***
Ему снится, как он захлебывается ледяной водой. Прилив растет и круто заносит в непроглядной темноте. Одинокой лодкой в грозном сумраке он мчится к собственной кончине. Закутывая ноги в сырой плащ, бродяга не может совладать с потоком и выпускает вёсла. Бурлящее море закручивает его в вихрях и накрывает всё большими и громоздкими волнами. Он же апатично всматривается в горизонт, надеясь на проблеск суши. Даже если она и проявится, до неё ещё плыть и плыть. Если не в лодке, то в ручную, а там — в пучины вместе со штормом. Осознание накатывает и переворачивает лодку, оставляя его нервно барахтаться в оставшемся потоке. Оно, однако, предательски неумолимо в своих приговорах. Тело немеет, руки слабеют, ноги не функционировали и доныне. Горящие легкие остужает ледяная вода, а Дрифтер захлебывается, погружаясь на дно. Возможно, если бы он приложил чуть больше сил, все было бы иначе. …Пробуждается он снова уже на покрытой слякотью земле, но рядом с источником тепла. Спасительный свет согревает его пальцы, а сам бродяга уже и не мерзнет. Лодка, привязанная к причалу, небрежно отталкивается от скал. Сердце бешено бьётся в грудной клетке, побывав в клешнях смерти. Не стойко и ритмично, а хаотично и завывающе. В лихорадке он бьется оземь, в невозможности вдохнуть и сдвинуться с места, пока наконец-то не пробивается кашель. Кровь остается на поверхности земли. Её смоет дождь, а его болезнь — панацея. Ему кажется, что так и должно быть. Глубоко внутри он знает, что не прав, но больше ему не о чем просить. Красные глаза смотрят на него с блеском из темноты нависшей скалы. Они знают лучше.***
«Смерть не ждёт удобного времени — она сама его устанавливает», в который раз вздыхает над обреченным гнить телом Дрифтер. Его пугает даже не сам факт смерти, сколько момент, место и время. Все было идеально выверено и обустроено, что даже душная атмосфера не могла скрыть этой неестественности. Решивший зайти вглубь странник мог найти свою кончину в пасти монстров или среди зажатых стен, но были и те, которые навсегда оставались в самом скрытом от мира месте и медленно уходили в мир иной. Какая-то неведомая сила заставила их здесь остановиться и замолчать навсегда. При них могли быть их верное оружие, одежда, любимые вещи, а рядом — не собранные «сокровища " — медикаменты или чипы. Все было очевидно, как день, и всё же… Дрифтера сковывал ужас от осознания, что они такие же, как и он: простые проходчики, искатели наживы или учёные. И все они кончили без почестей и онеров… В глуши леса или в стенах лабораторий. Все имели свои семьи, родных, близких, друзей, да кого угодно, а теперь о них никто и не узнает, не вспомнит. У них было куда возвращаться, когда у него не было дома. Им есть о чём сожалеть, когда он не имеет ничего. Дрифтер понимает, почему они должны были умереть.***
Монстры всегда возвращаются в его отсутствии. Раньше такого за ними не замечалось, но чем больше он отбивал их у границ города, тем меньше замечал их впоследствии. Сначала он решил, что сможет избавиться от них навсегда, запугав до смерти, но был не прав. Они не были напуганы, а только озлоблены и сосредоточены. Они скрывались в тени расщелин, высоте колонн и колючести кустов, но они всегда были здесь. Выжидали правильного момента, учились на ошибках своих сородичей и нападали в самый удачный момент. Хранитель хмурился, смотрел по сторонам и молчал. Недооценив своих противников, он подведёт всех жителей Центрального города. Поэтому он сердился на себя и на монстров, которые смогли перехитрить его. Поэтому он всё глубже уходил на север. Обосновавшийся на вершине Первосвященник не мог не беспокоить и другие птицы под его руководством стали действовать более организовано. Опасность с их стороны всё нарастала, а единственной военной мощью был он. И, возможно, другой бродяга, которого он спас на днях. Тот много не говорил и больше кивал на все вопросы и замечания, но и это не гарантировало безотказной помощи. В один момент — зализав все раны — он ушел на восток по его рекомендации и с тех пор о нём не было слышно. Хранитель присматривал за ним какое-то время, но вести вечный надзор просто было не в его силах. Он имел свои обязанности, которые требовали выполнения, в конце концов. Но чувство обеспокоенности так и не ушло. Восток был самым «гостеприимным» местом из всех существующих поныне. Сохранившийся в его центре храм мог обеспечить продовольствием и отдыхом, но одна дорога к нему изнуряла до изнеможения. Хранитель мог лишь молиться за его благополучное прибытие. После него передвигаться по затопленным землям было намного легче. Он привыкнет к странностям фауны и флоры, как когда-то он сам. В мире не было ничего, к чему нельзя было не привыкнуть, смириться или принять. Ко всему можно привыкнуть — втаптывая птицу в землю, прошептал он. Со всем можно смириться — сплевывая кровь, подумал он. Не всё можно принять — сковывая сожалением свою душу, догадывался он. Нельзя предотвратить уже содеянное — можно только горевать об утрате или двигаться вперед. Он может двигаться вперед, но не хочет забывать.***
Чем дальше отходишь от города, тем миролюбивее становятся прохожие. Ожидая холодного приема со стороны любого встречного, Дрифтер всегда был готов к битве, которая не следовала. Единожды он встретился с Хранителем, расправлявшимся с Лягушками, и начал подозревать неладное. Рядом с ним никто не смел поднимать на него руку или кидать косой взгляд — Бродяга мог чувствовать уважение, сквозящее в щелках для глаз и жестах лап каждого существа, встреченного им. Это, наверное, преимущество. Заслужить уважение со стороны жителей Центрального города было бы для него проблематично. Он не может забыть такого же «менее удачливого» бродягу, живущего у стены с бутылками и собственной жалостью. Дрифтер владеет двумя вещами в совершенстве — мастерски фехтовать и внимательно слушать. Получается, что Хранитель оправдывает своё прозвище. Вольно или нет, но он получил одобрение в глазах жителей, просто находясь рядом с их самым верным сторожевым псом. Но только в исключительной надобности он прямо попросит их о поддержке. Они же считали, что материальная поддержка должна быть вознаграждена. За пределами города не было даже представлений об «обмене» вещами, как и желающих. Цивилизация, если когда-то и достигла в своем распространении восточных земель, явно не уделяла им достаточно внимания. Юрты контрастировали с храмами, совершенно не вписываясь в созданную ранее атмосферу. Но, достигнув порога здания, Дрифтер наконец-то осознал, насколько это место было опустошенное. Около входа в храм водопадами вода стекает в массу, сияющую голубизной. Единственная выдра сидела у входа и просящими глазами смотрела на него. У него не было ничего, что могло ей помочь. Однако, он мог сделать то, что могло облегчить боль. Кивнув в сторону провианта, он тихо дожидался ответа. Выдра спокойно выдохнула и кивнула в знак согласия. Большего было и не надо. Отголоски о мирном селении в самой водной части его сначала не заинтересовали, но, перейдя в кровавое порабощение, заставили снять маску равнодушия. Если хоть часть из этого правда, то восседающий Император в глубине озера есть то зло, из-за которого не может спать спокойна эта выдра. Идея быть блистательным героем-спасителем ему не чужда, но он должен быть дураком, чтобы идти на поводу абсурдной идеи. Он не готов идти на жертвы ради других, но, по велению судьбы, ему необходимо достичь монумента из пророческого сна. Иного пути нет — выбора тоже.***
Несмотря на всё мракобесие, творящееся за пределами, гнездо Стервятника-Отшельника было полно надежды. Птенцы легко перешептывались между собой; ещё несведущие и маленькие, они несли на себе бремя будущего поколения. Если они сумеют дожить до осознанного возраста, то уже меньше шансов, что они будут завербованы. А значит и мир будет восстановить легче. Хранитель склонил рюкзак перед входом и поклонился, — Стервятник-Отшельник сделал то же самое — а после начал доставать провиант. Немногие решались подниматься в Горы, но у него всегда находилось время. Старая птица не могла оставить одних ещё маленьких детей, хотя время придет, когда это придётся сделать. Он хорошо знал, как птицы учатся летать; вполне возможно, что в следующем месяце некоторых птенцов уже может и не быть… Выставив все припасы впереди, он отошёл на несколько шагов назад. Стервятник-Отшельник только кивнул и принялся их разбирать. Хранитель молчаливо наблюдал за ним, а потом и за птенцами, уплетающими насекомых. Чувствовал он себя не в своей тарелке, хотя отдаленно это и напоминало ему старый дом, куда ему доводилось тоже приносить гостинцы… Наклонившись над выходом, он покинул убежище. Мысль коварно закрадывалась в его сознание и, ещё немного, её было бы не остановить. Сожалеть было не о чём, уговаривал он себя, и нельзя останавливаться. Чем дольше он топтался на одном месте, тем сильнее становился кашель. За каждым углом птиц становилось все больше и больше, но Хранитель плавным движением разделывался с каждой из них. Он мог заметить прошмыгивающего мимо искателя, который оружием не владел, посему Хранитель не мог злиться на него. В конце концов, он должен был помогать таким людям, как он, чтобы помочь себе. Он усердно выполнял первую часть, надеясь приблизить последнюю, но всё четно. Кто-то приближался легкими шагами, не скрывая своего заинтересованного взгляда на представшую картину. Хранитель преспокойно обернулся, чтобы увидеть замешкавшегося Бродягу. Прочистив горло, первый убрал оружие в ножны. Внимательным взглядом обведя окрестности, тот бросил последний взгляд на месиво, развернулся в сторону гор и ушёл, не сказав и слова.***
По началу он не придал этому особое значение, но теперь понял: он такой же, как он. По болезненному кашлю и усиливающимся симптомам всё выдавало в нём Дрифтера. И, взаправду, он не знал, что делать. Не в его силах было помочь больному, когда сам можешь упасть в любой момент. Бродяга понимал, что это смертельная болезнь и большинство уже сгнили до костей от неё. Он просто не мог сдвинуться с места, когда смотрел на корчащееся лицо и напряженные скулы. Ему было жалко его — но поделать он ничего не мог. И отчаяние, и жалость не были способны решить эту проблему. Но больше всего ему было страшно не из-за летальности, симптомов или хронической боли — он боялся за себя. Испытание, выпавшее им на долю, было для одного и каждый боролся с ним в одиночку. Бродяга не любил разжевывать детали. До этого он мог спокойно смотреть на чужие трупы, как монстров, которых породила древняя катастрофа, так и таких же дрифтеров, как и он сам. Все сливались с задним фоном так гармонично, что их нельзя было отделить от стенки, к которой они приросли плесенью и мхом на водянистом болоте, слюной и костной пылью на полах лабораторий. Естественность такой картины не могла вызвать в нём каких-либо эмоций. Все рано или поздно умрут. Кто-то раньше, кто-то позже. Нужно уделять внимание тому, что имеешь сейчас, а не смотреть на разлагающиеся трупы собственных ожиданий и надежд. Чьих-то стремлений и отчаянных порывов. Ничего этого не было в усохшем теле, как мумии в гробнице старческих лент. Размусоливать каждую деталь самому себе — тоже нет времени. Очередной приступ может застать в любой момент и стать последней каплей в переполненной чаше. А Бродяга еще не готов принять объятья смерти, вовсе не готов. В конце концов всё возвращалось к одинокому кашлю, присутствие которого не прекращается на минуты две. Хранитель сохраняет гордую позу даже после очевидной слабости. Дрифтер даже не моргает, когда тот приседает у облезшей розовой хвоёй арки. Густые тени выглядывают из-под кроны, но тень под каменной стеной не такая темная, как на первый взгляд. Ему нельзя топтаться на месте, он мог бы сказать это же про Хранителя, но сохраняет молчание, уходя на раскатистый звон. Хранитель только смотрит из-под шлема усталым зверьком, чтобы потом прикрыть глаза и погрузиться в тревожный сон, прежде чем снова быть застигнутым очередным кристальным чудьем на этом же месте.***
День был ясным и душным, как никогда не бывало в Центральном городе — всегда с какой-то да стороны дуло прохладным потоком на округу, но в этот день южные степи главенствовали своей сухостью и в этом месте. Однако, Хранитель не испытывал каких-либо неудобств, когда ступал по засохшей траве. Надоедливо оседали маленькие паразиты на его хвост, которых он срезал одним быстрым взмахом меча. Помехи, которые были легко устранимы, не заслуживали внимания в такой день. Сегодня он возвращался домой впервые за несколько длинных месяцев. Его семья готова была встретить его с крепкими объятьями, он воображал, как обнимет собственного ребёнка, как поцелует в потную от жара щёку жену, как они вместе съедят приготовленный заранее ему ужин. Такие мысли он лелеял, когда зашёл в их маленький сад. Забор немного разложился за время его отсутствия, а столпы растений сухими ветками скопились на когда-то красивой входной дорожке. Хранитель нахмурился. Он сделал первый шаг и второй, и третий. Что-то в груди начало зудеть от непредвиденного страха, когда на каменной плите проскользнула засохшая кровь. Ноги стали ватными, но разум все ещё оставался также остр и чист, но глубоко внутри уже сидела огромная тревога, источающая с каждой секундой всё больше и больше адреналина. Он взялся за дверную ручку — та была выломана с корнями. Царапины разукрасили их когда-то дорогую дверь, пока не проделали достаточно глубокие порезы, а после прекратились. В них сидели занозы и следы когтей, которые он упорно отрицал видеть. Они были намного свежее, чем всё увиденное им ранее. Хранитель с резким приливом ярости открыл хлипкую дверь… и окаменел. Холодный пот упал с его отчаянного лица, а сам Хранитель пал на колени. Душный трупный запах заполнил его ноздри. Что-то липкое соскользнуло с другой стороны дверной ручки. Два тела лежало на койке у самой их двери. На их лицах застыли умиротворенные улыбки — кажется, они видели прекрасный сон. Если бы только из их груди и рта не текла алая кровь, впитавшаяся в покрывала и одежду. Осевший слой пыли укрыл их усталые веки. Они не могли знать, что Хранитель смотрел на них скорбящими от боли глазами из своих узких щелей в шлеме. На смену ярости пришло отчаяние, на смену отчаянию пришло смирение, но заняло это не минуту, не день, и даже не месяц. В голове всё также всплывала картина их последней минуты жизни, которую он четко представлял в своём немного мутном сознании ещё тогда, тогда, когда впервые вошёл в этот дом в тот душный день, когда ступил на порог, когда его мир перевернулся за короткий промежуток времени. Не удивительно, что когда к нему пришёл необычный бог на четырех лапах, он не выказал никакого удивления. Только щупальцы змеевидного серпента смогли вывести его из собственного затмения. В клыках, которые впились в его плечо и ногу, он почувствовал невероятной силы яд. Давящее изнутри отчаяние, горе и болезненная инфекция. Она поразила его до самого сердца — там и осталась сидеть маленьким жучком, который мог заставить окончательно прекратиться все его процессы. Но безразличный бог посмотрел на него с просьбой в глазах, и что-то в Хранителе заговорило его другим голосом. Тем, что он потерял годы тому назад. Тот, на возвращение которого он уже и не надеялся. Их похороны он никогда не отмечал, он не вспоминал о них и подавно. Просто держал себя в состоянии абсолютного бесполезного существования. Держал себя на плаву только потому, что иначе жертвы пойдут зря. Анубис увидел в нём это звено и призвал к совести. И он задумался.***
Дрифтер, не успев подойти вовремя, должен был столкнуться с печальной картиной. Искушенный и израненный Хранитель в попытке сдержать кашель, давился им же. Всё сложнее и сложнее было удержать приступ — он и не прекращался, а Хранитель задыхался. Кашель, кашель за кашлем, ангина, астма, бронхит — ничто из перечисленного не подходило под описание. Сделав последний более полный вдох, он наконец-то выхаркнул глубокий сгусток крови, но кровь на этом не остановилась. Дрифтер напряженно смотрел на него, не зная куда деваться. Тогда Хранитель поманил его к себе слабым движением руки, зовя к себе из последних сил. Бродяга покорно приземлился на одно колено рядом. Он не мог отказать наиближайшему, насколько это возможно в их ситуации, человеку в его последнем желании быть выслушанным. Хранитель повествует, делая перерывы для восстановления дыхания, о том, как он потерял всё в тот роковой день. Как это сломило его, и как он был найден, к удивлению Дрифтера, богом. Глубоко внутри Бродяга знал, что они похожи, но услышать из уст самого человека — это совершенно другое ощущение. Он продолжал рассказывать и о встрече со смертью, как она его видела насквозь и как бог твердил ему ни за что не умирать здесь. Твердил? Дрифтер сказал бы, своим присутствием подавлял в повиновение. Эта почти знакомая ситуация его раздирает на куски. Подобное не происходило с ним, но он прекрасно понимает, что Хранитель надеялся найти в конце пути. И видеть, как ещё один дрифтер умрёт в своем неувенчавшимся успехом поиске… …Это сложно принять. Он не хотел бы оказаться на его месте, но и не сочувствовать ему не мог. Хранитель действовал не только для себя, но и для других — эта упрямое желание быть полезным останавливало его от главной цели путешествия, и что теперь ему остается — пожинать свои труды. Последний хрип раздался из горла, прежде чем Хранитель окончательно осел на землю. Он просил воспользоваться его снаряжением, взять то, что осталось, и с этими словами он ушёл из жизни. А Дрифтер впервые засомневался, насколько морально брать то, что только что принадлежало его товарищу, но подавив в себе лучшие позывы, он все равно делает это. История Хранителя, может, и закончилась здесь, но у него ещё есть время. И с этой мыслью Дрифтер в последний раз посмотрит на труп, прежде чем отвернуться от него и ступить в Южные степи.