что ж, по крайней мере, теперь Бьякуя мог провести свободное время с книгой в руках. Ничего, что завтра тот самый день, он был даже рад, что сегодня ночью, скорее всего, спать ему не придётся. Закончив с документами, Кучики устроился в библиотеке поместья, совершенно неожиданно для себя выбрав сказки. Старые добрые сказки, которые ещё дед читал ему вслух. И вовсе Бьякуя не сестру поджидал, просто ночь сегодня такая. Опасная. Он лег только тогда, когда почувствовал реяцу Рукии, появившуюся на рассвете в саду. Пара часов сна, и Бьякуя снова был на ногах. Тщательно - сегодня тщательнее, чем обычно, - привёл себя в порядок, медленно оделся, взял приготовленные незабудки, благовония и любимые лакомства Хисаны, отправился на кладбище. Сегодня был день её смерти. За десятилетия этот день уже успел превратиться в традицию: Бьякуя шёл сначала на кладбище, недолго разговаривал с женой, а после уходил в лес и оставался наедине с Сенбонзакурой, давая возможность мечу показать свои способности, а себе – забыться в движении. Сенбонзакура в такие дни показывал предел своих возможностей, и иногда Бьякуе казалось, что вот сейчас меч не выдержит и рассыплется на лепестки да так и останется лепестками, лежащими у его ног мёртвой розовой красотой. Началось это ещё с тех времён, когда Бьякуя, закаменев от горя, искал выход, а точнее, пытался спрятаться от утраты и вины. И памяти. Со временем такой порядок превратился в простую привычку, не потому, что горе притупилось или Бьякуя свыкся с потерей, а потому, что научился заковывать себя в броню равнодушия. Ведь всем известно, что если тело испытывает невыносимую боль, то мозг отключает сознание. А что происходит, если невыносимую боль испытывает душа?.. Бьякуя шёл по знакомой аккуратно убранной тропинке, вдыхая запах приближающейся весны – он всегда отличал смену времён года по запаху, особенному, присущему каждому из сезонов. Да, сегодняшний день, по странному стечению обстоятельств, располагал к воспоминаниям. Сегодня впервые Бьякуе захотелось не забыть – вспомнить. Вспомнить с самого начала. Подойдя к могиле Хисаны, Бьякуя зажег благовония, поставил цветы, положил печенье, но заговаривать с женой не спешил. Слишком много воспоминаний, запретных мыслей и образов, давно и глубоко запечатанных внутри, просились сегодня наружу. Она напевает негромко своим чудным, мягким голосом какую-то песню и легко перебирает его волосы, пропуская длинные черные пряди сквозь пальцы, а Бьякуя дремлет, положив голову ей на колени... Он вздрогнул от слишком яркого образа, возникшего, будто и не было стольких лет. Но Бьякуя и так уже понял, что день сегодня будет не простой, а потому постарался не отвлечься, а расслабиться. Так, как расслабляется воин, противостоя сильному ветру, – единственный способ не промерзнуть до костей и выдержать противоборствующую стихию. Он перевёл взгляд на надгробие. Четкие выгравированные буквы, простой камень с надписью «Кучики». Хисана... Она была подобна белоснежной лилии в грязных и мутных водах пруда – так он подумал, разглядев её. Маленькая, хрупкая, ласковая, уютная. Она дарила, распространяла тепло вокруг себя. Такое ненужное, невостребованное в Инудзури, и такое необходимое для него. И Бьякуя, лишённый этого тепла с самого детства, понял, какую драгоценность нашёл. Очень скоро он почувствовал, что для него Хисана - как воздух, что без неё он просто не сможет жить как раньше, что она должна принадлежать только ему, и никак иначе. Думал ли он о том, что поступает неправильно? Нет, он просто стремился к своей цели, сметая на пути любое сопротивление. Закон, клан, обычаи, традиции – неважно. Чем сильнее было высказанное недовольство, тем уверенней он был в своей правоте. Он силён, у него достаточно средств к достижению этой цели. Кучики вообще всегда были склонны получать всё, что требуется, а Бьякуя – в особенности. «Я смогу!» - это было даже не девизом, а железной, непоколебимой уверенностью. О том, сможет ли Хисана, он не думал тогда... Они сидят в большом зале для церемоний, в традиционных одеждах, рядом, на полу. Напротив – семеро вассалов, управляющий и несколько членов семей. Церемониальное знакомство задумано нарочно, во избежание неприятностей и неожиданностей на свадьбе. Гости осыпают вежливо-ласковыми комплиментами Хисану, но Бьякуя не обманывается – её появление для большинства из них крайне нежелательно. Особенно для тех, чьи дочери по умолчанию прочились ему в жёны. Разговор течёт медленно и плавно, постепенно переходя на деловые и хозяйственные темы. Хисана отмалчивается, не в силах поднять глаз из-за растерянности, неловкости, и потому, что считает себя не в праве вмешиваться, да и в принципе здесь находиться, тоже. Разговор неожиданно поворачивает в сторону давнего спора – строительства моста в одной горной местности, испещренной мелкими речушками и одной быстрой и широкой рекой. Никто не хочет начинать это весьма трудоёмкое и дорогостоящее дело, приводя всевозможные доводы. Бьякуя молчит, сохраняя спокойно-непроницаемое выражение, внимательно слушая приближённых, по нему нельзя догадаться, как он напряжён. - А что на это скажет уважаемая госпожа? – неожиданно звучит вежливый вопрос, и Бьякуя догадывается об истинных намерениях спросившего. Хисана взволнованно оглядывается на Бьякую. Он слегка поворачивает к ней голову, и выражение его глаз на пару секунд меняется: в них мелькает ласковое ободрение и легкая улыбка. Хисана вздыхает и отвечает, снова опуская взгляд: - Думаю, что строительство нового моста, вместе с новой дорогой, приведёт к увеличению населения в этой местности, и, следовательно, к развитию торговли. А значит, строительство моста будет выгодно и этому поселению, и всему клану в целом. Глаза Бьякуи, заранее уверенного в её ответе, чуть прищуриваются, пряча довольную усмешку: так не соответствует тихий голосок произнесённым словам. Затем взгляд его тяжелеет и обращается на присутствующих, давая понять, что терпение его не безгранично и «пора бы гостям и честь знать». Задавший вопрос быстро прячет недовольный взгляд и поджимает губы: для него да теперь и для всех гостей очевидно, что будущая жена будет служить главе поддержкой. Присутствующие, оценив обстановку, вежливо кивают, соглашаясь с Хисаной, и начинают постепенно откланиваться... Потом, много лет спустя после смерти Хисаны, глядя на успехи Рукии, Бьякуя часто думал о том, в какой диковинно-прекрасный цветок могла бы вырасти жена, получи она необходимое воспитание и образование. Она была умна. Конечно, знаний ей явно не хватало, но она схватывала всё на лету, была внимательна и наблюдательна, умела делать выводы, принимать решения, находить подход к людям. Но всё это было придавлено безмерным чувством вины. Первое время, по крайней мере. Потом, когда она оттаяла и полностью доверилась ему, оказалось, что Хисана обладает удивительной, спокойной силой настоящего терпения и смирения, а так же необыкновенным даром - умением радоваться каждой минуте жизни. Она просит научить её обращаться с оружием. Глаза полны решимости стать сильнее, стать достойной женой даймё: недавно он читал ей историю клана и обороны одной из крепостей. Бьякуя, улыбаясь, соглашается, несмотря на то, что отлично понимает - любое оружие не для неё. Но отказать такому горячему желанию со стороны обычно тихой Хисаны не может, каждая её улыбка для него на вес золота. Они приходят в додзё, и Бьякуя показывает несколько простых движений, вручает ей боккэн. Хисана растерянно смотрит на оружие, потом пытается повторить показанное, но быстро теряется: насколько красиво и органично движения смотрелись у мужа, настолько, кажется, угловато и бестолково – у неё. Тогда Бьякуя приходит на выручку: он ставит Хисану перед собой, обхватывает тонкие запястья и заставляет двигаться вместе, превращая тренировку в совместный полутанец. У Хисаны выходит не очень, пока она не закрывает глаза и не расслабляется в руках мужа, следуя за ним. Это будоражит Бьякую не хуже вина, ведь Хисана единственная, в чьём присутствии ему весьма трудно сосредоточиться, но так даже интереснее... Да, тогда, особенно первый год после свадьбы, ему казалось, что он победил; что всё остальное неважно, и он сможет научить её всему; что он сорвал диковинный цветок счастья. А то, что этот цветок был необычным, словно из другого мира, появившимся не в то время, не в том месте, Бьякуя понял уже много-много времени спустя... Однажды, возвращаясь из Руконгая, Хисана привела с собой маленького мальчика лет десяти. Уступив просьбе жены, Бьякуя оставил его прислуживать. Мальчик отогрелся и прижился, очень стараясь услужить, оживив периодическими ребяческими выходками устоявшуюся жизнь поместья. А два месяца спустя оказалось, что этот маленький слуга регулярно поил Хисану ядом, под видом особенного травяного чая, а она догадывалась об этом. Бьякуя вспомнил, как утратил контроль над собой от ярости и страха потерять жену, когда это раскрылось; как сорвался на крик и тряс её, требуя объяснений, не в силах в тот момент понять, что она даже пошевелиться не может от чудовищного всплеска его реяцу. И как остановился, словно от пощечины, с трудом разобрав шёпот: - Ты же... унич...тожил бы.. его, а он... всего... лишь... выпол...нял... чей-то приказ... Бьякуя очнулся от воспоминаний, провёл ладонью по лицу, прижал пальцами внезапно потяжелевшие веки. Виновных он тогда, разумеется, нашел, быстро разобравшись, чьих ревнивых рук это дело... Именно с тех самых пор в поместье резко сократилось количество прислуги и не появлялось ни одного нового или лишнего человека. Да, иногда рядом с Хисаной он чувствовал себя чудовищем, посадившим в клетку маленькую певунью-пташку. Но это было сильнее него, никто другой ему был не нужен, и отпустить её Бьякуя был просто не способен. А Хисана была вполне довольна и не жаловалась. Она обустраивала территорию возле своего крыла усадьбы, отведённого ей с самого начала; разбивала клумбы, попросила выстроить беседку. Она много читала, даже писала стихи. Короткие, яркие, полные печали и надежды. Они обменивались ими: Бьякуя оставлял для неё листок рано утром, рядом с её подушкой, а Хисана приносила написанное вечером в его кабинет и оставляла на рабочем столе, зная, что Бьякуя будет засиживаться допоздна. Бьякуя спрятал потом эту тетрадь с её стихами и записками далеко, так далеко, чтобы даже самому не найти. Он вообще после её смерти вел себя... странно. Кто сказал, что нельзя похоронить себя заживо? При желании, очень даже можно. Бьякуя превратил для себя поместье в сплошную изощрённую, изысканную пытку, запретив убирать и трогать с места её вещи. Вот её любимое кресло, а из этой чашки она любила пить; её заколки, её расческа, её домашнее юката, её таби... Это её праздничное кимоно, первое, которое он подарил ей... Она тогда, помнится, отчаянно смущалась его яркой красоты и настойчивости Бьякуи, долго отказывалась его надеть... За этим котацу они грелись вдвоём промозглой зимой и в дожди... Она любила, усевшись напротив него за этим самым котацу, пока он читал вслух, прилечь на стол и, протянув руку, переплести свои пальцы с его... Это её любимая сакура, сидя под которой она впервые прошептала ему: «Люблю...» Это её беседка, её пруд, её постель... Он сходил с ума от воспоминаний об общих ночах, о её нежности и податливости, от снов, разбивающихся и разбивающих его самого об утреннюю реальность... Это продолжалось год. Днем – спокойный, окруженный ледяной стеной отчуждения и закованный в броню равнодушия капитан, ночью – мечущийся, смертельно раненный зверь. «Твоя вина, Бьякуя! Это всё твоя вина!» И тут появилась Рукия. Она мешала ему. Бьякуя избавился бы от её присутствия, если бы только мог. Ох, как она ему мешала! Бередя воспоминания и заставляя вздрагивать, отводить глаза при одном своём появлении. Бьякуя вспомнил, как примчался сюда, на кладбище, в день, когда встретился с Рукией, бессильно упал на колени и вопрошал холодный камень: «Зачем, Хисана?! За что?!» Рукия, сама того не подозревая, стала его карой и причиной, началом выздоровления. Потому что заставляла его меняться, заставляла одним своим присутствием, необходимостью с ней общаться и думать о настоящем. Жить. И он снова уступил. Уже совершенно другой, практически навязанной ему женщине. Сестре. А потом Бьякуя привык. Привык наблюдать, защищать, охранять; радоваться успехам, тревожиться от неудач – на расстоянии, издалека. Спустя годы неожиданно поняв, что случилось то, чего так боялся – он снова, опять привязан. Неожиданно, против воли, а затем уже совершенно сознательно. И когда Рукии вынесли приговор, оказалось, что без неё своего существования Бьякуя уже не мыслит. Вряд ли Рукия догадывалась об этом, он ведь сделал все, чтобы держаться как можно дальше. Когда Бьякуя понял это, было уже поздно, расстояния было не сократить, и, казалось, совершенно невозможным, ни в его, Бьякуи, силах ничего изменить. Растерявшись, совершенно запутавшись, он окончательно превратился в монстра – ледяное и жестокое существо, не разбирающее ни своих, ни чужих... Куросаки Ичиго изменил всё. И как бы ни противно Бьякуе было это признавать – он должен быть и, глубоко внутри, был благодарен этому рыжему недошинигами. События у Соукьеку, бой с Куросаки, решение спасти Рукию, то признание перед сестрой. Всё это окончательно перевернуло в душе Бьякуи вверх дном... и расставило по местам. Выдернув сестру из-под меча Гина и посмотрев Рукии в глаза, Бьякуя не увидел в них ни ненависти, ни желания отомстить. Почувствовал только, как она, прижимая его раненого к себе, пытается защитить... Да, он понял, как ошибался. Раны надо лечить, очищать, перевязывать. Их нельзя прятать и закрывать наглухо, иначе они начинают гноиться. И душевные раны тому не исключение. Вот только по-другому он давно уже не умел... Рассказав Рукии о сестре, о себе, признавшись в своей слабости перед всеми, включая Куросаки, попросив у Рукии прощенья, Бьякуя почувствовал наконец такое облегчение, которого не давали ни изнуряющие тренировки, ни сильнейшие противники, ни ненависть к самому себе. Облегчение, после которого можно было почти заново начать жить. Хисана оказалась права, когда говорила, что признание вины никак не унижает гордости. Впрочем, как и всегда оказывалась права в подобных вопросах... Бьякуя очнулся от ощущения приближения знакомых реяцу. Послышался негромкий разговор, и по тропинке к нему направились Ичиго, с цветами в руках, и Рукия, с небольшой корзинкой. - Эм, Бьякуя, можно? Мы тоже хотим навестить могилу, ты не против? – вклинился фамильярный риока раньше, чем Рукия успела что-то сказать. Она пихнула его в бок локтем, требуя замолчать: - Простите, нии-сама, мы можем прийти позже. Бьякуя перевел на Ичиго тяжелый взгляд, помолчал, мельком глянув на Рукию (как это, всё-таки, для него до сих пор неимоверно трудно!) и промолвил: - Не нужно. Я уже ухожу. – Сегодня у Рукии ничуть не меньше прав для того, чтобы впервые навестить могилу старшей сестры. А он может прийти ещё раз, чтобы позже поговорить с женой. И, повернувшись, Бьякуя пошел по тропинке, чувствуя спиной, как, переглянувшись между собой, провожают его взглядами Рукия и Ичиго. Нет, одного раза и одной благодарности, произнесённой в день спасения Рукии вполне достаточно. Рукия всё понимает, а рыжему недошинигами вовсе не обязательно знать, что вдвоём они спасли его от чего-то более опасного и более страшного, чем смерть.