Он взирал на собственное отражение в зеркале с таким изумлением и растерянностью, что со стороны могло показаться, будто он видел человека на другой стороне впервые. Не концентрируясь на общей картине, он одну за другой выхватывал детали, составлявшие его собственный образ: вытянутое печальное лицо с выступающими скулами, нервно потирающиеся друг о дружку костлявые ладони, ссутуленная спина, рваные шрамы на запястьях и шее, кое-как прикрытые простой белой рубашкой, фиолетовая кожа, чуть более темного оттенка фиолетового волосы и, наконец, черные, с белым зрачком, огромные глаза, поблескивающие на свету.
Спустя некоторое время, его, наконец, пробило запоздалое осознание того, что же за человек отражался в зеркале. От этого он, казалось, сжался только сильнее, чуть ли не согнувшись пополам, а его лицо приняло опечаленное и встревоженное выражение. Из отражения на него глядел столь же расстроенный, измученный совладелец Семейной закусочной Фредбера — Уильям Афтон.
На его губах возникла печальная улыбка, впрочем, быстро потухшая. Если бы кому-то со стороны довелось сравнивать вчерашнего Уильяма с сегодняшним, он бы по-настоящему ужаснулся произошедшей с ним переменой: обычно полные восторга глаза подернулись усталостью и застоявшимся чувством вины, лёгкая ухмылка, а порой и широкая, искренняя улыбка сменились поджатыми губами, под нижними веками залегли глубокие синяки, а кожа на его и без того худощавом лице обтянула выпирающие скулы ещё плотнее.
За дверьми послышались размеренные шаги, и Уильям, даже не прислушиваясь, легко узнал в грузной походке своего наставника, Генри Миллера. Уильям быстро покосился на часы и ужаснулся: вероятнее всего, за такое сильное опоздание ему зададут сильную трепку… Однако спустя пару мгновений шаги смолкли, остановившись перед дверью в комнату, так, словно бы человек за порогом размышлял, стоило ли ему заходить внутрь. Помедлив некоторое время, Генри приоткрыл дверь и бесшумно скользнул внутрь, замерев на пороге, и взгляд Уильяма, до того прикованный к собственному отражению в зеркале, быстро метнулся к чужой фигуре.
Генри стоял прямо и твёрдо, но в то же время вся его поза источала какую-то странную грациозность, какой отдают движения актёров, выступающих на сцене. Его волосы до плеч свободно спускались вниз, частично накрывая пухлощëкое овальное лицо, а глаза, отчего-то вечно глядящие то ли исподлобья, то ли сверху вниз, внимательно рассматривали растерянного юношу. Тонкие пальцы, сплетенные в замок перед ним, передвигались в некоем подобии танца, то скользя вверх, то опускаясь вниз и легонько постукивая по ложбинкам между трубчатыми костями. Сегодня Генри предпочёл облачиться в один из любимейших своих костюмов: нежно-лососевая рубашка, полосатая темно-пурпурная жилетка, пунцового оттенка пиджак и, конечно, излюбленный элемент гардероба бывшего учёного — белоснежный галстук-бабочка.
С порога, рассеянно пробежавшись взглядом по Уильяму, он спросил:
— Почему так долго? — он произнёс это спокойно, медленно и чётко, и под его пронзительным, пристальным взглядом Уильям слегка вздрогнул. Видимо, ощутив волнами исходящие от юноши разного рода эмоции, — от опаски до неловкости, — он, прокашлявшись, уже спокойнее прибавил: — Поторопись, Уильям. Сегодня важный день, — и, сказав это, он удалился из комнаты, перед этим одарив Уильяма одной из его широкого арсенала заранее заготовленных улыбок. Эта была мягкой и успокаивающей.
Лишь когда шаги удалились на достаточное расстояние, Уильям посмел выдохнуть… Как странно. Когда это он успел задержать дыхание?.. В общем, не суть важно. Его разум лихорадочно перебегал от одной части сказанной Генри фразы к другой, безуспешно пытаясь найти, что же такого его наставник сказал, что смогло так сильно взбудоражить его туманный рассудок. Поиски эти, впрочем, были абсолютно тщетны: зацепка, конечно, была, но отчего-то он никак не мог ухватиться за неё. Что же это было?
— Сегодня важный день, — пробормотал он себе под нос, машинально сунувшись в недра какого-то ящика. — Сегодня важный день, — повторил он, лихорадочно перебирая разбросанное в полном беспорядке ненужное ему барахло, лежавшее тут ещё до его переезда, — Важный день. Важный день, — как завороженный, твердил он, наконец, оторвавшись от ящиков и начав пружинисто измерять комнату шагами. Вскоре он остановился и стукнул себя по лбу, поморщившись от того, как долго до него доходило. В следующее мгновение он уже чуть ли не бегом спускался по лестнице.
Он стоял на пороге, уже полностью одетый, и легонько притопывал ногой. Его тёмные глаза были опущены вниз, и, судя по его виду, в отсутствие Уильяма он изрядно заскучал… впрочем, несмотря на эту непредвиденную задержку, Генри не был особенно зол, скорее, напротив, задумчив и спокоен.
— Прости, что опоздал, — протараторил Уильям и быстро накинул куртку на плечи, извиняющимся взглядом поглядывая на Генри. Тот натянуто улыбнулся и похлопал юношу по плечу, и по его выражению лица было ясно видно, что мыслями он находился где-то в другом месте. Быстро порывшись по карманам, Уильям, наконец, отыскал свой комплект ключей и вежливо указал Генри на дверь, позволяя ему пройти первым. Тот, видимо, даже не обратив на это внимания, спустился по лесенке и, не тратя попусту времени на ожидание подопечного, быстрым шагом направился к пиццерии. Уильям на мгновение оторвался от замочной скважины и чертыхнулся. Разве так сложно было подождать его хотя бы разочек?
С мрачным видом торопливо затолкав ключи в карман, он кинулся догонять уже далеко ушедшего мужчину.
Наконец, уже слегка запыхавшийся Уильям сумел поравняться с Генри, с облегчением перейдя на быстрый, но всё-таки шаг. Изначально ему показалось, будто наставник даже не обратил внимания на его присутствие, но это впечатление оставалось с ним лишь до тех пор, пока мужчина не заговорил.
— Уильям, ты готов разговаривать с полицией? — он произнёс это тихо, не глядя на Уильяма, так, будто обращался не к нему, а к кому-то в своих мыслях. Парень помолчал пару секунд.
— Не совсем, — честно признался Афтон, тут же уловив, как выражение лица Генри сменилось с задумчивого на неудовлетворенное, раздосадованное. Впрочем, к великому облегчению Уильяма, вскоре оно вернулось к нейтральному. — Я помогу, правда…
— Не стоит, — спешно попросил Генри, предупреждающе покосившись на юношу. Затем его взгляд смягчился и он уже спокойнее добавил: — Не нужно рисковать почëм зря. Нам не нужны проблемы. Лучше предоставь это мне.
Уильям озадаченно взглянул на Генри, но спустя пару секунд, потраченных на размышления, он неуверенно кивнул. В конце концов, Генри действительно обладал большим опытом в области сокрытия преступлений (что, честно говоря, очень сильно тревожило его подопечного…): отточенными, будто бы привычными движениями он накидывал пакеты на головы детей и также ловко покрепче затягивал их у оснований их шей, а потом, когда они прекращали дëргаться, он быстро, со знанием дела затолкал два тела в костюмы. Третье он поручил Уильяму, и потом, когда тот не смог справиться с распоряжением, молча укутал мёртвое тело в мешок для мусора и без особых усилий забросил свёрток в мусорный бак, слегка присыпав его другим мусором для маскировки…
И, что самое странное, делая всё это, он никак не менялся в лице. Будто бы всё сделанное было для него привычкой. Рутиной.
Наконец, они приблизились к пиццерии, и Уильям с большим трудом избавился от неприятных воспоминаний и постарался возвратить на своё лицо в меру взволнованное выражение, которое у него было в начале разговора. Получилось это у него так себе, если честно, но, наверное, его тревога вряд ли вызвала бы у стражей порядка сильные подозрения. В конце концов, когда в твоей собственной пиццерии происходят страшные, жестокие убийства, а тела жертв бесследно исчезают, переживать из-за этого — абсолютно нормально.
Вокруг пиццерии с самого утра уже мелькали яркие синие пятна — это полицейские копошились в окрестностях, надеясь найти хоть что-то, напоминающее зацепки. Впрочем, судя по их уставшим, не особенно внимательным взглядам, ничего особенно важного они найти не могли и уже сами понимали бессмысленность этих поисков. «Ещё бы», — подумалось Уильяму, — «Генри знал, куда спрятать так, чтобы не нашли».
Генри толкнул двери пиццерии и прошёл внутрь, и Уильям невольно ощутил укол зависти. Сухое, непроницаемое выражение его лица отражало сдержанное волнение — вовсе не подавляемую панику, в отличие от его собственного — и показательное, формальное участие, чтобы не выглядеть совсем уж безразличной сволочью.
Генри был мастером сокрытия своих истинных побуждений. Он был абсолютно непроницаем, и, даже несмотря на то, что он с Афтоном прожил в одном доме чуть ли не десятилетие, Уильям по-прежнему не знал о нём ничего, кроме имени, даты рождения и обрывочных деталей о семье.
Это восхищало и пугало одновременно.
— …Нет, все хорошо. Он в порядке, — настойчиво и уже слегка раздражённо произнёс он, и Уильям, потерявшийся в своих мыслях и потому упустивший целый кусок их беседы, безошибочно определил, что речь шла о нём и энергично кивнул несколько раз, постаравшись натянуть на лицо нервную улыбку.
Почти весь обход пиццерии Уильям находился в сумраке, из которого его ненадолго выволакивали на свет только внимательные карие глаза Генри, смотрящие ему прямо в глаза потемневшими радужками без единого блика. Глядя в его глаза, парень замирал на месте, как олень в свете фар.
Некоторое время он не понимал, что же такого было в этом взгляде, и лишь через несколько секунд его прошибло осознание: за толстыми линзами очков он мог разглядеть в глазах своего покровителя с десяток различных оттенков, — от спокойного созерцания до опасных, предостерегающих ноток, — но ничего, хотя бы приблизительно схожего с тревожной дрожью, чистосердечным раскаянием или хотя бы страхом.
Уильям и раньше замечал это в Генри, но сейчас это было особенно страшно осознавать. Он был один на один со своими эмоциями, страхами, болью, переживаниями и страшными тайнами, и если раньше у него хотя бы был Генри, то сейчас рядом не было и его.
У призового уголка процессия ненадолго запнулась, и Уильям прислушался к голосам впереди.
— …Я вас уверяю, вы там ничего не найдёте, — спокойно и убедительно твердил Генри, и Уильям мог подтвердить, что Генри был прав. Тела они спрятали далеко не в призовом уголке. Только полицейские об этом не знали.
— Сэр, мы должны всё внимательно осмотреть, — настолько же убедительно ответил ему темноволосый усатый коп.
— Я не готов тратить время на проверку призового уголка.
— А вам есть, что скрывать? — вдруг спросил офицер, внимательно взглянув Генри в глаза.
Уильям застыл на месте. Ощутимое в воздухе напряжение искрило на протяжении ещё нескольких мгновений, но за эти секунды лицо Миллера никак не поменяло своё выражение.
— Нет, офицер, — наконец, спокойно ответил он. — Просто я не хочу зря тратить и моё, и ваше время на обыск призового уголка, в котором вы, вероятнее всего, ничего не найдёте, — на мгновение его лицо скривилось в ухмылке, но быстро вернулось к серьёзному выражению. — Дети ещё могут быть живы.
В комнате повисло молчание.
Уильям просто не мог поверить своим ушам. Генри ведь собственными руками вчера проталкивал похрустывающие всеми костями детские тела сквозь перемалывающие плоть пружинные механизмы. Такая бесстыдная ложь… наталкивала его на определённые мысли.
— Генри, вы сейчас тянете в первую очередь их время.
Генри помедлил пару секунд и с серьёзным видом кивнул.
— Вы правы. Мне жаль.
Их разговор продолжился, но Уильям в него уже не вслушивался. Слегка повернувшись торсом в сторону говорящих, он отступил назад, слившись со стеной. Спустя какое-то время они ушли, а он остался стоять на месте.
Они даже не заметили его отсутствия. Просто забыли о нём и оставили позади. Как, впрочем, и большая часть людей в его жизни.
Уильям опустился на пол, облокачиваясь на стену. Он не боялся одиночества в смысле временного отсутствия поблизости людей. Он боялся другого одиночества. Комнат, полных живых существ, которым на тебя плевать. Умереть в одиночестве на улице. Привязаться всей душой, а потом оказаться преданным.
Генри всегда бросал Уильяма. Генри обманывал Уильяма. Генри ругал Уильяма. Генри игнорировал Уильяма. Генри бил Уильяма.
А Уильям каждый раз приползал к нему и становился на колени, моля о том, чтобы ему уделили хотя бы толику внимания и любви. Унижался, поддавался, зажимал себя, лгал, просил прощения за то, в чем не было его вины, страдал, служил ковриком у порога, об который в любой момент можно вытереть ноги, искал ошибки в себе, боялся и делал всё, что приказывал Генри. Пока им просто пользовались, как половой тряпкой.
И снова в нём закипал гнев. Почему Генри вообще имел на это право? Почему Уильям позволял ему так с собой обращаться?
Краем глаза он заметил движение в углу комнаты. Где-то в призовом уголке ещё копошился полицейский. Уильям ещё некоторое время наблюдал за тем, как страж порядка вытаскивает одну за другой плюшевые игрушки из коробок. Но мгновение спустя он поднялся на ноги и бесшумно приблизился к офицеру.
Ещё был шанс остановить это. Чистосердечное признание — это меньший срок. Генри получит по заслугам. А Уильям выйдет на волю и снова займётся семейными закусочными. И всё будет хорошо. Он будет строить аниматроников, а Генри живьём сожгут на электрическом стуле. Он будет счастлив. А Генри нет.
Бесшумно, будто боясь спугнуть этот второй шанс, он подошел к стеклянной витрине. Несколько секунд он молчал. Затем, наконец, начал.
— Офицер, я…
С легким удивлением в глазах полицейский резко выпрямился и взглянул на Уильяма. Тот замялся на пару мгновений, напряженно обдумывая, что же сказать дальше. Наконец, он вздохнул и внезапно осипшим голосом еле слышно произнёс:
— Это моя вина.
Повисло молчание, и как бы внимательно и выжидающе полицейский не заглядывал в глаза парня, в них он находил лишь опустошение и застывшее выражение страха и вины. Наконец, он потерял терпение и задал наводящий вопрос:
— Ваша вина? — Афтон замялся, и его ладонь нервно обхватила запястье другой руки, нервно потирая выступающие кости. Он вжал голову в плечи, то и дело открывая и закрывая рот в попытке что-то сказать.
— Это… это я во всём виноват, — промямлил он. Как бы он ни старался, правда никак не хотела вырываться наружу, и ему оставалось лишь помалкивать.
Наконец, он решился.
— Это… Это всё я. Я и Генри. Мы… Мы…
На его плечо тяжело опустилась знакомая ладонь, и толстые пальцы крепко сжали хрупкие кости. Уильям застыл на месте, и спустя несколько секунд Генри спокойно произнёс:
— Что такое, Уильям? — несмотря на то, что другой человек вряд ли мог бы углядеть в его спокойном, бархатистом голосе нотки холодного гнева, Уильям легко поймал предупреждающие интонации, от которых он бы вздрогнул, если бы сам Генри не удерживал его на месте, словно в тисках. Затем одна рука легко прошлась по его плечу, и карие глаза мужчины взглянули на парня снизу вверх внимательно, пронизывающе, но затем поднялись на полицейского, и тень в них пропала, уступив место лёгкой смешинке.
— Что Уильям вам понарассказывал, офицер?
— Мистер Миллер, ваш подопечный… — осторожно начал страж порядка, но почти сразу был прерван спокойным, твёрдым голосом Генри:
— Не воспринимайте его всерьёз. Он просто напуган и потому винит себя.
Как бы в подтверждение, его рука снова предупреждающе прошлась по плечу Уильяма, ощутимо сжав кожу под одеждой. Полицейский снова взглянул парню в лицо, и, видя его состояние, сочувственно кивнул. Генри легонько кивнул Уильяму в сторону выхода из здания, и тот послушно и медленно, словно побитая собака, поплёлся наружу, к чёрному ходу.
Выйдя из здания, Уильям всё ещё чувствовал железную хватку на плечах. Он рвано втянул носом свежий воздух (ничего в нём не напоминало о металлическом запахе, который, казалось, преследовал его и от которого свербило в носу) и прислонился к стене спиной, машинально обхватив локти руками. Его всё-таки трясло.
Почему он не мог, как Генри, просто задавить в себе эту дрянь, эти эмоции, эти глупости, эти тупые мысли? Почему он трясся на улице снаружи, а Генри мог спокойно идти, жить, спать, существовать с осознанием того, что он сделал? Почему он не мог просто задушить в себе всю эту дрянь, всю эту эмоциональную погань? Почему не мог быть таким же спокойными и безэмоциональным как Генри? Почему он вечно мешается под ногами? Почему он вечно всех бесит? Почему он такой мерзкий, бессмысленный, бесполезный, тупой, никчёмный идиот? Почему он всегда всё портит? Почему?
Руки всё не переставали дрожать, а щёк коснулось что-то тёплое, — слёзы, понял Уильям. В это мгновение в его голове возникли действительно новые, незнакомые ему мысли. Что, если Генри… не всегда с ним откровенен? Что, если он мог лгать Уильяму также беспощадно и холодно, как стражам порядка? Что, если он…
Что, если он не тот, кем Уильям считал его раньше?
Оскалившись, он резко стёр влагу с лица. Мгновение он сидел на месте, сжав кулаки так сильно, что ногти вонзались в ладони. Затем он подскочил и, разбивая неподготовленные к драке кулаки, нанёс жёсткий удар по бетонной стене. Затем ещё один. Затем ещё, ещё и ещё, до тех пор, пока из головы не выветрилась злоба и обида.
Он ненавидел Генри всей душой. Ему так сильно хотелось ударить его прямо в лицо, а лучше пнуть. Ему хотелось хватать эту самодовольную мразь за жирную шею и бить его головой об стену. Ему хотелось топтаться по его животу каблуками. Ему хотелось насильно залить ему в горло кипящую воду вперемешку с уксусом, а может быть, напоить его медицинским спиртом из аптечки, чтобы с его стороны доносилось только бульканье и хрип из обожжённого рта. Ему хотелось воткнуть ему в глаз раскалённый нож, а потом через глазное яблоко добраться до самого мозга. Ему хотелось раздавить голову Генри как просроченный арбуз, а потом перемалывать её останки, пока не останется мягкая кровавая кашица. Ему хотелось поджечь Генри живьём и содрать с него кожу, пока он ещё был в сознании.
Уильям закрыл лицо руками, ощутив, что по его щекам снова текут слезы.
— Ненавижу, — сдавленно рявкнул он, в очередной раз ударяя стену. — Ненавижу! — повторил он, на сей раз пиная мусорный бак.
Уильям не знал, сколько времени прошло с того момента.
Он постоял на месте на пару мгновений, разглядывая кровящие костяшки. Затем встряхнул рукой, будто избавляясь от остатков эмоций, и его лицо за пару секунд возвратилось к прежнему нейтральному выражению. Внезапно внутри у него вместо бурлящего раствора чувств, вот-вот грозящего вылиться в насилие, раскрылась зияющая пустота. Словно этих ощущений нет и не было.
Уильям шмыгнул носом и, в последний раз смахнув с ресниц следы своего срыва и хлопнув дверью, хмуро поплёлся по коридору, надеясь не встретиться с Генри. Потому что если бы они пересеклись, Уильям бы его придушил.
Или нет. Уильям не понимал самого себя. Он испытал столько противоречивых эмоций за день, что единственное, чего ему по-настоящему хотелось, так это чтобы этот день поскорее закончился, и они с Генри пошли домой. Чтобы всё было как прежде. Чтобы Генри управлял пиццерией, а Уильям разбирался с маскотами. И все было хорошо, прям как раньше.
А было ли хорошо раньше?
Уильям отмахнулся от этой мысли. Чем больше думаешь, тем хуже. Проще просто отключиться от реальности. Вытеснить воспоминания. Не думать об этом. Куда же подевался Генри? Он что, забыл Уильяма и пошёл домой без него? Уильям поёжился. Об этом было неприятно думать. И самое ужасное в этом то, что он не мог сказать точно, действительно ли Генри не способен был бросить его в одиночестве в здании пиццерии и не вернуться.
К счастью, Генри ожидал его у главного входа.
Тёплый закатный свет мягко ложился на покатые плечи доктора. Он стоял к Уильяму спиной, сцепив руки в замок и изредка притопывая ногой. Только Уильям приблизился к нему, Генри тяжело вздохнул и покачал опущенной головой.
— Ты меня разочаровал, Уилли. Страшно разочаровал.
В его голосе не было слышно привычного раздражения или гнева. Только вполне искренне звучащие печаль и разочарование сквозили в тоне Генри, когда он, наконец, развернулся к подопечному лицом.
— О чём ты? — еле слышно уточнил Уильям, прекрасно зная, о чём говорил Генри. Именно он чуть не сдал их обоих полиции, хотя обещал держать рот на замке. И именно он постоянно вынуждал Генри убеждать, что его испуганный вид — всего лишь страх из-за произошедшего, а не что-то большее. Он подвёл Генри много раз за сегодня. И он будет наказан.
— Ты знаешь.
Недолгая пауза.
— Уильям, ты меня сегодня просто подставил, — спокойно произнёс Генри. — Ты это понимаешь?
— Понимаю.
— А мне кажется, что не понимаешь. Ты вообще осознаешь, что происходит сейчас? — не дождавшись ответа, он выпалил: — Я с тобой разговариваю, чучело. Ты понимаешь, что творишь?
— Да, — промямлил Уильям. Унизительно. Просто унизительно. Что бы он ни ответил, Генри бы всё равно на него накричал. Самая настоящая ловушка, а не вопрос.
— Ага. То есть, ты хочешь присесть на пару десятков лет и утащить меня с собой, я правильно размышляю?
— Нет.
По всему зданию эхом пронёсся звук удара по лицу. Уильям застыл на месте, согнувшись в три погибели и держась за ушибленное место.
— ТОГДА ЧЕГО ТЫ ПЫТАЛСЯ ЭТИМ ДОБИТЬСЯ?!
Тишина. Затем испуганный вскрик. Это Генри оторвал руку Уильяма от лица и снова ударил его, на сей раз кулаком.
— Ты меня не услышал?
— Я услышал, услышал, — дрожащим голосом взвизгнул парень, уже готовясь уворачиваться от следующего удара.
— Так отвечай!
— Генри, прости, я не хотел, я не знаю, что на меня нашло…
Ещё один шлепок и жалобное всхлипывание.
— Неправильный ответ. Хорошо, если ты такой тупой, чтобы понять суть вопроса, я его перефразирую. Ты вообще осознаешь, что сейчас ты просто разом разрушил всё, что я, что МЫ С ТОБОЙ строили? Все НАШИ стремления? Все ТВОИ мечты?
— Генри, прошу тебя…
— Закрой рот. Когда ты уже привыкнешь держать рот на замке, пока тебя не спрашивают?
Уильям поджал губы. Нельзя было сейчас плакать. Нельзя. Иначе Генри его просто уничтожит.
— Так вот, Уилли. Я врач, помнишь? — кивок со стороны Уильяма. — Я могу убить тебя прямо здесь и сейчас без каких-либо сожалений, а потом сделать так, чтобы это смотрелось как суицид. Знаешь ли, следы от удушения проводом очень похожи на типичные раны при повешении, а вскрыть горло можно и собственноручно, без посторонней помощи.
На губах Миллера медленно возникла кривая улыбка. Он говорил об этом со знанием дела и вкусом, что в очередной раз указывало на то, что ему делать подобные вещи уже не впервой.
Уильям сжался от испуга, когда ладонь Генри легла на его плечо, крепко обхватив хрупкие кости.
— Какой же ты жалкий, Уилли. Жалкий, глупый трусишка. Впрочем, за это я тебя и люблю, мой дорогой друг.
Доктор усмехнулся в последний раз, прежде чем проскользнуть в чёрный ход.
***
Уильям вернулся домой, когда было уже далеко за полночь.
Поначалу он порывался убежать. У него в карманах валялась пара монеток, и хотя этого вряд ли было бы достаточно, чтобы хотя бы снять комнату, ему было не впервой спать на улице, в том числе и зимой, и перебиваться огрызками из помоек. Но, разумеется, он не смог. Потому что он слабак.
В доме по-прежнему горел свет. Уильям постоял на пороге пару минут, взвешивая все за и против. Затем боязливо, на цыпочках, зашёл в прихожую.
Генри сидел на кухне. Он оторвался от книги и внимательно взглянул в глаза Уильяма. Затем он улыбнулся той самой улыбкой, за которую Уильям был готов пойти за Миллером и в огонь, и в воду, той улыбкой, за которую он готов был пройти через десятки, сотни, тысячи настолько же унизительных и болезненных разговоров, через страх, боль, вину и ненависть, через разбитые костяшки и сердце. Обезоруживающая, добрая улыбка и склоненная в вопросительном жесте голова. Тёплые июньские деньки. Шум веселой толпы, собравшейся на представление доктора Миллера. Разбитые колени и драные штаны, закатанные на манер шорт. Первая их личная встреча с Генри.
Первое их совместное убийство.
— Наконец-то ты вернулся, — слегка радостным тоном произнёс Генри. — Я уже начал волноваться.
Уильям поджал губы и, смущённо кивнув, спрятал взгляд. Разумеется, он прекрасно знал, что Генри врал. Ему никогда не было дела до Уильяма. Простая формальность, чтобы восстановить отношения после этой ужасной сцены в пиццерии.
Он сжал кулаки. Нет, на сей раз он не поддастся, не попадётся на эту примитивнейшую уловку. Он не виноват в произошедшем. В этом был виноват Генри. Это Генри использовал его всё это время. Это Генри. ГЕНРИ! НЕ ОН!
— Замолчи, — еле слышно пробормотал Уильям и бегом начал подниматься по лестнице к своей комнате. Краем уха он услышал, как Генри, скрипнув стулом, рванулся за ним, топоча своими короткими ножками. Уильям зло усмехнулся. Ну хоть в чём-то он лучше Генри.
Хлопнув дверью, он стал рыться в ящиках, выуживая одну за другой его вещи, которых было поразительно мало в сравнении с тем барахлом, что лежало там задолго до его приезда. Спустя несколько секунд на полу уже скопилась небольшая кучка одежды. На первое время хватит. А вот с деньгами была небольшая проблемка. Тромбона у него больше не было: продал, чтобы помочь Генри наскрести денег на пиццерию, — а на работу его вряд ли возьмут, учитывая его внешность.
«Да и хрен с ним», — легко подумалось Уильяму, — «Что угодно, лишь бы подальше от Генри».
Внезапно ему вспомнился тот охранник из дневной смены, Джек. Быть может, получится пожить у него?.. нет, нет. Ни в коем случае. Уильям был готов умереть сам от рук Генри, но не подвергать Джека опасности. Впрочем, работая бок о бок с Генри, ты никогда не будешь в безопасности, это Уильям прекрасно знал и на собственном опыте.
Жалобно лязгнула дверь, отшвырнутая в сторону резким пинком.
— Уильям!
Генри был не то что зол. Он находился в таком бешенстве, в каком Уильям не видел его ни разу в своей жизни. Впрочем, он не отрывался от торопливого перерывания ящиков.
— Что ты, мать твою, делаешь? — через мгновение на одном из запястий Уильяма мёртвой хваткой сомкнулась ладонь Генри. По привычке Уильям испуганно вскрикнул, как напуганная собака, но затем повернулся к начальнику лицом и оттолкнул его подальше от себя. Впрочем, это не особенно помогло ему в освобождении от крепких рук Генри.
— Отстань! — отчаянно вскрикнул Уильям.
— Что ты делаешь! — прорычал Генри. Черт, и как в этом коротышке помещалось столько силы?
— Я ухожу! Пусти! Меня!
Что ж, он пытался играть по-честному.
— ААА! — дико завопил Генри, хватаясь за укушенную руку и позволяя Уильяму вывернуться из захвата. Беспорядочно он хватал одежду на полу и распихивал её по отделам так удобно валявшегося под ногами чемодана. — Конченное ты животное, — в очередной раз провыл старший из них, пока Уильям застегивал крышку. Сердце колотилось, как бешеное, отдаваясь в висках. Почти!
Вихрем он спустился по ступенькам, чуть не упав, настолько ему было радостно. За спиной снова послышался топот ног: Генри побежал его догонять. Нет, он не поддастся на этот раз. Он убежит и не вернётся. Никогда-никогда. Украдёт новый тромбон, заработает на небольшой уголок в Вегасе и будет жить долго и счастливо. Или будет бомжевать на неприветливых хмурых улицах Нью-Йорка. Впрочем, ему не привыкать. И, в общем-то, быть бездомным было лучше, чем находиться рядом с Генри.
Внезапно что-то сбило его с ног, и он кубарем покатился по полу, выронив из рук чемодан.
— Нет! — вскрикнул было он, но его крик тут же был прерван ударом по лицу. Уильям вскрикнул от боли: кажется, Генри ему что-то сломал. — Генри! Генри! Отпусти! Не надо! — протараторил он, тщетно пытаясь спрятать лицо. — Генри! ААА!
— ЗАКРОЙ РОТ! ЗАКРОЙ! РОТ! — проревел доктор, обеими руками зажимая горло Уильяму. Тот забился в конвульсиях, пытаясь скинуть его с себя. «Тяжелый, засранец», — мелькнуло в разуме Уильяма, прежде чем у него перед глазами замелькали пятнышки от нехватки кислорода. Генри оскалился, усилив давление, и Уильям испустил хриплый выдох. Слабеющими руками он хватался за крепкие ладони Генри, но тщетно.
Только сейчас к нему пришло осознание того, что это конец. Всё. Финита ля комедия. Никакого Вегаса. Никакого побега. Никакой жизни, в конце концов. Генри убьёт его, а потом избавится от его тела также, как избавился от тел тех детей. И никто не заметит его пропажи. Даже Джек. Он просто сгниет в ближайшей канаве, никому не нужный и никем не любимый.
И это полностью его вина.
…
Когда тело Уильяма, наконец, перестало дёргаться, Генри ослабил хватку и сполз на пол. Он очень старался восстановить дыхание, но, похоже, ему понадобится немного времени, чтобы передохнуть после такого напряжённого поединка. Уильям стал чертовски неуправляемым в последнее время. И, честно говоря, Генри уже начал побаиваться, что следующую такую встряску его уже далеко не молодой организм не выдержит.
Он легонько потрепал волосы Уильяма и тяжело вздохнул.
— Ты не оставляешь мне выбора, Уилли. Видит бог, в этом нет моей вины.
Мгновение он посидел рядом с начинающим холодеть трупом. Затем, поморщившись от отвращения, отнял руку от мёртвой тушки и поднялся на ноги. Ещё несколько мгновений он глядел в ничего не выражающие глаза Уильяма. Потом, кряхтя, перебросил послушное тело через плечо и потащил его на второй этаж.
Да, если бы двадцатилетний Генри узнал, что в будущем ему придётся жить вместе с ходячим мертвецом, он был бы в восторге. Не то чтобы Генри был не благодарен судьбе за свою встречу с Уильямом — не в том плане, что ему нравился Уильям, скорее в том, что он был интересным объектом для изучения, — но он уже несколько месяцев подряд буквально силой заталкивал в себя еду. От Уильяма постоянно исходил едва уловимый запах мертвечины, и этот запах сводил Генри с ума. Весь дом насквозь пропитался трупной гнилью, и даже новенькие стиральные машины не могли вывести эту гадкую слизь из постели, раньше принадлежавшей Дейви.
Он был близок к прорыву. Чертовски близок. Он не смел даже допускать мысли о том, что у него не выйдет. Он потратил столько лет на изучение загробной жизни, что сейчас отступать было просто сродни смерти, как бы смешно это ни звучало.
Просто Уильям постоянно мешался под ногами. Он чуть было всё не испортил. Поганый мальчишка. Вот бы на сей раз его жалкая душонка, наконец, отошла в мир иной, а его тушка сгнила и растворилась в бытие. Но вряд ли это произойдёт скоро. Вероятнее всего, он проснётся от вечного сна завтра же, чтобы закончить начатое, вот только, проснувшись, он тут же начисто забудет, что за «начатое» ему нужно было довести до конца. Впрочем, Генри такая его забывчивость была очень на руку, так что он не жаловался.
Оставалось только дождаться, когда же он очнётся. Что ж, по крайней мере пару часиков сна ему удастся урвать.
***
Уильям спустился на кухню, когда часы уже пробили второй час дня. Отчего-то его не покидало ощущение, что вчера что-то пошло не так, но, увы, он ничего не мог вспомнить. Просто пустота на месте мыслей, эмоций и воспоминаний. С ним иногда такое бывало. Интересно, что произошло на этот раз?
Генри ждал его внизу.
— Почему ты не на работе? — удивленно спросил Уильям, заставив Генри оторваться от своих заметок. На губах старшего из них возникла ухмылка.
— Знатно тебе память отшибло.
Уильям поежился от смущения: покраснеть он не мог чисто физически, в его организме не осталось ни капельки крови.
— Ой, точно.
Молча он сел за стол. Еще несколько минут они просидели в полной тишине.
— Что… что вчера случилось?
Взгляд Генри слегка потемнел, а на его губах возникла мягкая улыбка.
— Полиция обыскивала пиццерию. Ты отключился, когда вернулся домой.
Уильям кивнул, хотя что-то в этой истории определённо было не так. Глухая боль в носу. Кровь на простынях. Звон в ушах. Бардак в ящиках с одеждой. Затруднённое дыхание. Пропал чемодан. Да и сам Генри выглядел как-то помято и устало, что странно, учитывая то, что он всегда рано ложился спать и ценил свой аккуратный внешний вид.
Но Генри ведь… не может врать? Наверное? Может быть? Пожалуйста? Правда ведь?..
На его ладонь легла чужая, крепко обхватив липкую теплую кожу. Генри всматривался ему в глаза своим успокаивающим, уверенным взглядом.
— Все хорошо, Уильям. Не нужно переживать. Я рядом.
Ещё несколько мгновений они просидели, глядя друг на друга. Затем Генри, наконец, выпустил уже начавшую ныть ладонь из своей хватки. И, снова поймав его улыбку, он разом забыл все свои печали и тревоги. Пока они вместе, всё будет хорошо.
Как здорово, что они с Генри знакомы.
