***
Жеманно мизинчиком поправив сползшие на нос очки в круглой черной оправе, Лиза позволила себе оторваться от уже наполовину прочитанного, последнего по счету в серии, томика манги «Цветы зла» за авторством Осими Сюдзо, переводя задумчивый взгляд с черно-белых страниц на маленький циферблат обвивающих ее хрупкое запястье изящных серебряных механических часиков с браслетом в форме кусающей себя за хвост змеи. Десять минут уже прошли, ровно шестьсот секунд уже истекло, а значит настал и конец «наказания». Отложив книгу в сторону, прямо на укрытый махровым ковром паркет, все это время просидевшая на полу Елизавета, предварительно сладко потянувшись до хруста в затекших суставах, повелительно опустила ладонь на голову мелкой дрожью трясущейся у нее в ногах Юли. Мимолетно осторожно погладила подушечками пальцев волосы — «Хорошая девочка», — прежде чем стянуть с раскрасневшихся ушей подруги глухие, плотно прилегающие наушники, полностью лишающие незадачливую жертву возможности слышать хоть что-то, кроме собственного оглушительного сердцебиения и сбивчивого дыхания. — Молодец, рыжик, умничка моя, все, все… Сбивчиво, нежно шептала, пока расстегивала на коротко стриженном затылке многочисленные тугие ремешки, надежно удерживающие на лице тихо хныкающей Юлианы глухую маску из черной кожи. Вслед за этим предметом гардероба также последовали и плотные непроницаемые накладки на глаза, а затем — и насквозь обслюнявленный шарик тугого кляпа. И все это действо сопровождалось ласковыми словами, да воздушно-легкими, невесомыми поцелуями, пока надежно обездвиженная с помощью специальной изоленты розового цвета — такая липла только сама к себе, не приставая к нежной коже, — Юля продолжала оглушенно и беспомощно хлопать слезящимися, отвыкшими уже от яркого света глазами, кривя дрожащие от сотрясающих ее всю едва сдерживаемых рыданий сжатые губы. «Как же она была по-невинному прекрасна в этот момент» — в который уже раз отметила для себя Елизавета, любовно убирая с покрытого холодной испариной бледного лба партнерши налипшие к нему влажные от пота спутанные волосы. — П-пожалуйста, Лиза, п-п-прошу… Я больше не могу, у-у-у… Едва слышно и умоляюще — просто музыка для ушей. — Хорошо, котеночек мой, потерпи немножко, скоро тебе полегчает… Подложив заранее заготовленную на такой случай подушку под голову всхлипывающей Юли и вооружившись острыми швейными ножницами, Лиза переместилась к плотно перемотанным стройным ногам своей девушки. Несколько деловитых щелчков широких лезвий, с легкостью перекусывающих липкие путы в нужных местах, и ее восхищенному взору открылось весьма соблазнительное зрелище. Округлый, покрытый короткими волосками, все такого же медного оттенка, что и на голове, пухлый холмик лобка, венчающий маленькую аккуратную писечку, из которой бесстыдно выглядывал серебристым основанием с целым рядом маленьких кнопок-пуговок, почти полностью погруженный в Юлину чрезвычайно мокрую от невыносимого возбуждения киску, включенный на полную мощность силиконовый вибратор. Томно облизывая губы, Елизавета потянулась к агрегату, одновременно с этим припадая к часто вздымающемуся от напряжения плоскому животу партнерши, жарко целуя солоноватую на вкус кожу, втягивая носом столь приятный ей мускусный аромат распаленного до предела девичьего тела. Но вместо того, чтобы совсем вытащить из Юли вызывающий уже дискомфорт теперь выключенный дилдо, Лиза, лишь разок вытянув ее из глубин лона изнывающей от страсти подружки, вновь вогнала его почти под корень во влажно хлюпающее от ее напористых движений влагалище, с несказанным удовлетворением извлекая из умоляюще скулящей под ней Юли особенно звонкий и отчаянный сладкий стон удовольствия. Уже всерьез жестко трахая киску змеей извивающейся при каждом ритмичном толчке любовницы, Елизавета и в своих оральных ласках спустилась ниже, переведя все свое пристальное внимание на набухшую горошину клитора, то дразня его самым кончиком гибкого горячего язычка, то припадая губами, то и вовсе — играючи прикусывая, под испуганные ойканья Юлианы. Она и сама уже была невероятно близка к тому, чтобы кончить — пальцами свободной руки Лиза как заведенная отчаянно натирала собственную пульсирующую от неудовлетворенного желания киску, прямо сквозь влажную от смазки хлопковую ткань трусиков, изредка неглубоко проникая пальцами внутрь себя. — Л-л-лиизонька, я, у-у-ух… Не останавливайся, я сейчас кончу, я сейчас… У-у-у… Сжалась в комочек, выгибаясь навстречу ее ноющей уже от усердия руке — Елизавета даже через силикон и пластик вибратора ощутила, как сильно сжала фаллоиммитатор внутри себя партнерша. Заходясь в судороге накатывающей волнами разрядки, Юля расплылась довольной лужицей по ковру, надрывно всхлипывая и еле дыша. Поднявшись с пола, Лиза принялась демонстративно стягивать с себя трусики, слегка задрав клетчатую юбку, буквально купаясь в направленном на нее полным невысказанной благодарности теплым взглядом из-под длинных густых ресниц. — А теперь давай, девочка моя послушная, последний рывок — помоги и мне… Призывно виляя широкими бедрами, осторожно опустилась на корточки, позволяя Юле с готовностью припасть ртом к ее влажной киске, проникнуть услужливым язычком в святая святых, делать все для того, чтобы довести Елизавету до столь желанного финала. — Ох, да, вот так, молодец, м-м-м-м… Да-а-а… Обильно кончила, заливая и без того измазанное слегка пахнущим чем-то кисловато-терпким секретом лицо партнерши слабой струей белесого эякулята, стекающего теперь тонкими струйками по рыжей нахмуренной брови и закрытому веку вниз — сквиртанула так сквиртанула. Сползла на бок, прижимаясь всем, обладающим приятными округлостями, горячим телом к любимой девушке, не забыв страстно, дразняще шепнуть на ушко: — Ну как, понравилось? — Очень. На том и порешили, скрепив сделанные выводы смачным французским тягучим поцелуем. Конечно, им еще предстояло освободить Юлиану от изоленты и помочь ей доползти на негнущихся ногах до ванной, но все это будет потом, а пока — у них было еще достаточно времени, чтобы, лежа на новеньком махровом ковре, предаваться неторопливой ласке, снова и снова переплетаясь языками, словно бы в изысканном жарком танце. Но даже будучи полностью увлеченной поцелуями, даже прижимая к себе любимую так крепко, как только могла, Елизавета все никак не находила для себя способа избавиться от засевшей в голове назойливой мысли: что бы ни случилось, она никому не позволит отобрать у нее Юлю — даже если для этого понадобиться идти на крайние меры. Она могла принадлежать Лизе и только ей — а значит, план по избавлению от незадачливого соперника только начинал набирать обороты. Благо, причина наконец-то избавиться от назойливого «дружка-пирожка» объявилась сама собой.***
Замялась у входной двери — с тех пор, как они с Лизой обсудили ее в Филиппа влюбленность, Юля заразилась раздражающей ее самой неловкостью. Их теплые, дружеские с парнем отношения теперь были безвозвратно запятнаны ее потаенными, не имеющими выхода желаниями. Впрочем, если мужчина и замечал внезапно возведенную между ними стену нарочитой отстраненности, виду пока что не подавал, предпочитая вести себя так, как и всегда — радушно и приветливо. Но долго ли будет это все продолжаться, долго ли ее будет мучить это спрятанное за маской безразличия влечение? Юлия понятия не имела, с горечью признавая для себя тот факт, что она вряд ли сможет дотерпеть до того дня, когда безответная влюбленность, до дна исчерпав себя, наконец полностью выветрится — сколько там, говорят, вырабатываются гормоны? Три года? И в условиях того, что Юлиана ну ни за какие коврижки не хотела отказываться от единственного близкого друга — как-то за последние несколько лет все другие ее приятельницы и приятели разлетелись, кто куда, в воздухе растворившись, в чем девушка в основном винила переезд почти через всю страну. Ради Лизы она в свое время бросила все — родителей, учебу в институте и, так и не ставшим ее, парня, по которому до этого многие месяцы отчаянно сохла… А вместе с увеличившимся расстоянием и слишком натянутые нити связей начали постепенно разрываться, пока Юля не осталась наедине с Елизаветой в незнакомом ей городе. Пока не появился Филипп, с которым их объединили общие интересы и случайная встреча, связанная с экстренным спасением попавшего под машину уличного кота. А значит — выбор оставался только один. Сжав зубы, Юля шумно вздохнула, нашарив, наконец, непослушными пальцами кнопку звонка. Долго ждать хозяина квартиры не пришлось — дверь гостеприимно распахнулась, заливая укрытую полумраком лестничную клетку теплым белым светом. Кроме давно ожидавшего ее прихода рослого синеглазого шатена, на пороге ее встретил и одноглазый, бандитского вида, рыжий, толстый, полосатый кот — вместо правого уха красовался рваный огрызок, а боевито вздернутый к потолку пушистый хвост был заметно крив, словно бы надломленная посередине тонкая ветка. — Мяу, — утробно поприветствовал ее Паскаль, породы городская дворовая, смачно вписавшись боком в облегающие стройные лодыжки черные гетры, оставляя на темной ткани отчетливые следы своей благосклонности в виде комков шерсти. — Проходи давай, пиццу скоро подвезут — как раз успеем начать просмотр. Парень обнял так бегло, словно обжечься о нее боялся, к могучей груди под плотной тканью серой толстовки, едва прижав щекой, дав лишь на мгновение уловить исходящий от себя свежий приятный древесный аромат одеколона — как будто в хвойном лесу побывала. Но даже этого мимолетного проявления близости хватило, чтобы заставить бледные до того Юлины щеки залиться легким розоватым румянцем. Все было так, как говорила ей Елизавета — отсутствие богатого опыта любовных отношений превращало Юлию в сухую спичку, готовую синим пламенем запылать стоит только рядом сверкнуть малейшей искорке даже самой пустячной влюбленности. — Привет, Рэй, — невпопад буркнула вслед удаляющейся из прихожей широкой спине, закрывая за собой дверь и поспешно стягивая грязные кеды — к ее стыду, из-за недавнего ливня, по дороге к нужному подъезду панельки, выходящему на внутренний дворик между многоэтажками, пришлось ни раз и не два вляпаться в размокший от дождевой воды грунт. Филипп Рейман имя свое никогда не любил — сказывались натянутые отношения с отцом, в честь которого его и назвали, предпочитая с большей охотой откликаться на кличку, образованную из слегка измененного сокращения фамилии. Да и что греха таить — имя «Рэй», на Юлин непритязательный слух, звучало ничуть не хуже, чем «Филипп» или даже «Фил» — на иностранный манер. С трудом оторвав жирненького кота от пола, Юля, поудобнее устроив стойко терпящую подобные страшные издевательства над своей персоной утробно мурчащую животину на руках, уверенно направила свои стопы в сторону зала. Бесцеремонно плюхнулась на обитый флоком бежево-кофейной расцветки удобный диван перед большим, чуть ли не во всю стену, теликом, согласно давней привычке подобрав под себя ноги и усаживаясь по-турецки. Паскаль, которому навязчивые ласки, как и обычно, довольно быстро приелись, предупреждающе фыркнув, пружинисто спрыгнул с рук на кофейный столик, чтобы затем, демонстративно вытянув вверх заднюю лапу, начать самозабвенно вылизывать у себя под хвостом. Юля хотела было наглеца на пол согнать, но ее отвлекло нечто куда более интересное, чем отчаянно намывающийся кот — раскрытый примерно на середине толстый фотоальбом, лежащий на стеклянной столешнице. Пролистав несколько страниц по направлению к началу, Юлиана только укрепилась в своей первоначальной догадке: с, местами выцветших уже, снимков на нее смотрели в основном одни и те же лица: редко улыбающийся, почти всегда серьезный Филипп и его родители, а также вероятно близкие родственники; лишь иногда портреты сменялись картинами природы и городскими пейзажами. Наконец, блуждающий любопытный взгляд уцепился за одну из весьма старых глянцевых фотографий: портрет нарядно одетого насупившегося — того и гляди, заплачет — маленького синеглазого мальчика с прилизанными на бок коротко стриженными волосами. Но особенно в глаза бросалась, если не считать скорбное выражение лица, заметная, уже начавшая заживать, такая знакомая царапина на подбородке, покрытая толстой коркой темной коросты. Значит, шрам у него еще с детства остался, интересно, что же с Филиппом такое приключилось — во время игры на улице упал неудачно? Юля подушечкой пальца сочувственно погладила место травмы, погрузившись в пространные невеселые размышления о том, что у парня вполне могло быть не слишком-то приятное детство, иначе в фотоальбоме снимков, запечатлевших на пленке его такую редкую улыбку, было бы гораздо больше. Выходит, они и в этом были похожи. — Подглядываешь? Юля вздрогнула от внезапного звука этого низкого, спокойного голоса за спиной, поспешно возвращая альбом на место — только вот страницы обратно пролистнуть не соизволила, позволяя мужчине сразу догадаться о том, что же она с таким интересом все это время рассматривала. Сколько ни силилась Юлия понять, что же означало то непонятное выражение лица, с которым Филипп смотрел на изображение самого себя в детстве, прочитать истинные эмоции мужчины она так и не смогла, однозначно определившись лишь с тем, что столь тщательно сдерживаемые чувства вряд ли были положительными. Да и продлилось это оцепенелое молчание лишь каких-то несколько секунд — захлопнув альбом, Филипп так же провел между ним и Юлией невидимую черту, одним этим жестом обозначив, что обсуждать увиденное он совсем не собирается. — Извини, я не подумала… Только головой покачал в ответ на запоздалое извинение, примирительно приподнимая уголки рта в ободряющей полуулыбке. Даже вот нашел нужным объясниться, одновременно с этим доставая из-под диванной подушки скетчбук, который Юля до этого и не заметила даже: — Ничего. Это я так, высматривал в качестве референса фото маленькой племяшки — у нее скоро день рождения, вот она попросила, чтобы я ее портрет нарисовал. Только чтобы она была типа в скафандре, в космосе, с запахом черники… — С запахом черники? Юля непонимающе изогнула бровь, склонив голову на плечо. Филипп, ненавязчиво устраиваясь на диван рядом с ней, с готовностью пустился в пространные разъяснения: — Ну… Она так говорит, что когда слышит слово «космос», в нос сразу ударяет запах черничного варенья, и что буква «к» в этом слове совершенно точно имеет бирюзовый цвет… Слышала когда-нибудь о синестезии? Детский психолог, к которому Олю водили несколько месяцев назад, сказал, что либо у девочки просто слишком живое воображение… Либо она действительно воспринимает окружающий мир несколько иначе. Мужчина, казалось, при этом и сам не заметил, что его рука теперь уютно покоилась на прямоугольной спинке дивана за головой внимательно его слушавшей девушки. — М-м-м, мне казалось, что это явление скорее описывает случаи, когда человек приписывает отдельным эмоциям определенные цвета, типа, красный — злость, фиолетовый — вожделение, и тому подобное? — Ну так-то у феномена синестезии гораздо больший спектр возможных проявлений, так что… А почему именно фиолетовый? Разве красный, опять-таки, не более общепринятый вариант для ассоциации со страстью? Юля несколько замялась — не слишком-то хотелось вспоминать школьные годы, но дать честный ответ, даже несколько вымученный, представлялось ей сейчас более выгодным, ведь тогда и не любящему оставаться перед кем-то в долгу Филиппу в ответ придется рассказать о себе что-то личное. Прокашлявшись в кулачок, прочищая горло, Юлиана подала голос, с преувеличенным интересом разглядывая обшарпанный матовый черный лак на коротко обрезанных ногтях: — Когда училась в старших классах, очень любила носить одежду такого цвета, даже школьная форма — платье — была сшита из очень темно-лиловой ткани. Футболки на уроки физкультуры, даже белье нижнее… Не знаю уж, почему — просто нравилось и все. До тех пор, пока один из популярных парнишек класса, который меня особенно невзлюбил из-за того, что моя старшая сестра его отшила — постоянно прыщавой ведьмой за глаза называл — на весь класс не ляпнул, что, видите ли, согласно психологическим исследованиям, фиолетовый — цвет сексуальной неудовлетворенности, и у непопулярной у противоположного пола меня на лицо клинический недоеб-с. Как ты понимаешь, быть всеобщим посмешищем мне не очень понравилось. А неприятная ассоциация с этим цветом ко мне так и прилипла. Такие дела. — Хм, ну… Понятно. Если тебе от этого будет легче — мне тоже нечего особенно хорошего о школьном времени рассказать. Постоянные знакомства не особенно выходило заводить — из-за работы отца приходилось часто из города в город переезжать, меняя учебные заведения, как перчатки. Деловито придвинул ближе к себе, стоящую среди прочего хлама на кофейном столике, полупустую пепельницу, ловко достал из кармана толстовки желтую пачку сигарет, щелкнул металлической зажигалкой в форме шахматной фигуры — черного коня, — закурил, с заметным удовольствием демонстративно втягивая в себя первую неглубокую затяжку. Выпустил к потолку колечко дыма, и продолжил, изредка делая паузы на то, чтобы вновь приложиться к мерно тлеющей сигарете. — Был, что называется, «проблемным» подростком, дрался, пил, курил и прогуливал уроки — стандартный набор. Глаза и ногти красил, кося под эморя, челку отращивал… Телочкам нравилось, говорили что на Джареда Лето из клипа the Kill похож — китайскую ее копию с вещевого рынка, а вот ровные пацанчики с района не слишком ценили. Одно из самых ярких воспоминаний — как я одного особенно борзого чувака за то, что меня пидором называл, в порыве гнева о бетонную урну в парке лицом уебал — минус нос, а кровищи-то сколько было… Отец-военный не оценил, естественно, всыпал по первое число — потом почти месяц с подбитыми, как у панды, глазами ходил. С каким-то, почти неуловимым, сожалением во взгляде сверкнул синевой в сторону не сводящей с него внимательных зеленых глаз собеседницы, виновато усмехнувшись одними губами: — Да и сам я не особо своими тогдашними поступками горжусь, пусть даже вдруг вернись я в то время — поступал бы точно так же, и совершал бы все те же ошибки. Такие дела. Впрочем, если захочешь о прошлом и дальше говорить — валяй, я не против еще чего рассказать, раз уж у нас сегодня намечается вечер неудобных воспоминаний. Юля саркастически хмыкнула себе под нос — вот уж действительно приятное времяпровождение, — но предложением пооткровенничать все же воспользовалась. И хоть её только все больше и больше тянуло сократить расстояние между ними, хотелось прикоснуться к Филиппу, воплотить свои хотелки в жизнь, она на это так и не решилась, вместо этого принявшись красноречиво натирать большим пальцем собственный остренький подбородок: — Откуда шрам? Все спросить хотела… Крепко задумался — заметно было по характерному для него жесту, — накрыл ладонью нахмуренный, испещренный скорбными морщинами, высокий лоб, но к рассказу так и не подступился — не смог, отвлеченный громким стуком во входную дверь. Похоже, в металл носком ботинка отчаянно долбились, презрев существование работающего звонка. — Кажись, пицца приехала, сча вернусь… Если не трудно — достань что-нибудь горло промочить из холодильника или бара, если захочешь чего горячительного. Отрывисто кивнула в ответ, поднимаясь с дивана — пока до кухни доползла, успела краем уха уловить обрывки яростной ругани, доносившиеся из-за неплотно прикрытой двери в прихожую: похоже, пиццерия умудрилась перепутать их заказ, подсунув вместо гавайской, так называемую «Элвис» — с бананами, беконом и арахисовой пастой. — …ну ебать! Не мои проблемы, чел, за эту рандомную хуйню я платить точно не собираюсь… Юля даже немного от смущения покраснела: обычно не спешащий проявлять неприкрытую агрессию Филипп так сильно матерился теперь именно потому, что прекрасно знал об ее аллергии на орехи. — Так, что тут у нас, — задумчиво бормотала себе под нос, беззастенчиво шарясь сначала по шкафам, в поисках подходящих сосудов для напитков, потом холодильнику, и, наконец, заглянув даже в морозилку. Вполне довольная своими трофеями: от уже початой бутылки апероля, чекушки водки, нескольких банок апельсиновой газировки, пары бокалов для вина, до формочки со льдом. Коктейльчик обещал получиться знатный — и что, что вместо игристого вина придется мешать с водкой, а вместо содовой добавлять фанту? Как говорится, схавают, а точнее, выпьют, чай, не гордые — и не такое в молодости в подъездах попивали, виноградный день не даст соврать. Юлю аж передернуло от воспоминаний о столь «изысканном» напитке, от одного запаха которого можно было белочку словить. Юлиана редко прикладывалась к бутылке — раз в два месяца вечерком в пятницу, не больше, но если уж выпивала… Скажем так, она принадлежала к тому особому типу людей, которых от алкоголя сразу же тянуло на поиск приключений на свою голову и не только, отчасти поэтому Юля и решила слегка прибухнуть в компании Филиппа — потеря стеснительности была бы ей как раз кстати. Рэй так и застал ее на кухне, сосредоточенно колдующей над бокалом: не дать ни взять — пытающаяся его приворожить рыжая ведьма. Как заметила его — хитро заулыбалась, тут же протягивая наполненный яркой оранжевой жидкостью сосуд: — Держи — я с пропорциями не заморачивалась — на глаз добавляла, так что придется сначала распробовать, пока не начнет получаться что-то удобоваримое… Поднес напиток к губам, уже по резкому спиртовому запаху понимая, что смесь получилась неудачной: — Не знал, что ты у нас в бармены заделалась. — Никем я не заделалась, просто за другими обезьянничаю. Недовольно надув губы, она пристально, с затаенным опасением, — вдруг совсем испортила? — наблюдала за тем, как Филипп делает осторожный глоток. Как она и боялась, вкус пока был недостаточно удобоваримым, как бы парень ни пытался, но скрыть гримасу отвращения под маской спокойствия ему не удалось. — С водкой переборщила… Чуток. — Ну-ка дай, сама попробую… В расстроенных чувствах выхватив бокал из его рук, не долго думая, Юлия опрокинула неудавшийся апероль-шприц в себя, слишком поздно осознав, что это, получается, был уже непрямой поцелуй. Даже сама не поняла, от чего закашлялась больше — от опаляющего глотку огнем горького алкоголя или от разом накатившего на нее стыдливого смущения. — Фу-у-у, гадость какая, ты прав… Вылив остатки пойла в раковину, принялась с нарочитым усердием вновь бутылками греметь, пытаясь нарочитой суетливостью отгородиться от душащей ее неловкости. Вышло не слишком удачно — стоило ей над бокалом чекушку наклонить, как вокруг ее запястья обвились теплые сильные пальцы, а рыжий затылок опалило жарким дыханием: — Да подожди ты, я же сказал — меньше надо… Управляя ее разом одеревеневшей рукой — на месте соприкосновения онемевшую кожу словно каленым железом жгло, — Филипп осторожно плеснул в бокал водки, самую малость, прежде чем помочь с возвращение бутылки на стол. Стоило прозрачному толстому стеклянному дну коснуться гладкой поверхности, как время замедлилось, словно бы резко перейдя с тридцати кадров на всего каких-то жалких десяти в секунду: вот он, изучающе несмело скользнул пальцами вдоль ее предплечья, чтобы затем осторожно прижать за плечи ближе к себе, уткнувшись в макушку носом. Оторопевшая от таких недвусмысленных проявлений внимания, Юля готова была свою задницу на спор поставить, что напряженной спиной, даже сквозь плотную ткань его толстовки, могла ощущать, как гулко билось в клетке из ребер его сердце, чувствовать исходящий от его сильного тела страстный жар. И, что греха таить, — она уже и сама поплыла, тая в его руках, будто фруктовый лед на солнцепеке, искренне наслаждаясь такой непохожей на то, что было между ней и Лизой, близостью. Дело было не в силе эмоций — даже сейчас Юлиана осознавала, кого она любит, а кого — просто бесстыдно вожделеет под действием отравляющей сладким ядом кровь химии. Разница ощущалась на контрастах: нежные и вместе с тем требовательные, обвивающие ее талию тонкие руки подруги вкрадчиво шептали о безмятежности нахождения в золотой клетке, в то время как эти, по-медвежьи грубоватые объятия так и кричали об искренней душевной теплоте, от которой веяло надежностью. И ей отчаянно хотелось большего, хотелось, чтобы он ее поцеловал, чему, впрочем, случиться было не суждено. Стоило Филиппу разок вдохнуть исходящий от ее волос запах, как он тотчас же отстранился, часто шмыгая носом и усиленно делая вид, что ничего между ними и не произошло. Даже слегка охрипшему голосу сумел придать обыкновенно присущие ему отстраненно-холодные нотки: — Ладно, давай я сам уж по-быстрому все смешаю — пицца остывает, да и фильм сам себя не посмотрит… Мягко, но безапелляционно ее отстранил от возни с алкоголем, отведя в сторону за локоток — одними кончиками пальцев, словно противно внезапно стало к Юле прикасаться. И тут же отвернулся, не дав толком рассмотреть недовольно нахмуренное лицо, лишь на секунду явив встревоженному взору девушки злые голубые огоньки раздражения в глубине недобро сощуренных синих глаз. Пользуясь тем, что парень ее странных жестов видеть уже не мог, Юлиана украдкой непонимающе поднесла прядь собственных волос к носу — от короткостриженной шевелюры отчетливо доносился довольно слабый, знакомый мускусный запах, присущий, ну… Лизе. Раскрасневшись стыдливо, аки свекла, отчаянно жалела о том, что, как оказалось, зря не помыла голову после их сексуальных игрищ — только на лицо попало же, ага, достаточно голову духами любимыми разок обдать, да. Только вот нежный цветочный аромат как-то быстро выветрился, что нельзя было сказать о необычайно прилипчивом кисловатом душке женской естественной смазки и эякулята… И ничего удивительного не было в том, что двадцативосьмилетний мужик был вполне способен этот запах опознать — за почти два с половиной года их знакомства Юля не раз и не два сталкивалась с его многочисленными пассиями. С другой стороны, у него явно никого не было как минимум месяцев семь — ни разу за этот долгий срок Юлиана не почувствовала аромата женских духов в его квартире, не находила засунутых в щель между спинкой дивана и сидением женских трусиков. Не обнаруживала ни длинных светлых волос на его верхней одежде — а ему в основном нравились именно блондинки, — ни засосов, выглядывающих из-под воротника рубашек, ни даже грязных керамических чашек в раковине — Филипп предпочитал пить исключительно из любимой стеклянной кружки с медным подстаканником. Одним словом — ничего, никаких следов. А значит, у нее-таки были шансы, особенно учитывая, что, исходя из его становящегося все более странным с каждым проведенным вдвоем вечером поведения, она тоже ему хоть немного, но нравилась. Главное — не забывать чаще голову мыть, мда.***
Бульк. С нарочитой сосредоточенностью в помутненном алкоголем взгляде уставился он на жалкие остатки янтарной жидкости, плещущейся на самом дне пузатой бутылки Хенесси, дрожащей рукой поднесенной к лицу. Последние порции принятого на грудь коньяка явно были лишними даже для Рэя, что уж говорить о прижимавшейся к его боку всем своим стройным телом, безнадежно пьяненькой, беспрестанно глупо хихикающей Юле. Она уже какую минуту все пыталась рассказать ему какой-то пошлый анекдот, всякий раз останавливаясь на полуслове — вероятно, шутка казалась ей самой настолько искрометной, что даже одной мысли о ней хватало, чтобы заставить Юлиану давиться истерическим хохотом. Что же, в бездонную копилку ошибочных решений добавилась еще одна — им явно не стоило так сильно нажираться в присутствии друг друга — непринужденно лежащая на его колени женская ручка и так бесстыдно вжимавшаяся в его плечо чуть выше локтя упругая женская грудь под тонким хлопком футболки не давали самому себе соврать. Даже пришлось невзначай краешком диванной подушки прикрыть пах — ни к чему было лишенной моральных установок девице знать о мучающем его уже какое-то время болезненном стояке. Пожалуй, не будь Рэй подшофе — не позволил бы ей таких фамильярностей, но алкоголь слишком активно стирал всякое уважение по отношению к личным границам, и потому на данный момент парню на все было уже плевать. Ну, почти все. Реально переспать с Юлей он бы не согласился даже под дулом пистолета, слишком глубоко в нем сидели усвоенные с малолетства принципы — не трогать чужое. Даже если до одури хотелось, вот как сейчас, хоть на стенку лезь. Незаметно покосился в сторону рыжей бестии, довольно лыбящейся в его сторону, уже совсем не прячущей своего жаркого голодного взгляда — того и гляди, сожрет, даже не подавившись. Пожалуй, он гораздо больше предпочитал скромную и сдержанную трезвую версию Юли нынешней бесстыжей — с ней, по крайне мере, можно было иметь дело, не боясь посягательств на его честь. С другой стороны, Рэй сам заварил эту кашу — начиная с предложения от апероля перейти к чему-то менее затейливому, нежели нуждающийся в верных пропорциях коктейль. Рука загребущая, тем временем, осторожно — как будто Юля надеялась, что Рэй не заметит ее грязных поползновений — скользнула вверх по внутренней части бедра. Пришлось спешно накрыть своей ладонью ее, переплетаясь пальцами. А аккомпанементом — суматошные попытки придумать хоть какой-то способ отвлечь их обоих от Юлиных соблазнительных манипуляций с его, и без того разгоряченным алкоголем вперемешку с вожделением, телом. Наконец, нашелся, поднося ее тонкие пальцы к своему подбородку, пряча за ироничной ухмылкой и шутливым тоном собственное смятение: — Все еще хочешь узнать, откуда у меня эти шрамы? Похоже, сработало. Юлия весело рассмеялась в ответ, высвободив руку из его захвата и демонстративно вытирая тыльной стороной кисти якобы выступившие от хохота слезы: — Я, конечно, Нолана люблю, но на Джокера ты совсем не похож, извини. Да и не слишком-то романтично звучит — в контексте последующей реплики Леджера. Все еще изображая легкомысленную веселость, Рэй, внутреннее благодаря счастливый случай за то, что его отвлекающий маневр сработал, начал заранее подготовленный монолог со всей словоохотливостью, на которую был в этот момент способен: — Хоть мой папаша и не был алкашом и маньяком, бросающимся на людей с ножом, рыльце и у него в пушку было, в частности — уж слишком любил ходить по бабам, отчего они с матерью периодически то разбегались, то снова сходились — уж слишком убедительно на нее действовали его щедрые подарки и заверения, что вот это был последний раз, точно-точно, даю слово. С возрастом он несколько остепенился, но мне уже тогда успело исполниться восемнадцать, так что, считай, что почти все мое детство сопровождалось постоянной руганью между родителями. Периодически и мне самому доставалось, как ты можешь понять по оставленному на моем подбородке шраму. Как-то раз на встречу с очередной своей пассией он двухлетнего меня потащил в качестве прикрытия — дескать, с сыном гулять пошел, а не на блядки. И вот стоят они, значит, на самом входе дома культуры — его любовница была там сотрудницей, может детские кружки вела, без понятия, — а я маленький рядом в прогулочной коляске сидел, ну вот они отвлеклись на лобызания, и, сам не знаю, кто виноват был, но кто-то из них случайно задел коляску и я вместе с ней прямо по пологой лестнице вниз полетел. Вот и впечатался подбородком в одну из бетонных ступенек — кровищи и ора было — ого-го. Мать потом еще долго не хотела ни под каким видом меня отцу доверять. Расстроенно сверкнув в его сторону мутной зеленью грустных глаз, прежде чем наконец решиться Филиппа осторожно обнять, уткнулась теплой щекой ему в грудь: — Поэтому ты его и ненавидишь так, да? Рэй совсем не нуждался в этом проявлении невысказанного сочувствия со стороны Юли — прошлое оставалось в прошлом, почти не оказывая влияния на его нынешнюю жизнь, но вместе с тем — и против ничего имел, будучи уже достаточно зрелым, чтобы не видеть в банальном сердоболии нападок на его самооценку. Отчасти поэтому и позволял девушке себя лапать. Что касается других причин… О них думать совсем не хотелось. Его вполне устраивали подобные отношения на грани, потому что Рэй был свято уверен в том, что, чтобы ни случилось, проведенную им самим черту возможной близости в их отношениях он никогда не перейдет. — Раньше ответил бы, что да, но мы так давно не общались, что даже моя к нему неприязнь за это долгое время успела несколько выветриться, как бывает со всяким чувством, долгое время не имеющим никакой внешней подпитки. — Что же имя тогда не сменил? От этого, в сущности, невинного вопроса Рэй досадливо поморщился, вновь обращаясь к не самым приятным воспоминаниям юности: — Имел дурость пообещать находящейся на смертном одре бабушке оставить все, как есть. — А что, ты всегда сдерживаешь обещания? Даже если тому, кому клялся, уже все равно?.. Пусть и высказанная в мягкой форме, жестокая бестактность с ее стороны оставалась таковой, неприятно его уязвив, дескать, «мертвецам уже похуй на дела живых, зачем паришься?», и Рэй не смог удержать себя от того, чтобы слегка взбрыкнуть: — Даже если так — мне-то не будет плевать! Я, в отличие от некоторых, все же имею хоть какие-то моральные принципы. Пока огрызался, успел выбраться из ее ослабевших объятий и пересесть подальше, вновь создавая между ними приемлемую для простого дружеского общения дистанцию. Юля, понятное дело, колкости его не оценила, предупреждающе хмуря изящные брови — «меня тоже не стоит гладить против шерсти»: — К чему это ты клонишь? — К тому, Юлечка, что будь я на твоем месте — никогда бы не стал украдкой клеиться к другой девушке, уважая чувства своей второй половинки. Ну вот, наконец-то облек в слова свой протест против ее на него недвусмысленных притязаний, пусть даже и без особого энтузиазма; иного выбора-то и не осталось — не следовало девушке загонять Рэя в угол. — У нас с Лизой так-то свободные отношения, так что можешь свое морализаторство себе куда подальше засунуть. Раздраженно выпятила нижнюю губу, сложив руки на груди в защитном жесте, пока он тщательно обдумывал ее ответ — с образом Лизы в его голове, с которой он был шапочно знаком, в основном по рассказам любящей почесать языком о личной жизни Юли, разрешение трахаться налево и направо как-то совершенно не складывалось. Чтобы собственница с явными авторитарными замашками, и позволяла своей «котеньке несмышленой» иметь интрижки на стороне… Что-то тут точно не складывалось, и хотя ему совсем не хотелось обвинять Юлю во лжи, другого варианта он пока что для себя не находил: — Пра-а-авда? Впервые слышу… Наверное, я просто слишком забывчивый, в одно ухо влетело — в другое вылетело… — Наверное, ты просто никогда меня не спрашивал. — вторила ему, передразнивая появившуюся в его голосе уничижительно-саркастическую ядовитость, порядком уже начиная Рэя своим вызывающим поведением бесить. Плевать, что пьяная — подобное неуважение к себе ему ну совсем не хотелось терпеть. Он даже незаметно для самого себя придвинулся к ней ближе, теперь угрожающе нависая над Юлей, словно готовый вот-вот наброситься хищник — даже костяшки яростно сжимающих спинку дивана пальцев от напряжения побелели. — Даже если так — думаешь, что мне было бы интересно быть твоим мальчиком на одну ночь? Поясняю для непонятливых — давиться объедками с барского стола я не собираюсь, ок, да? — Прости, я не… Ему невероятно сильно хотелось ее в этот момент проучить как следует, но туманящий разум, разбавляющий текущую по артериям кровь алкоголь слишком путал его и без того беспорядочные мысли, мешая здраво мыслить. Потому Рэй и не нашел ничего лучше, чем, беспардонно прерывая Юлино запоздалое извинение, зло притянуть девушку за горловину зеленой футболки к себе и яростно поцеловать, если это его злостное покушение на откусывание ее нижней губы можно было вообще так назвать. И даже отчаянные попытки мысленно убедить себя в том, что это был лишь выбранный им способ ей отомстить, не смогли помочь ему спрятаться от нелицеприятной правды. Рэй даже больше не пытался ее от себя оттолкнуть, и когда Юля с готовностью прильнула к нему, запуская пальцы в его непослушные темные волосы, он лишь усилил напор, углубляя ставший весьма страстным поцелуй, жадно пробуя ее на вкус. И даже насквозь пропитавшая ее податливые губы терпкая горечь дорогого алкоголя нисколько его не смущала. И он снова совершал неоправданные ничем, кроме его беспечности, ошибки, даже осознавая, что в будущем они могут ему не слабо так аукнуться. В конце концов, он всегда был таким упрямым в своем желании снова и снова на грабли наступать, если не сказать — «необучаемым», утешая себя потом мыслью, что если бы при принятии важных решений он руководствовался только рассудком, то жизнь была бы неимоверно скучной. И как же Рэю было тяжело, наконец, оторваться от разомлевшей в его объятиях девушки под заливистые трели не утихающего уже какую минуту дверного звонка.***
И куда он только ушел — все ведь так хорошо начиналось… Искусанные припухшие губы все еще помнили о недавних жарких поцелуях — а Юлиане уже хотелось еще, и побольше, да по развратнее… Черт, она была бы не против, даже если бы Филипп решил трахнуть ее прямо так, здесь и сейчас… Недовольно скуксившись, Юля попыталась было с дивана неуклюже подняться, да только ноги сразу подкосились и живот неприятно скрутило от вызванной внезапным приступом сильного головокружения тошноты. До этого прятавшееся за излишней веселостью и блаженной пустотой в голове неприятное осознание в кой-то веки настигло ее, пусть и с заметным осознанием — девушка явно не рассчитала с количеством выпивки, опьянев в итоге гораздо сильнее, чем хотелось бы — удивительно, как у нее еще язык не начал заплетаться и она все еще была способна складывать слова во вполне удобоваримые предложения. Думала уже даже попытаться Филиппа позвать, но ее уже успели опередить, только вот мужчина вернулся не один, и вид непрошеной гостьи заставил Юлю затравленно вжаться в подушки. Вроде и не сделала ничего предосудительного, и все равно — одного взгляда на подругу хватило, чтобы вызвать в Юлиане острый приступ опасливого стыда, сумевшего пробиться даже сквозь отупляющую плотную пелену алкогольного опьянения. И что она только здесь делала — вечер становился все более неловким и странным, стремительно скатываясь в тартарары. — Я смотрю, время вы не теряли, значит, она уже рассказала тебе? — поинтересовалась Елизавета ровным, если не сказать — довольным тоном, обращаясь почему-то первым делом именно к Филиппу. Тот, устало прижимая руку к лицу, всем видом показывал, насколько он и сам был не в восторге от всей этой ситуации, лишь неодобрительно проворчал, решив сразу без увиливаний перейти к сути: — Про ваши якобы свободные отношения? Уже наслышан. Только вот одного не понимаю: какого хрена ты решила сюда заявиться? Ревность внезапно в жопе взыграла? Открою секрет — ты выбрала на редкость хуевое время для того, чтобы брать свои слова назад, так что не могла бы ты… Лиза даже и бровью не повела, игнорируя его не слишком-то завуалированное предложение свалить подобру-поздорову. Вместо этого она демонстративно приземлила свою пятую точку на подлокотник дивана, заключая соляным столбом замершую, безуспешно пытавшуюся слиться с окружением, словное её тут нет, Юлю в объятия. — Я не про это. Или она еще не посвятила тебя в наши планы найти партнера для тройничка? Видишь ли, — властно сжала ладонями Юлины плечи, не давая той и слова возражения вставить прежде, чем продолжить, придавая еще больше ядовитой елейности своим вкрадчивым увещеваниям: — Нам с рыжиком хотелось бы сексуальную жизнь разнообразить — за семь-то лет даже самое изысканное блюдо может приесться, не находишь? Пусть это и было ложью, Юлиана не могла не признать, что предложенный Лизой вариант нравился ей даже чуточку больше, чем идея развлекаться с Филиппом наедине, ведь если бы они это сделали втроем, по обоюдному согласию, то… То это даже нельзя было бы назвать изменой и ее совесть была бы чиста. Оттого и в поднятом на оторопевшего от такого нескромного предложения мужчину виноватом взгляде зеленых глаз так же отчетливо и читалось нечто похожее на надежду — в это мгновение ей уже отчаянно хотелось, чтобы он согласился. — Да как ты… — Ну мы же все здесь взрослые люди, — Лиза бесцеремонно задрала на не сопротивляющейся ее бесстыдным манипуляциям тяжело дышащей Юлиане футболку, по хозяйски сжимая в ладонях аккуратные сисечки, зажатые в плену фиолетового кружевного лифчика: — Смотри, мы же все этого хотим — к чему тогда все эти увиливания? А Юля, закусив губу, все не могла отвести призывно сияющих болотными огоньками — того и гляди, в дремучую трясину заведут, только сойди с тропинки — очей от его лица, не в силах больше думать ни о чем, кроме собственного им восхищения. Он казался ей в этот момент нереально красивым, а еще эти потемневшие от раздирающего его мучительного желания синие глаза… О, как же сильно она Филиппа в этот момент хотела, бесстыдно при этом отдаваясь на волю, со знанием дела ласкающим ее тело, Лизиным рукам. И он наконец сдался — правда, это скорее она сломала его — окончательно и бесповоротно. Отчаянно, будто от этого его жизнь зависела, приложился к бутылке Хенесси, судорожными глотками вливая в себя остатки коньяка, вытер о тыльную сторону руки сжатый в тонкую ниточку рот, и ухнул в бездну, погружаясь вместе с ними на самое дно вызванного похотью безумия. И Юля встретила его с распростертыми объятиями, покрывая его лицо беглыми, жадными поцелуями, пока Елизавета нежно гладила ее спину, дразняще водя подушечками словно бы наэлектризованных пальцев — каждое прикосновение отдавалось приятным покалыванием — вдоль позвоночника, одновременно с этим оставляя требовательными губами влажные следы на обнаженной коже ее узких лопаток. Юлиане даже думать не надо было больше — ее руки сами нашарили ремень на его джинсах, действуя будто бы самостоятельно, отдельно от тела. Трясущимися пальцами расстегнула ширинку и, охнув от неожиданности, уткнулась лицом ему в пах — Елизавета тоже времени зря не теряла. Справившись с замком на юбке гораздо быстрее, чем этого могла ожидать Юлия, Лиза не преминула игриво укусить подружку за бесстыдно выпяченный зад: острые зубки нещадно впились в аппетитную молочно-белую округлость левого полупопия. Надолго этого отвлекающего маневра не хватило — после небольшой заминки Юля снова бросилась на амбразуры, с новыми силами штурмуя все еще занимающего отстраненно-пассивную позицию, словно он и не знал, как себя в этой ситуации вести, Филиппа. Девушку, впрочем, это вполне устраивало: в этот вечер ей хотелось сделать все самой, в первую очередь ему доставив удовольствие, показав, как он сильно на самом деле ее возбуждал, как сильно ей нравился. К тому же, ей было уже невтерпеж наконец узнать, как выглядело его красивое, искаженное страстью мужественное лицо в тот момент, когда Филипп кончал. Нетерпеливо стянула с его бедер боксеры, искренне наслаждаясь видом пока что лишь полу-эрегированного члена — да у него даже детородный орган был, на ее превратный взгляд, красивый: прямой и пропорциональный, в меру толстый, с аккуратной розовой головкой, которую так и хотелось на вкус попробовать, что она не преминула сделать, осторожно беря его в свою уже порядком вспотевшую ладонь и осторожно прикасаясь к нежной крайней плоти горячим языком. М-м-м, слегка солоноватый, мускусно-терпкий, с едва заметным привкусом хвойного мыла — так бы и съела. Юля принялась нежно облизывать головку, то и дело осторожно обхватывая губами в неглубоком еще поцелуе, одновременно помогая себе рукой, медленно и ритмично Филиппу отдрачивая. Подобную сладкую пытку мужчина, естественно, выдержать не мог даже чисто на физиологическом уровне, и Юлиана, внутренне ликуя, довольно быстро добилась от него тихих, сквозь зубы, поскуливаний, также подмечая, как в ее руках член стремительно окреп чуть ли не до состояния каменного стояка. И только теперь Юля смогла позволить себе взять его в рот, стараясь при этом не задевать нежную кожу зубами — опыта оральных ласк, по крайне мере, с настоящими членами, а не резиновыми страпонами, которые любую грубость могли стерпеть, у нее особенно-то и не было, но свою неопытность она с лихвой компенсировала усердием, самозабвенно насаживаясь на его хрен влажными губами, позволяя растрахивать, привыкшее за время разных экспериментов с Лизой к глубокому минету, горло. С другой стороны, долго держать быстрый ритм у нее все же не получалось — доводящий ее до исступления язык Елизаветы, все это время ласкающий ее киску, заставлял ее то и дело останавливаться, выпуская скользкий от обилия ее слюны член на свободу вместе с рвущимися из груди сладострастными стонами. Она так увлеклась процессом, что даже и не заметила сразу, как ей на лицо сверху упало что-то мокрое и горячее — лишь ощутив на губах солоноватую горечь, Юля, наконец, соизволила поднять затянутые ряской похоти глаза на лицо Филиппа. И одного этого хватило, чтобы мигом сдуть ветром ледяным с нее весь развратный налет вожделения. Внутри все похолодело, а рука сама потянулась к его покрытой щетиной щеке, смазывая ползущую по ней мокрой дорожкой непрошеную слезу. Он выглядел на редкость плачевно — у Юли болезненно сжалось сердце от накатившего острого чувства вины, вызванного этой картиной. Он, похоже, и сам не понимал толком, что уже какое-то время плакал — такое неподдельное удивление отразилось на его лице, когда он с некоторым опозданием ощутил ее нежное прикосновение, понял значение этого жеста. И тут же глаза отвел, пряча искривленные в тщательно сдерживаемом рыдании губы за поднесенной к подбородку рукой — будто пытался таким образом от Юли защититься: — Прости, я не, не знаю, что на меня нашло, это… «Зачем ты извиняешься?!», — хотелось ей заорать, — «Это ведь я виновата, это все я… И мой эгоизм». Но вместо этого она лишь надсадно прохрипела единственное «Хватит!», прежде чем отчаянно оттолкнуть их обоих от себя — и Филиппа, и пока еще не понимающую, что происходит, Лизу. Бессмысленная суета в попытке спрятать душевный раздрай, в попытке отгородиться от пожирающего ее изнутри чувства отвращения к самой себе… Все тело нестерпимо чесалось, хотелось встать под нестерпимо горячий душ, пока, кажущаяся теперь такой грязной, кожа не начнет с мяса слезать. Неуклюже натянула на себя снятую в кажущемся таким гадким теперь порыве страсти мятую одежду, безуспешно пытаясь пальцами разгладить непослушные складки. — Рыжик, погоди, что случилось, чего ты… — Отъебись, не трогай меня! Умоляю, хоть раз послушай меня — и отвянь! Вырвалась из пытающихся ее удержать кажущихся ненавистными тонких дрожащих Лизиных рук, пряча ото всех свой затравленный взгляд. Вылетела пулей из квартиры, даже не потрудившись дверь за собой закрыть, неуклюже сунув узкие ступни в кеды — и пофиг, что стаптывает задники, как следует не натянув их на пятки. Вниз по лестнице, бегом, кое-как натягивая на плечи удобную куртку. И только переступив порог подъезда наконец-то позволила себе навзрыд уродливо разрыдаться, размазывая горючие слезы пополам с соплями по раскрасневшемуся лицу, поспешно широкими шагами удаляясь от панельки через грязный, погруженный в ночной полумрак, едва освещаемый тусклым фонарем двор куда глаза глядят — больше всего ей сейчас не хотелось, чтобы Лиза ее догнала. В том, что Филипп не захочет с их чокнутой парочкой больше никаких дел иметь она почему-то была уверена. А губы все продолжали шептать одно и то же, уносимое холодным вечерним ветром, слово — «Прости, прости, прости»… Будто это могло ей как-то помочь время вспять повернуть, исправив ошибки, за которые было теперь даже перед самой собой неимоверно стыдно. На полпути резко свернула в подворотню, испуганно сгорбившись за тонированной темно серой легковушкой, стоило только услышать чьи-то тяжелые шаги за спиной — незнакомец, не сбавляя быстрого темпа, почти что пробежал мимо, и по мелькнувшей в глянцевой поверхности соседней машины тени Юля сделала вывод, что высокая плотно сбитая темная фигура явно не принадлежала Елизавете. Воровато оглядываясь, вынырнула из-за тойоты, спешно удаляясь в противоположную от куда-то спешащего человека сторону. Хоть и шанс, что то был Филипп, казался ей чрезвычайно небольшим, Юлиана все же предпочла быть настороже — с людьми ей в принципе сталкиваться сейчас не хотелось, благо, в столь позднее время ей почти не встретился ни один прохожий на ее долгий, окольными тропинками петляющий между дворами, путь домой. Пока шла, все мечтала, чтобы пошел дождь, да такой сильный, чтобы вымочить ее всю до нитки. Но весеннее ночное небо, как назло, оставалось все таким же безоблачным, как и когда она выбежала из многоэтажки. О чем Юля думала, когда медленно, чуть ли не спотыкаясь на каждом шагу, отупело брела по одиноко пустующим улицам города? Больше всего о том, как же сильно она себя ненавидела, свою бесхребетность и ведомость, сочетающуюся с крайней степенью эгоцентризма в весьма неприятный гремучий коктейль… О том, как одним исключительно хуевым поступком перечеркнула два года крепкой дружбы с Филиппом, которого, как оказалось, она и за человека не считала — иначе как еще объяснить тот факт, что она воспользовалась им, словно игрушкой для исполнения своих собственных низменных хотелок? Лизу она в случившимся нисколечко не винила — в конце концов, это Юля посмела в лучшего друга влюбиться, поведясь на зловредные проделки взбесившегося организма… Да, конечно, Елизавета порой злоупотребляла своим безраздельным влиянием на Юлиану, но все же, все же… Как до дому добралась — и сама толком не знала, успев по дороге не хило так натереть себе пару кровоточащих мозолей на пятках — новехонькие и оттого немного жмущие кеды не были предназначены для таких долгих прогулок. Что касается Лизы… Говорить с ней, опустошенная и уставшая, как собака, Юля совсем не захотела, даже понимая, что в этом отчаянном акте упрямства она делала только хуже, причиняя боль единственному теперь близкому ей человеку. Но ничего толком поделать не могла — от одного взгляда на Елизавету живот начинало болезненно крутить, в глазах темнело, и к горлу подступал очередной приступ сухого рыдания — слез уже не осталось. Благо, умница-Лиза быстро поняла, какое негативное влияние на подругу сейчас оказывала одним своим присутствием, поэтому лишь молча постелила себе в гостевой, разумно предпочтя оставить все разговоры на потом. Только вот утром Юле лучше не стало — проведя мучительных почти полчаса в обнимку с унитазом, спешно проводила Лизу на работу, почти вытолкав ту из квартиры, от всех, полных волнения за нее, вопросов отбрехиваясь тем, что все еще недостаточно хорошо себя чувствовала для серьезного разговора. Сказала, что планирует весь день в постели проваляться, только вместо этого спешно принялась собирать свои вещи в дорожную сумку. Хотелось как в детстве — позвонить в обшарпанную дверь, встав на цыпочки, хлюпая сопливым носом в ожидании, когда же мама наконец откроет дверь, и рухнуть потом в ласковые теплые объятия, не стесняясь рыдать во весь охрипший от криков голос… Да — она вновь пыталась сбежать от проблем, хвостик поджав, как обычно и делала в особенно стрессовых ситуациях, только вот на этот раз ей было настолько плохо, что ни отмокание в душе, ни тисканье любимого английского бульдога Хемминга, ни пожирание мороженого в монструозных количествах не могли ей помочь. Обычно в такие редкие для себя моменты она обращалась к неизменно исцеляющим все душевные раны теплым и родным обнимашкам с Лизой, но так как Елизавета и сама теперь являлась частью проблемы, то обращаться за помощью было больше не к кому. Только вот уйти по-английски как-то не вышло. Звук поворачивающегося в замке входной двери ключа мигом спутал все ее планы — Лиза как-то слишком рано решила вернуться с работы. Суматошно отпихнув ногой битком набитый чемодан под свешивающиеся с кровати до пола края покрывала, Юля, в панике пытаясь пригладить непослушную челку, вышла навстречу любимой, только вот та оказалась не одна — вместе с ней на пороге застыл весь какой-то совсем с виду неопрятный и за ночь осунувшийся, будто неделю без сна провел, Филипп. — Нам надо поговорить. А что дальше — Юлиана уже и не слышала, обессиленно сползая на пол. Ее опять душили непрошеные рыдания вперемешку со рвущимися из груди сбивчивыми извинениями: — Простите меня, я… Я не могу выбрать — не хочу выбирать. Наверное, со стороны кажется, что это всего лишь игра, всего лишь всплеск злосчастных гормонов — банальная химия, но я так все равно не могу… Простите, пожалуйста, про… И даже несмотря на обнимающие теперь ее с двух сторон, переплетающиеся, словно пытающиеся ее от непонятной угрозы защитить, руки не смогли прекратить бесконечное падение, когда Юля, наконец-то достигнув дна, отчетливо ощутила, что внутри что-то безвозвратно оборвалось, сломалось, рассыпавшись на мелкие острые осколки.