Love is natural and real, but not for you, my love

You can't hurt my feelings, but i like pain ©

      — Не стой у меня на пути! — важно провозглашает Наоя, и Тоджи только лениво отводит глаза. «Какой надоедливый ребёнок…» — думает Тоджи. — Ты что, меня не расслышал?       Наоя запрокидывает вверх свой крошечный носик, и Тоджи, едва сдержав усмешку, отступает вбок на полшага и делает даже лёгкий жест рукой, призывающий Наою пройти вперёд. Подперев бока, Наоя так и делает, и, обернувшись, показывает Тоджи язык. Тоджи провожает его взглядом и решает при следующей встрече намекнуть Наое, что эти выпады — просто нелепы, и никого таким не задеть.       Если он хочет выглядеть внушительно, нужно действовать убедительнее — бесплатный совет для будущего наследника. Следующая встреча происходит довольно скоро, всего через день. Сначала они просто столкниваются в додзё, но вокруг ещё столько людей, и все, как и Тоджи, делают шаг назад под напором прихотей маленького Наои. Это выглядит глупо, но такие порядки в доме Зенин. Постепенно другие члены семьи расходятся, но Наоя продолжает отрабатывать удары (какое усердие!), а Тоджи продолжает отлынивать от других семейных обязанностей и изображать деятельность.       В конце концов, они остаются вдвоём, и Наоя даже бросает пару раз взгляд на Тоджи, полный презрения, а потом добавляет и очередную фразу-укол:       — Так ты не просто бесполезный отросток семьи, ты ещё и не стараешься…       Тоджи отвечает ленивым взглядом и делает очередной рассеянный взмах деревянным мечом.       — Ты не можешь задеть меня. Очень жаль, ведь я люблю боль.       Глаза Наои расширяются, и на его кругленьком лице они выглядят ещё больше, чем обычно, и сам Наоя выглядит очаровательнее. Он словно пытается собрать ещё немного яда, но нигде в его детском мозгу не находится достойного ответа для простого факта: ты не можешь меня задеть. А может, его так увлекает мысль о том, что болью можно наслаждаться. Тоджи остаётся доволен своей работой и с дерзкой усмешкой убирает бокен и выходит из додзё.       По какой-то причине его наполовину ложь оказывает на Наою сильный эффект, и на какое-то время тот перестаёт язвить при каждой встрече. Теперь он больше смотрит и слушает, чем говорит сам, хотя в его глазах ещё много презрения, но появилось и любопытство. Тоджи понимает, что это принесёт ему проблемы, но что он может поделать с тем, что он такой очаровательный и невероятный? Смириться с последствиями. Пока это всего-то его кузен-сталкер — ничего страшного.       Как-то Наоя подходит с вопросом. Он подходит очень важной походкой и, как обычно, запрокидывает голову, чтобы казаться важнее и старше (а может, чтобы смотреть Тоджи в лицо, ведь Тоджи был прилично выше), и спрашивает:       — Почему меня не пускают в семейное хранилище?       «В смысле почему? — думает Тоджи. — Очевидно, потому что ты мелкий».       Вместо этого он отвечает простое и пренебрежительное, как все взгляды Наои:       — Спроси кого-нибудь ещё…       Наоя обижается, это очевидно, но соглашается кивком и уходит. После случается ещё несколько раз, когда он задавал Тоджи вопросы, даже если рядом был кто-то другой, кто мог ответить. Более того, если рядом был кто-то другой, и он отвечал, Наоя злился, он был недоволен, он отсыпал ответившему ворох неприятных слов. А Тоджи стоял рядом и лениво вертел бумажную вертушку в руках, и подмечал, что проблем его кузен-сталкер доставит ему немало.       Наконец, как-то раз Наоя задаёт главный вопрос:       — Почему ты меня игнорируешь?       Тоджи сидит во дворе, сплёвывает семечками от арбуза прямо на землю и откровенно скучает. Наоя подходит со спины и не следует никаким правилам вежливости и приличия, как всегда. Просто вопрос с порога, как только он раздражённо откинул сёдзи.       Тоджи даже не оборачивается. Он плюёт очередную семечку и легко парирует:       — Почему нет?       Он уверен, что на лице Наои читается «немыслимо!», но не проверяет. Это пошатнуло бы его авторитет, а Тоджи не может этого допустить. Вместо этого Наоя сам спускается на землю и становится перед Тоджи в самой важной позе. Впервые он не задирает нос, а смотрит на Тоджи прямо. Его глаза сощурены, когда он говорит:       — Ты действительно думаешь, что мне тебя не достать!       — Я знаю, что тебе меня не достать, — поправляет Тоджи и протягивает Наое тарелку с арбузом. Простая вежливость, до которой обычно Наое дела нет, но теперь Наоя определённо считает это предложением поговорить. Он берёт самый маленький кусок и таращится на Тоджи, ожидая, что он скажет что-то ещё. Тоджи, конечно, не собирается. Его тезис был прост и прям: Наоя — просто ребёнок, и только дураки обижаются на детей, даже если дети говорят всякое. И ни положение Наои, ни его пробудившиеся таланты не могут воздействовать на Тоджи, потому что у Тоджи важных вещей — раз-два и обчёлся, и ни к одной из них не причастен и не может подобраться его маленький кузен.       — Я очень важный человек, вообще-то, — продолжает Наоя после долгой паузы.       — Конечно, — легко соглашается Тоджи. К чему тут спорить.       — А ты просто рудимент без таланта.       — Ага, — Тоджи даже кивает.       — Очевидно, я лучше тебя, — Наоя говорит это с нажимом, словно пытается убедить Тоджи, но, на самом деле, очевидно, себя. Тоджи смотрит на Наою снисходительно и плюёт в него косточкой. Наоя откидывает её в сторону раздражённым жестом. — Не будь таким наглым! — всхрипывает Наоя в конце концов. Тоджи усмехается.       — А то что?       Снова этот излюбленный Наоей жест — он запрокидывает голову, отвворачивает нос и надувает щёки. Словно это могло что-то решить. Отбросив кусок арбуза, Наоя забирается на крыльцо и скрываеся в доме. Тоджи чувствовует себя победителем, и ему от этого неловко — кто вообще радуется победе над ребёнком? И всё же это приятно.       Тоджи встречает Наою чаще, потому что Наоя, словно настоящий сталкер, наблюдает за Тоджи при любой удобной возможности. Он смотрит на Тоджи за большим обеденным столом, когда они пересекаются в коридоре, во время вечерних нотаций от старших членов семьи… Тоджи ощущает этот изучающий, любопытный и осуждающий взгляд, но не реагирует на него. Если вдруг Наоя делает более решительное действие и раскрывает рот, чтобы что-то сказать, Тоджи опережает его пренебрежительным жестом и говорит: «спроси у кого ещё…», «не интересно» и совсем уж вопиющую ложь «я занят». Наоя каждый раз надувается от обиды, и его щёчки выглядят, как сладкие томаты черри. Иногда Тоджи заходит так далеко, что, отмахиваясь от будущего наследника, задевает его макушку рукавом своего кимоно, и скрывается раньше, чем тот завопит что-нибудь в ответ.       Нужно отдать Наое должное: чем бы он ни был заинтересован, он не сдавался. И спустя какое-то время понял даже, в каких ситуациях Тоджи сложнее его игнорировать, а в каких можно подловить его и втянуть в беседу. По какой-то причине Наое нужно поговорить с Тоджи, и с каждым отказом, кажется, что его желание становится лишь сильнее, и он словно тренирует собственное упорство.       Так однажды они оказываются на горячих источниках. С ними всего несколько членов семьи, и, когда остальные старшие скрываются в банных и душевых помещениях, Наоя сидит напротив Тоджи в открытом источнике и сквозь пар смотрит на тело Тоджи. В нём нет ни капли смущения или сомнения — он осматривает каждый шрам и каждую царапину, и, в конце концов, цепляется взглядом за лицо Тоджи, словно тот ему что-то должен. Тоджи по привычке продолжает игнорировать навязчивое внимание, но Наоя заговаривает.       — Тебе действительно нравится боль? — спрашивает он.       Тоджи осмотривает лицо Наои в ответ и лениво потягивается, оглядывается, чтобы убедиться, что рядом нет других людей. И лишь тогда отвечает.       — Когда ты сталкиваешься с ней слишком часто, она теряет силу. А чтобы меня сломить, нужно что-то реально сильное.       Он бросает Наое игривый взгляд и едва сдерживается от того, чтобы подмигнуть, и тут же поднимается на ноги. Достаточно разговоров с маленьким кузеном-сталкером, да и выйти из диалога красиво — такая редкость. Наоя следит за Тоджи глазами, пока тот не скрывается в душевой. Уже встав под воду, Тоджи вдруг осознаёт: подкидывая Наое ещё больше идей и поводов для интереса, он не сделает свою жизнь легче. Вот-вот Наоя шагнёт в переходный возраст, и кто знает, отведёт ли это его внимание от Тоджи или наоборот — увлечёт?       Вздохнув, Тоджи решает, что он в любом случае не стремился к лёгкой жизни — в семейном поместье скучно, и нужно развлекать себя чем-то ещё, кроме порно-журналов и редких перекуров, и неуместных диалогов в интернете… Почему бы и не использовать интерес Наои себе на пользу?       Наоя не находит себе места. Он так возмущён, так наполнен энергией. По какой-то причине (недосягаемость) Тоджи не даёт Наое покоя. И Наоя просто думает о Тоджи день за днём, каждый божий день. Когда они встречаются вживую, то Тоджи выглядит грубым и неопрятным, и каким-то расхлябанным, но Наоя знает (чёрт знает почему), он чует, что, на самом деле, Тоджи собран. Тоджи только делает вид и притворяется, но он не такой, каким кажется. Тоджи так хорошо держит свою тайну, что о нём даже и не сказать ничего конкретного. Раздражающий — вот и всё. Временами даже бесячий.       Наоя пытается раскусить Тоджи, но ничего не выходит. Не выходит даже приблизиться к нему, рассмотреть его поближе, чем его показная напускная маска. Эта тайна манит Наою и просит её разгадать. Тоджи виляет, как скользкая змея, но Наоя уверен в себе, он знает, что его терпение даст плоды, и рано или поздно — Тоджи раскроет себя.       Когда Тоджи, наконец, сказал вторую правдивую фразу за всё время их общения, Наоя почувствовал себя победителем. Первая была о боли, и вторая — тоже о боли. Сначала Тоджи сказал, что любит боль. Потом намекнул, что сделать ему по-настоящему больно сложно, для этого нужно быть сильным. Наоя воспринял это очень лично, как вызов. И конечно, принял его. В семье набиралось два интересных человека, которые могли бы бросить ему вызов, которые не побоялись, не избежали из вежливости. Наоя это ценил. Он знал это ещё раньше, чем его силы пробудились, просто интуитивно знал, что он сильный и важный член семьи. А когда силы пробудились, он почти сразу понял, что станет наследником клана, он получит все лавры, стоит только подождать и правильно себя проявить. Наоя умел смотреть далеко вперёд, и тем грустнее ему было, что другие в их семье — тоже это умели. Мало кто спорил с Наоей, мало кто был заинтересован в его развитии. И потом, как гром среди ясного неба, как прекрасная молния — Тоджи.       Лениво размахивая бокеном, занимая место, которое слишком хорошо для него, находясь рядом с Наоей, в конце концов, который тоже слишком хорош для него — Тоджи показал, что может противостоять Наое. Конечно, Наоя купился на это. И теперь, конечно, Наоя не может избавиться от навязчивой идеи превзойти Тоджи, но до этого, для этого — узнать его. Рассмотреть все и каждую из его слабостей, царапин и трещин, и ударить в те, что принесут ему настоящую боль, раз уж он заговорил о ней.       Наоя уже видел себя победителем, он так жаждал победы, он знал, что Тоджи ему не ровня, но не чувствовал этого. И победа никак не приходила, тайна даже не приоткрывалась, Тоджи всё ещё выглядел недосягаемым. Наоя тренировался, как бешеный, и его учителя не поспевали за его усердием. Никто не мог разгадать его мотивацию и не соглашался давать максимум того, что может. По-прежнему никто не стремится к тому, чтобы Наоя раскрыл свой настоящий потенциал, ведь чем быстрее это произойдёт — тем быстрее Наоя встанет на вершину иерархии семьи и не слезет оттуда до самой своей смерти (точно от старости, что ещё могло бы его победить…)       На силе злости и собственного энтузиазма Наоя вылезает из тренировочного додзё, только чтобы присутствовать на семейных мероприятиях и спать. Он тренируется, представляя себе лицо Тоджи, его побеждённое, измождённое лицо. И со временем у него получается лучше и лучше. Он чувствует себя всё увереннее, но нельзя полагаться только на эмоции, нужен тест, чтобы убедиться в том, что его способности вышли на новый уровень. В конце концов, Тоджи только-только исполнилось девятнадцать, он такой же подросток, как и сам Наоя, они росли в одних и тех же условиях, тренировались в одних тренировочных залах, у них всего пять лет разницы — что такого успел узнать лишённый таланта Тоджи, чего не мог бы быстро освоить Наоя? Верно, Наоя не мог проиграть, и всё же идея победить Тоджи стала настолько весомой в глазах Наои, что он плохо представлял, чем будет заниматься дальше, когда это, наконец, произойдёт…       Наоя знает, что нужно ещё немного подождать, и не действует вызывающе. Как-то после семейного ужина он просто бросает Тоджи: «Приходи на спарринг со мной» — и Тоджи в ответ лениво хмыкает, он выглядит, как обычно, словно не заинтересован, но через пару дней всё же приходит. Они одни в додзё, потому что только это и является комфортным для Тоджи. Он, очевидно, не любит семью, может, он не любит даже людей в целом.       Без других людей рядом Тоджи чувствует себя более раскованно, он ведёт себя более раскованно. Он лениво потягивается и делает кивок головой, приглашающий жест, который говорит: «Давай показывай, что там у тебя, зачем позвал…»       Наоя нападает без предупреждения, просто налетает на Тоджи, и его скорость хороша, один из лучших его результатов, его тело горячее и пластичное после тренировок, Наоя уверен в успехе, а Тоджи уклоняется. Лёгкое, гибкое, изысканное движение вбок, затем Тоджи приседает и отскакивает на полметра. Он не выглядит ни удивлённым, ни напряжённым. Наоя нападает снова и снова, но Тоджи снова и снова уклоняется. Это своеобразное признание, ведь Тоджи не принимает удар, но лицо Тоджи вовсе не выглядит впечатлённым, оно выглядит скучающим, как всегда. Он просто танцует вокруг Наои и его ударов и, в конце концов, просто уходит на дистанцию большую, чем Наое нужно для удара. Он снова становится недосягаем, и Наоя впервые чувствует это настолько физически, видит настолько ясно.       Тоджи разминает плечо, осматривает додзё, а потом бросает взгляд на Наою, в его голосе слышится улыбка, хотя её нет на его лице.       — Не говори, что я так умею. Иначе все эти шрамы будут выглядеть странно…       Он подмигивает напоследок и выходит из додзё. Наоя запоздало кивает. Он понимает, что это, вообще-то, шанс, что он мог бы запросить у Тоджи ответную услугу, но всё это отступает. Наоя понимает, что не застал Тоджи врасплох, хотя и подвинул на миллиметр завесу тайны. Если Наоя после всех тренировок не смог приблизиться к Тоджи, а Тоджи ещё так скучающе выглядел в процессе, значит, Тоджи силён. Насколько он был крут на самом деле, и насколько вообще можно было недооценить Тоджи?       Наоя понимал, что есть лишь один способ узнать — продолжать исследовать Тоджи и пытаться проникнуть вглубь его странной личности-тайны. Пока Тоджи даже не сопротивляется, он подыгрывает Наое. Это почти, чёрт возьми, унизительно, но всё-таки увлекательно.       Наоя смотрит в бумажный потолок и понимает, наконец, эту глупую истину из книг: один шаг вперёд — два назад.       Следующий шаг вперёд делает сам Тоджи. Как-то он просто ловит Наою в коридоре и зовёт тренироваться. Наоя следует за Тоджи в старый тренировочный зал. Затхлое помещение пахнет плесенью, в нём мало света, и створки дверей, кажется, склеены. Наое неприятно даже находиться в этом месте, но он ничего не говорит. Он понимает, что Тоджи привёл его в своё место, что-то, к чему он относится, что-то близкое Тоджи. Наоя это ценит.       Тоджи тоже не говорит об обстановке, он становится в центре зала и раскидывает руки в стороны, он говорит:       — Нападай.       Наоя бросается на него, как в прошлый раз, и, как в прошлый раз, не достигает. Тоджи ускользает, каждый раз оказываясь на шаг впереди Наои. Когда Наоя уже начинает задыхаться, Тоджи не показывает ни намёка на усталость и, кажется, может ещё ускориться. Просто нелепо, ведь это особенность Наои — как Тоджи может обходить его в этом?!       В конце концов, Тоджи делает кувырок и усмехается. Он выставляет руку перед собой, обозначая перерыв, и Наоя на одной силе воли не облокачивается на бёдра: его лёгкие в огне, его ноги устали, его самооценка даёт брешь.       Они просто смотрят друг на друга, Тоджи осматривает лицо Наои и просто говорит:       — Так ты запал на меня…       Это звучит, как шутка, словно он просто пытался подзадорить Наою, но Наоя вдруг ясно понимает: так и есть. Он запал на Тоджи.       Все эти погони за неизвестностью, чрезмерная фиксация, чрезмерный интерес, да даже стремление к физическим контактам… Всё сходится.       Лицо Тоджи не меняется, он просто выжидает. Наоя делает лёгкий поклон головой — этикет, до которого обычно ему нет дела — и выходит из зала. Он бежит в свою комнату, минуя все вопросы и комментарии от встречных родственников.       Когда он оказывается на своей кровати, то смотрит в стену, в окно с живописным видом, который сейчас не играет роли, и ещё раз повторяет это себе: «Я запал на Тоджи. Как это вообще может быть?»       Наоя не может сложить всё вместе. Острое идеологическое противоречие мешает ему сопоставить все факты и соединить их в какой-то логичный вывод. Тоджи — старший ребёнок, не одарённый талантом. Его поведение не вежливо, не почтительно, по стандартам семьи почти неприемлемо. У Наои нет ни причины сомневаться в семейных стандартах — они его ещё не подводили и до этого момента всё логично расставляли по местам, и вели Наою туда, где у него будет большое будущее. Не смотря на это, сейчас стандарты семьи не могут объяснить два факта. Во-первых, почему Тоджи, не имея особых сил, обходит Наою, который имеет и развивает свои особые силы, в его же специальности. По всем законам это невозможно, но вот, Тоджи это делает. Во-вторых, если Тоджи действительно так плох, как его оценивают пресловутые семейные стандарты, как так вышло, что Наоя — влюблён? Ведь не может быть, чтобы у Наои был дурной вкус, нет ни одного другого подтверждения для этой гипотезы. Наоя если не идеален, то очень близок к этому. Значит, либо Тоджи очень хорош собой, что семейные ценности не поддерживают, либо семейные ценности не правы, что влечёт за собой намного больше сложных последствий, так что Наоя соглашается на первую гипотезу. Эта мысль ложится легко, Наоя понимает, что это просто ошибка мозга, которую он не может игнорировать, пока испытывает чувства: Тоджи хорош собой. Как-то так вышло, что, учитывая все многочисленные недостатки, Тоджи имеет и некоторые особенные достоинства, которых Наоя пока не понимает, но рассчитывает раскрыть. В конце концов, он итак занимался этим — пытался разгадать тайну Тоджи, а теперь собирается разгадать ещё и загадку его очарования.       План ещё не составлен, но есть намерение, и Наою это успокаивает. Он понимает, что идёт против идеалов, которые никогда не пытался оспорить, но эти идеалы уже ошиблись в отношении Тоджи, и Наоя, в конце концов, может себе это позволить. Он может менять эту семью по своему усмотрению, и начать с себя.       Наоя не говорит с Тоджи и даже не бросает на него взгляд, когда они пересекаются в доме или за ужином. Он замечает лицо Тоджи с лёгкой усмешкой и высокомерным взглядом, но это обычный Тоджи, каким его видели все в доме.       Наконец, Наоя понимает, как инициировать контакт. Намечается мероприятие, на котором нужно присутствовать представителю семьи, и глава удачно не заинтересован в этом мероприятии, как и во всех остальных, а другие люди Наою особо не трогают.       Пара нужных фраз там, несколько актов давления сям — Наоя едет на мероприятие в сопровождении одного только Тоджи. Наверняка, за ними всё равно устроят слежку и отправят какого-нибудь сравнительно сильного члена семьи чисто для подстраховки, но вряд ли он покажет себя и что-то испортит.       Наоя надевает дорогое кимоно — пусть поездка и не серьёзная, но ему нужно показать себя: он впервые один едет представлять семью, и всем, включая его самого, нужно увидеть, как это будет, и привыкнуть к этому. Тоджи не утруждает себя даже тем, чтобы повязать не обветшавший пояс на свой скудного вида хаори. На нём тренировочные брюки хакама и надменное выражение лица. Так они проходят по дому, и каждый встречный кидает в Тоджи взгляд-копьё, а Тоджи на каждый отвечает ещё более надменным, чем раньше, видом. Он буквально говорит без слов: «Хуй я клал, что вы обо мне думаете, я даже не буду видеть ваши тухлые рожи ближайшую неделю, что за праздник!» Тоджи не выражался так открыто, но, когда они с Наоей были наедине, мог говорить и так. Наоя держит ровное лицо, словно ничего необычного не происходит, и, когда они, наконец, садятся в машину, выдыхает.       — Какой изощрённый план, — бросает Тоджи, оценивая взглядом плечи Наои, упавшие после напряжения.       — Тебе не положено говорить со мной без запроса, — важно отвечает Наоя, и Тоджи хмыкает в ответ.       — Вот оно как, — добавляет он, и его лицо, когда он смотрит на Наою, в точности такое, какое он показывал всем остальным членам семьи. Наоя пытается нащупать, как не сдавать позиции и не начать поддаваться на провокации Тоджи.       Большую часть времени поездка скучная. Они едят, спят, ходят на тренировки и едят что попало, потому что Тоджи не любит «пафосные заведения» и предлагает Наое еду из супермаркета (себе, конечно, тоже), а на разницу покупает журналы и какую-то ерунду по мелочи. Наоя не обижается, он знает, что Тоджи обделяют семейными ресурсами, и, к тому же, Тоджи скучает в поездке. Пока им не приходится тренироваться, Тоджи только смотрит по сторонам, разглядывает порно-журналы и иногда бросает взгляды девушкам. Такие, какие Наоя не против бы увидеть направленными и на себя, но не всё сразу.       Как-то вечером Тоджи возвращается после супермаркета и приносит не просто ленивый набор суши, но растворимый рамен, и выглядит при этом чертовски довольным. Наое даже кажется, он впервые видит Тоджи довольным. Так что Наоя спрашивает, заваривая лапшу:       — Что хорошего случилось?       — Ничего интересного, малыш, — бросает Тоджи, это и есть ответ. Наоя знает это, он чувствует это. «Такой мелочи не понять» — вот как это звучит для Наои, и его это злит. Он говорит:       — Не будь таким. Я не сделал тебе ничего дурного и даже вытащил из поместья, ты мог бы быть более благодарным.       — Заставь меня, — лениво отвечает Тоджи, заливая воду и в свой рамен.       Наоя действует до того, как успевает понять, что делает. Он осознаёт, как горит у него в груди, как чешутся ладони, как горло жаждет рыка и — нападает. Сначала он вскакивает на стол одной ногой, отталкивается, и в следующую секунду он уже должен бы стоять на груди Тоджи, прижимая его к полу, но вместо этого сам падает на пол.       Наоя успевает подставить щёку (или Тоджи позволяет ему успеть?) и чувствует вес Тоджи на своём теле. Может, это первый раз, когда они касаются друг друга. Тоджи тяжёлый и, кажется, сильный. Он вдавливает тело Наои в пол упором колена меж лопаток. Наоя запоминает это движение, оно кажется чертовски эффективным.       Потом Тоджи начинает говорить:       — Ты такой мелкий и такой одарённый, семья не нарадуется. Само твоё существование — оскорбление для меня. За исполнение прихотей мелкого наследника — с чего бы мне быть благодарным?       Наоя сжимает зубы и берёт даже паузу на подумать. Тоджи не спешит — он неподвижен, и это тоже удивительно. Как ему удаётся соблюдать баланс с такой точкой упора, ведь, наверняка, он не опирается на спину Наои со всей силы — нет, это чисто символическое удержание, в котором нет цели навредить. Что-то в речи Тоджи не сходится, но Наоя не понимает, что именно. Это знакомые истины, семейные законы, которые оба они хорошо знают. Ах да…       — Ты так не думаешь, — говорит Наоя. в конце концов. — Ты не разделяешь взгляды семьи. Ты не ненавидишь меня.       — Конечно, не ненавижу, — легко соглашается Тоджи и вытаскивает Наою из-под себя, откидывает на его место перед баночкой рамена. — Ты просто ребёнок, тебя не за что ненавидеть.       Наоя разламывает палочки и смотрит на Тоджи выжидающим взглядом, но Тоджи больше не собирается говорить. Он достаёт журнал, просто чтобы было, куда положить взгляд. Наоя не знает жалости, когда уточняет, потому что это кажется ему важным:       — Когда ты был ребёнком…       — Тебя ещё не было на свете, так что не твоё дело, — обрывает его Тоджи, как всегда делал раньше.       Они едят в тишине и не встречаются взглядом, хотя Наоя смотрит в лицо Тоджи, и Тоджи иногда смотрит в лицо Наое. Когда рамен заканчивается, и Тоджи выкидывает упаковку, то снова листает журнал с равнодушным видом. Наоя демонстративно встаёт и уходит в другую комнату, к разложенному на скорую руку футону. Он ворочается какое-то время, но это бесполезно. Энергия кипит в нём, как в бешеном вулкане, и вот-вот затопит всё вокруг. Сна ни в одном глазу. В одном только лёгком нижнем кимоно Наоя возвращается к Тоджи и предлагает:       — Может, ещё потренируемся?       Тоджи кивает со смешком, но дразнит:       — Ради бога, не стесняйся, есть способы проще скинуть напряжение…       Наоя знает, что его лицо заливается красным, но игнорирует это и встаёт в боевую стойку. Тоджи тоже поднимается, коротко разминает основные мышцы и подаёт сигнал нападать.       Они носятся по комнате полночи, но Наое ни разу не удаётся даже коснуться Тоджи, в его тело словно встроен какой-то дополнительный двигатель ускорения, и Наоя просто не может понять, как это может быть не уникальная магическая способность, как у него самого. Может ли быть, что Тоджи просто притворяется и прячет свои силы? Но зачем? Почему? В этом нет никакого смысла…       В конце концов Наоя валится с усталости, он буквально падает на колено и едва удерживается на весу. Тоджи подхватывает его тело и закидывает на плечо, словно Наоя ничего не весит, словно он просто большая плюшевая игрушка.       Тоджи укладывает Наою на футон, накрывает одеялом и ложится поодаль. Его движения кажутся заботливыми, Наоя хочет видеть их заботливыми. Пока Тоджи ещё не спит, но дышит размеренно, Наоя сам проваливается в сон, потому что чувствует себя хорошо и спокойно. Защищённо.       Тоджи почти привык видеть Наою в своей части дома. Ну, не в своей, а в бедной части дома для таких же, как он, обделённых талантом, прислуги и старых складов, которые даже не содержат ничего действительно ценного или интересного. Поначалу Наоя чувствовал себя неуверенно в этих ободранных комнатах — очевидно, его избалованному взгляду было не на чем остановиться, но теперь Наоя ведёт себя вполне раскованно.       Он приходит в лёгком летнем кимоно и приносит целую миску малины — для себя и Тоджи. Они садятся на деревянном выступе, смотрят на закатное солнце, додзё едва прикрыто за их спинами. Наоя вечно приходит почесать языком, и Тоджи встречает его с ленивым интересом. Когда Наоя приходит с подарком, как сегодня, Тоджи немного уступчивее, чем обычно, но всё равно ничего слишком. Никакого радушия для одарённых членов семьи в этой части дома.       — Дед сказал, я бы развалил клан за два дня, если бы мне дать право решать.       — Он прав, — легко соглашается Тоджи. Он кладёт мягкую ягоду себе на язык и почти может чувствовать, как та растворяется, растекается сладостью, спелостью. Удивительно. Обычно Тоджи, как и другим не привилегированным, достаются только те ягоды, овощи и фрукты, которые не допустили к основному столу, и, конечно, никаких тающих на языке ягод Тоджи в жизни не ел. Наоя смотрит на Тоджи с немым вопросом, но Тоджи не собирается объяснять. Это слишком просто, чтобы даже говорить об этом — для любого это было бы очевидно, если бы он просто посмотрел на Наою с таким выражением на лице, сидящем на этом разбитом крыльце вместе с Тоджи вместо всех других людей… Очевидно, что человек, так честно заинтересованный в Тоджи, не смог бы удержать власть в своих руках. Тоджи всё же даёт подсказку, особенно не надеясь, что она будет понята.       — Может, он что-то знает.       — В его возрасте уже впадают в маразм, — Наоя закатывает глаза, и Тоджи усмехается. Конечно, подсказка не прошла.       — Стар и млад похожи, как две капли, — парирует Тоджи, и Наоя даже надувается. Он всегда надувается, когда речь заходит о возрасте, словно это могло быть, правда, его недостатком. Всё очарование Наои в возрасте, но он ещё этого не видит.       — И что за мудрость ты пытаешься мне передать?       Тоджи откровенно смеётся и кладёт в рот ещё ягодку. Он указывает на тарелку и говорит самым честным голосом:       — Что я могу знать? Я просто развожу тебя на еду.       Наоя выжидает паузу, агрессивно пережёвывая ягоды, а потом уточняет:       — А ты бы разрушил клан, если бы тебе дали право голоса?       — Я бы разрушил его, даже если бы меня не спрашивали, — весело отзывается Тоджи. — И сделал бы это намеренно, но в этом и разница между нами.       — Ты не любишь семью, — Наоя кивает. Эта мысль легка для его понимания. Тоджи не уверен, что она верна, но пусть это звучит так из уст его кузена. Тоджи бросает на него игривый взгляд и повышает ставки.       — Я никого не люблю.       Наоя решительно кивает. Когда ягоды заканчиваются, и Наоя поднимается на ноги, унося тарелку, он говорит:       — Это грустно.       Тоджи кидает ему вслед:       — Не так грустно, как быть нелюбимым другими.       Наоя оставляет Тоджи долгий, понимающий взгляд, в котором Тоджи читает жалость, и злость поднимается огромным драконом внутри него. Кажется, что дракон скручивается вместо кишок в его пластичном теле и вот-вот вырвется, чтобы атаковать Наою и сожрать его вместе с потрохами. А ещё лучше — заставить Наою сожрать его эти жалостливые чувства. Тоджи мог принять ненависть, презрение и отвращение, но жалость — нет. Жалость от других делала его жалким в собственных глазах, а это категорически недопустимо. Он знает, что как только он поверит в собственную никчёмность — эта семья, этот дом, эти люди, эти порядки уничтожат его. Тоджи исчезнет перемолотым семейной системой, а Тоджи, чёрт возьми, хочет жить. И создавать семье проблемы, пока это возможно.       Вместо прямой агрессии (не рабочий метод, Тоджи проверял это слишком много раз в своей жизни) Тоджи сводит всё в пошлую, уничижающую шутку. Он показывает это жестами, но Наоя понимает: «Ты понимаешь, я имею ввиду, когда тебя не трахают». Наоя вскидывает голову, как раньше, когда был совсем-совсем мелким, его щёки все красные, и он выглядит оскорблённым, когда выходит. Тоджи чувствует удовлетворение, но, в то же время, и неловкость. Словно задирать Наою стало, ну, не постыдным, но каким-то неправильным. Наоя такой наивный, такой влюблённый, он старается изо всех сил, чтобы понравиться Тоджи, и Тоджи отталкивает его с той эффективностью, от которой здравомыслящий человек уже давно бы сдался. Но Наоя — ребёнок, и его твёрдости пока ещё могут завидовать горы. Тоджи только надеется, смотря в ночное небо, что Наоя подрастёт раньше, чем его холодное сердце даст хоть маленькую симпатию этому человеку. Намного проще будет пережить разочарование Наои, если совсем не испытывать к нему светлых чувств — к нему, как и ко всем остальным. Только ягоды и фрукты, только вечерние диалоги о всякой ерунде. Только обидные подколы в ответ на любые проявления чувств.       Наоя продолжает приходить к Тоджи, как по расписанию. Они говорят о ерунде, Тоджи бросает резкий подкол, Наоя обижается и сбегает, а потом словно обновляется за ночь, и через несколько дней снова возвращается. Тоджи не хочет признавать, но это подкупает. Если бы Тоджи был с собой предельно откровенен, он бы осознал, что никто раньше так долго не держал свой интерес к нему, и, конечно, это льстит.       Тоджи развлекал себя, сколько помнил, глупым флиртом с девушками. Просто потому что девушки легко поддавались на такое — им достаточно было сущей мелочи, а Тоджи нужна была такая же сущая мелочь, чтобы удовлетворить потребность во внимании и любви. Если незнакомая девочка улыбалась ему после случайного жеста, Тоджи чувствовал себя достойным, чего никогда не происходило с семьёй. В клане он был и остаётся ущербным отростком, зато за пределами — девушки бросают на него взгляд, они даже флиртуют в ответ. С тех пор, как у Тоджи появился шрам на лице, заинтересованных женских взглядов стало больше, и Тоджи это внушало столько уверенности… К тому моменту, как ещё совсем маленький Наоя впервые бросил на него неравнодушный взгляд, Тоджи уже знал кое-что о близости, а к тому моменту, как Наоя осознал свой интерес, Тоджи имел сексуальный опыт. Это было его глупой отдушиной, областью, в которой он мог забыть все семейные предрассудки и осуждение, и наслаждаться тем, что наслаждаются им.       Флирт и секс — приятные и важные области жизни для Тоджи, и теперь он самым наглым образом приглашает в них Наою, сам того не осознавая. Кажется, что это первое, что приходит в голову, ведь за что ещё можно уколоть Наою — он в высшей касте, он талантлив, он усерден в своём обучении, он любопытен и упрям. Только возраст и просился на язык, потому что с возрастом он ничего не мог сделать, как Тоджи не мог сделать со своим телом без таланта к магии, а за шутками про возраст сами собой потянулись шутки про секс. И вот, Тоджи уже почти двадцать, а Наое — всего пятнадцать, и это начинает выглядеть глупо. Во-первых, потому что это естественно, что Наоя не в курсе — откуда бы ему знать, если у него даже нет острой потребности в чужой любви, пусть даже это ложная симпатия и ложные методы, как было с самим Тоджи. Во-вторых, потому что задирать подростка на пороге собственной зрелости — просто нелепо. Тоджи продолжает это делать, только потому что уже начал, и ещё потому что никто больше так не делает с Наоей. Чем старше становится Наоя, тем больше все кланяются ему в ноги и пытаются выгоднее себя продать. И похоже, что Наоя полностью этим удовлетворён.       Тоджи думает об этом всём, скучая в серых залах и комнатах, не допущенный в основную часть дома. В его случае, чем он старше, тем более тесно и скучно, и грустно ему становится в этих стенах. Он знает уже все трещинки и дыры, и проломы в полу, и вся эта информация не несёт никакой практической пользы. Тоджи развлекается всё тем же: порно-журналы, книги, принесённые по его просьбе Наоей из семейной библиотеки (всякое искусство войны), флирт и тренировки. Тоджи всегда был хорош собой и всегда много тренировался, больше Наои, но его повзрослевшее тело стало отражать часы тренировок, чего раньше особо не происходило, и он мог прикрываться в старом кимоно щуплым подростком. Теперь очертились все мышцы, его тело наполнилось видимой физической силой, и Тоджи стало всё сложнее прятать себя и свои сильные стороны от родни.       Как-то он уже собирается сбежать через один из проломов в глупом заборе вокруг поместья, когда Наоя появляется в коридоре. Он выглядит очень серьёзно, словно игнорируя тот факт, что на его щеке вздулся красный, наверняка, болезненный на ощупь прыщ. Тоджи останавливается на полпути и возвращается на возвышение перед садом, хлопает по полу рядом. Наоя садится.       — Так что это, случайность или неудачная попытка бритья? — уточняет Тоджи. Наоя отводит взгляд, и Тоджи кажется, он впервые видит, чтобы Наоя чувствовал себя по-настоящему, неприятно неловко. — Расслабься, — добавляет Тоджи, чтобы сгладить.       Он хочет сказать ещё что-то такое вроде «я здесь не затем, чтобы тебя осуждать», но сам до конца не уверен, что этого не случится. Наоя вздыхает.       — Можем мы не обсуждать мой пубертатный период хотя бы один раз в виде исключения?       Тоджи вскидывает бровь.       — И о чём же нам тогда говорить? — он даже смеётся, когда ударяет Наою по колену. — Если не про твои подростковые проблемы и то, как ты с ними не справляешься?       Наоя отвечает суровым взглядом и даже тоже вскидывает бровь, его голос звучит полным яда, когда он отвечает.       — А ты справлялся со своими подростковыми проблемами? Сколько зппп ты схватил до того, как понял, как обращаться со своим членом?       — Как словил, так и вылечил, — легко отвечает Тоджи, и всё это его смешит. Он вспоминает, как это было, как сложно было понять, что к чему, и достать лекарства, не вмешивая родственников, скрывать это всё… — Зато бесценная практика.       Наоя бросает только: «Не могу поверить…» и выглядит понурым. Тоджи по привычке добавляет:       — Не переживай сильно, и ты однажды научишься.       Снова злой, почти пронзительный взгляд от Наои.       — Если ты такой умный и опытный, каким хочешь казаться, то не будь жадным. Давай, покажи мне, что ты умеешь. Научи меня.       Наоя выглядит таким серьёзным, это почти нелепо. Тоджи усмехается тоже по привычке, он бросает ставшую обыденной отговорку:       — Неее, спроси у кого-нибудь ещё… — Выдержав паузу, он добавляет. — Это не то, чем родственники должны заниматься.       Тоджи уверен, что этот аргумент убедит Наою, но вместо этого Наоя толкает Тоджи на пол и наступает на его член. Его нога в таби, и Наоя двигает ногу ровно так, чтобы член Тоджи лежал в расщелине между большим пальцем и всеми остальными. Тоджи так удивлён происходящим, что даже не сразу реагирует. Как вообще вышло, что Наоя застал его врасплох и возвышается с этим мерзким властным лицом? Тоджи буквально чувствует, как ему срывает крышу.       В два рывка Тоджи кидает Наою на пол, он возвышается над Наоей, источая ярость, но видит только обожание в чужих глазах. Такое честное, чистое обожание — это подкупает Тоджи. Он смягчается и позволяет себе усмешку.       — Так ты правда запал на меня, — говорит.       — Ну, и что? — парирует Наоя. Он лежит, раскинув руки на грязном полу, и выглядит очень органично.       — Не достойно наследника, — Тоджи смеётся. Наоя закатывает глаза.       — У меня нет конкурентов, так что кому-то придётся проглотить вопросы достойности.       — Мне это по нраву, — соглашается Тоджи.       И прежде, чем сам осознаёт, он целует Наою. Наклониться к нему — естественно, и словить его дыхание на своей щеке приятно. Не то же самое, что с девушками, Тоджи идёт медленно, мягко, он пробует, насколько Наоя серьёзен.       Наоя отвечает ему так отчаянно, словно представлял это уже тысячу раз. Тоджи не может не улыбнуться этой мысли. Он царапает Наое по шее, оголяет его плечо, расслабляет свои мышцы, опуская вес на чужое тело. Ничего такого, что нельзя было бы прекратить в любой момент. Наоя цепляется в рукав Тоджи в сгибе локтя и почти просящим голосом говорит:       — Не будь таким, потрогай меня.       — Тебе нужно смириться, что я такой и есть…       Всё это неправильно, конечно, Тоджи знает об этом, но Наоя под ним такой честный, Тоджи чувствует умиление, какую-то странную эмоцию, ведущую, вопреки здравому смыслу, его руку от плеча вниз, к члену. Тоджи сжимает член Наои через ткань и чувствует, как он пульсирует, как Наоя сбито дышит под ним, как ведёт даже бёдрами. Он так нетерпелив. Всего на секунду Тоджи вспоминает себя в возрасте Наои, чтобы оценить, готов ли он был бы к такому — и скользит пальцами под ткань.       Оргазм не требует много времени. Наоя содрогается и задыхается под Тоджи, прикрывая лицо, и Тоджи с новым смешком убирает его руки, целует его в лоб. Когда Наоя приходит в себя, Тоджи говорит:       — Мне, в целом, нравится то, что я вижу. Приходи, когда станешь постарше.       Наоя глотает ком в горле, набирается смелости посмотреть Тоджи в лицо и уточняет:       — Насколько?       — Ты знаешь, — уклончиво отвечает Тоджи. Он надеется, что Наоя сам поймёт ответ: когда он будет более зрелым и уверенным, когда у него будут знания и опыт, когда он будет взрослым.       Наоя кивает, поправляет свою одежду и поднимается на ноги. Секунду он осматривает вечернее небо, а потом просто уходит. Тоджи остаётся наедине с осуждающей тишиной и воздуху кидает: «Ой, да заткнись!»       К удивлению Тоджи Наоя чётко следует его указаниям и не просит ничего большего, не просит даже того, что было. Он ещё приходит с одним из тех мелких подарков, которые для него являются несущественной услугой, а для Тоджи — средством от скуки. Они говорят отстранённо, на отвлечённые темы, и со временем даже это сходит на нет. В какой-то момент Тоджи думает, что Наоя разочаровался: удовлетворил свой интерес — и успокоился. Потом он замечает взгляд Наои. Так происходит, что Наоя меньше говорит, но его интенции так очевидны, словно написаны на его лбу и подсвечены красным. Когда он не видит Тоджи, то ведёт себя обычно и высокомерно, но стоит ему только заметить Тоджи — взгляд тут же приковывается к нему, и всё его тело говорит: «Я хочу этого человека. Я хочу, чтобы этот человек принадлежал мне». Тоджи это смешит и пугает. Всё это было сравнительно безобидным до сих пор, но если Наоя действительно захочет подчинить Тоджи, привязать его, заполучить его… Сможет ли Тоджи победить в этой битве?       Однажды к Тоджи даже подходит одна из старших женщин. Они только заканчивают ужин, и Тоджи задерживается на пару секунд без особых причин, и женщина подрезает его в коридоре. Она выглядит осуждающе, как всегда, и важно спрашивает:       — Что за отношения у вас с наследником?       — Какие отношения у нас могут быть, мы из разных ветвей, — просто отвечает Тоджи, умалчивая буквально о каждом из действий, которые Наоя совершил вопреки субординации.       — Хорошо, что ты помнишь об этом.       — Заняться больше нечем, вот и приходится держать в голове всякое.       Женщина хмыкает и удаляется, и Тоджи тоже уходит в противоположном направлении. При личной встрече он говорит Наое: «Будь осторожен. Ещё немного — и взрослые не смогут игнорировать твоё сексуальное напряжение. Того и гляди, прожжёшь дыры в моём хаори». Наоя только пожимает плечами. Он так зациклен в своих переживаниях, что не собирается думать о других. Сулит ли это проблемы для Тоджи? Возможно. Собирается ли он этому препятствовать? Нет. Как-то он оказался вовлечён в эту воронку со всех сторон неправильных семейных отношений и не собирается отказываться от этого шанса потешить своё самолюбие и насолить семье одновременно. В кои-то веки в этой семье у него на руках действительно крупные возможности, смелые действия и билет в первый ряд на самые пикантные развлечения. В каком-то смысле Наоя — и есть золотой билет, невероятная удача. С другой стороны, Тоджи не обманывает себя, он ещё не может воспринимать Наою, как взрослого и равного — мелкий кузен-сталкер на слух даже подходит ему больше, чем высокопарная связь с золотом. Наое и так льстят все подряд — Тоджи собирается действовать иначе.       Комната Наои скромно украшена. Каждый вечер, упираясь взглядом в потолок своей комнаты, Наоя вспоминает пыльные, неопрятные потолки того зала, в котором Тоджи впервые коснулся его. Наоя понимает, что комната Тоджи должна выглядеть неопрятно — это соответствовало бы не только его положению, но и его характеру. Наоя любит роскошь и привилегии, которые имеет, а Тоджи презирает их так же сильно, как семья презирает его самого.       Наоя смотрит на свой потолок из створок светлого дерева и пытается отыскать в глубинах своей головы ответ: спускается ли он в бездну, привязываясь к Тоджи?       Очевидно, что у Тоджи нет будущего. Может, в Тоджи даже нет тех секретов и загадок, которые Наоя придумал в нём найти. Его заношенные хаори и полы с дырами в той части дома, где он живёт, и то, какие взгляды бросают на него родственники… Всё указывает на то, что Тоджи находится на самом дне жизни, откуда нет выхода, на котором нет никаких перспектив. И стало быть, Наоя ныряет на это дно, чтобы добиться Тоджи. Если мыслить логически, это не имеет смысла, это даже противоречит здравому смыслу. А стоит ли Тоджи того, чтобы его добиваться?       Эта мысль пронзает голову Наои каждый раз, когда они с Тоджи пересекаются в присутствии других родственников. Не важно, принадлежат ли они к касте Тоджи, или к касте Наои — все и каждый бросает на Тоджи эти взгляды… Осуждения, неприязни, раздражения. Словно Тоджи — паразит или опухоль, или какой-то особенно мерзкий вид плесени. Наоя просто не может не примерить это. И если он смотрит со своей стороны будущего наследника, путаясь в полах своего дорогого кимоно, то всё сходится. На какую-то секунду Наоя даже может тоже почувствовать отвращение. Но потом он смотрит на лицо Тоджи, полностью недоступное для этих нападок, равнодушное, даже не озлобленное. Тоджи старательно показывает, насколько ему всё равно, словно он вообще не здесь, а на пляже с красотками, которых увидел в своём журнале час назад. Наоя смотрит на его лицо, на то, как медленно он пережёвывает рис, как не берёт ни грамма лишней еды, как не смотрит на других членов семьи… И вспоминает, почему вообще обратил внимания на Тоджи. Ему настолько всё равно, что это нельзя проигнорировать. Это очаровывает, это интригует. Действительно ли ему всё равно, или он притворяется? Наоя знает, он уверен в этом, что каждому из сидящих за столом, кто очень много думает о себе, Тоджи мог бы бросить ровно одну фразу, что ударила бы в самое ядро их самооценки и пошатнуть баланс сил, но не делает этого. Тоджи никогда не демонстрирует свою силу, даже раньше, когда Наоя зарывался и провоцировал его — это был лишь шаг в сторону и быстрое возвращение самообладания.       Как только Наоя начинал думать о Тоджи, то тонул, словно на мягком матрасе в роскошном номере люкс европейского образца, это приятные мысли, заволакивающие разум Наои вглубь наваждения. Стоит только подумать о Тоджи самом по себе, вне контекста семьи — Наоя вспоминает, что к чему. «Как можно не очароваться Тоджи, в конце концов?» — так он думает. И вопреки всякому здравому и не здравому смыслу Наоя хочет заполучить Тоджи. Не подчинить его, но заслужить его внимание, быть достойным его тайны. Наоя не питает иллюзий о том, что Тоджи будет идти ему навстречу, что он будет мягким и обходительным — конечно, нет. Тоджи приложит усилия к тому, что это было испытанием, и это заставляет Наою пропустить вдох, а потом едва не потерять выдох. Он просто представляет, как приятна будет победа… Он ценит Тоджи так высоко, потому что Тоджи ему не поддаётся, и, если он сможет заслужить честное, искреннее, увлечённое внимание Тоджи — это будет великолепной наградой. Это будет поводом для Наои гордиться собой, и это точно будет про него самого и его заслуги, не просто про его положение и богатство, и предрассудки, которые идут впереди него.       Наоя вдруг понимает, как просто ему достаётся всё, чего он только ни захочет, но Тоджи… Как же хорошо, что Тоджи не такой.       Наоя не чувствует себя готовым долгое время. Он следит взглядом за Тоджи за ужином и не позволяет себе говорить с ним, не позволяет себе приблизиться. Тоджи ясно сказал: «возвращайся, когда станешь старше», и Наоя ищет в себе знаки, сигналы, что он уже готов. Но они никак не приходят. Наоя так и теряет чувства, когда видит Тоджи, если его взгляд случайно скользит по Наое, когда тот уже выходит из обеденного зала. Наоя представляет себе лицо Тоджи так часто, что, кажется, мог бы воспроизвести его в каком-нибудь фотороботе, если бы понадобилось. Наоя без ума от шрама на губах, он не может вспомнить, каков он на ощупь, но представляет.       После ужина и скучных вечерних совещаний, во время которых Наоя пытается не растерять сладкие ощущения от ужина в компании Тоджи, Наоя возвращается в свою комнату, ложится на кровать и смотрит в свой аккуратный светлый потолок. Он даёт себе немного времени настроиться, а потом поднимается, чтобы закрыть шторы и запереть дверь. Он развязывает пояс кимоно, ослабляет ткань, ложится снова на кровать и вспоминает руки Тоджи, как хорошо его вес ощущался собственным телом. Наоя скользит руками по собственному телу, не зная стеснения. Он знает, что это то, чего Тоджи ждёт от него, и сам он хочет знать себя лучше, освоить область секса только для себя, безо всяких предрассудков и навязываний. Наоя фокусируется на всём, что ему нравится. Соски — легко сжать, царапнуть над пупком, член — взять в руку и хорошенько сжать у основания, огладить головку, жёстко вниз, мягко вверх. Повторять до тех пор, пока дыхание прилично не собьётся, снова сжать сосок.       Удовольствие приходит исправно и каждый раз несёт сладкий вкус независимости.       В какой-то момент Наоя просто понимает, что прошёл этот этап. С его руками всё в порядке, это всё ощущается приятно, но этого словно недостаточно. Ему так хочется спросить совета, но так уж сошлось, что Тоджи — единственный человек, с которым Наоя готов говорить о сексе, но также он и тот человек, которого Наоя хочет впечатлить. Так что приходится справляться самостоятельно. Кажется, Наоя читает все возможные статьи и инструкции, смотрит целую кучу непристойных видео в чисто исследовательских целях и, завершающим этапом, делает заказ в интернет-магазине для взрослых на имя Тоджи, с оплатой наличкой.       Наоя ужасно нервничает, потому что не говорил с Тоджи уже целую вечность, но, когда он приходит в старое додзё, Тоджи сидит там в расслабленной позе и читает одну из книг, что Наоя приносил ему раньше. Наоя даже не садится рядом, он вытаскивает из рукава пару купюр и протягивает Тоджи. Тоджи изгибает бровь, на его лице так и написано: «Я не беру взятки». Тогда Наоя поясняет:       — Я сделал заказ на твоё имя, это чтобы оплатить его, ну, и отблагодарить тебя за услугу. Мне нужно, чтобы ты передал мне коробку, и никто не узнал об этом.       — По рукам, — Тоджи принимает купюры и прячет за пояс, а затем возвращается к книге, словно тут даже нечего обсуждать.       — Мне также нужно, чтобы ты не смотрел содержимое коробки.       Тоджи махнул рукой, словно это итак подразумевалось, и Наоя, с чувством разочарования, выходит из старого зала. Как же он скучает по Тоджи, по настоящему взаимодействию с ним! Наоя скучает по не несущим нагрузки беседам и тому, чтобы приносить мелкие подарки, и тому, чтобы видеть, как Тоджи хмурится, усмехается и подначивает его по любому поводу… Наоя набирает полную грудь воздуха и убеждает себя, что всё это оправдано, всему настанет своё время, дальше будет даже лучше, чем раньше!       Пока идёт посылка, Наоя успевает провести череду чрезвычайно удачных спаррингов с другими членами семьи (возможно, они поддавались, но Наое так не показалось) и отправляется даже в какую-то высотку со старшими, чтобы изгнать духов. Не так захватывающе, как Наоя слышал, но всё же важный этап в его становлении. В одну из семейных поездок Наоя даже ловит на себе чужой женский взгляд, точно как те, что девушки бросали Тоджи, и Наоя чувствует от этого только отвращение (он не заинтересован в девушках!), но также и радость. Это значит, что в чужих глазах он уже достаточно взрослый — ещё на шаг ближе к Тоджи.       Тоджи отправляет записку через прислугу спустя неделю. На записке указано только место и короткая благодарность за журнал и закуску. Наоя приходит в указанное место, очередная старая комната, почти пустая, ранее жилая. Мест для коробки не так уж и много, Наоя быстро находит её — в шкафу, в котором ещё лежит отсыревший футон. Тот факт, что Тоджи даже устроил всё так, чтобы они не пересеклись… Наою это ранит и радует. Это значит, что они на одной волне, и ещё что Тоджи осторожен.       По содержимому коробки и ленивый бы понял, что Наоя пытается исследовать и освоить искусство анального секса, но, к счастью, никто не знает о содержимом коробки, кроме Наои. Он вспоминает всё, что успел вычитать и высмотреть, пока раскладывает предметы по комнате, и говорит себе, что уже скоро.       В реальности всё оказывается не так уж быстро. Развлечение специфическое, и Наое нужно время, чтобы освоиться, привыкнуть и осознать, в чём особое удовольствие. Яркие воспоминания о лице Тоджи с этим изысканным шрамом и его спокойном выражении во время их последней встречи очень помогают.       Когда Наоя чувствует себя уверенным и в этом, он ложится на свою кровать почти полностью голым и, пока водит искусственным членом, просто представляет себе, как хорошо будет ощущаться Тоджи. Воспоминания о той интимной встрече уже почти совсем стёрлись и заменились фантазией, и Наоя меняет эту фантазию так, как ему удобно к нужному случаю. Не доходя до конца, сосредоточившись из всех мыслей в голове на этом шраме на лице Тоджи, только на его губах, Наоя вдруг понимает, что пора. Наконец, всё сошлось, он просто чувствует это, он чувствует себя готовым. Наспех накинув кимоно, он идёт не куда-нибудь, а точно в комнату Тоджи.       Комната у Тоджи почти такая, как Наоя себе представлял, но чуть светлее. Футон на низкой кровати, рядом стакан воды, а под кроватью — стопки журналов. Стены в трещинах, в углу ведро переполнено цветными упаковками от снеков. Сам Тоджи лежит на кровати в раскованной позе и читает одну из принесённых Наоей серьёзных взрослых книг. Пока Наоя осматривается, Тоджи лениво машет ему рукой в знак приветствия и даже не возмущается тем, что Наоя вообще пришёл без спроса.       Наоя не церемонится и забирается сразу Тоджи на бёдра и сжимает их своими бёдрами. Тоджи бросает взгляд поверх своей книги, изучает Наою пару секунд и, хмыкнув, откладывает книгу в сторону. Тогда Наоя наклоняется для поцелуя, и Тоджи впервые идёт ему навстречу. В нём нет ничего мягкого, и Наоя теряет воздух от этого, он и не думал, что успех будет так ошеломителен. Наоя чувствует только язык Тоджи и его горячий выдох на своей щеке, и после пальцы на своём затылке, и сам он кусает Тоджи в ответ, а потом захватывает губу Тоджи, чтобы попробовать шрам на ощупь. Он так сильно хотел этого, что теперь не помнит себя. Тоджи горячий и мощный, как ураган, и Наоя уверен, что его ноги подкосились бы, если бы они уже не лежали на кровати, и если бы колени Наои не впивались Тоджи в бока.       Наоя не контролирует своё тело и дышит так часто, как никогда раньше во время действий сексуального характера, он чувствует тело Тоджи через плотный слой ткани, и ничего не хочется ему так сильно, как устранить эту преграду. Руки самого Тоджи где-то у Наои сзади, и шуршащий звук рвущейся ткани удивляет Наою. Удивляет, но не заставляет остановиться. Он ещё впивается в губы Тоджи, когда Тоджи отталкивает его, следом — ещё раз, сильнее. Наоя оказывается на спине, и Тоджи снова возвышается над ним с лицом, полным злости. Его взгляд пронзителен, и Тоджи почти угрожает:       — Не позволяй себе лишнего. Мне, в отличие от любимчиков семьи, не приносят всё, что я захочу, бесплатно.       — Подарю тебе другое, — легко бросает Наоя, заглядываясь на лицо Тоджи, и не в силах отвести взгляд. — Нет ничего, что я бы не мог себе позволить.       — В моей спальне — есть, — Тоджи звучит убедительно, и Наоя по наитию кивает. Он уверен, что это так, и он действительно хочет знать. Он готов прощупать свои возможности на новой территории, но Тоджи продолжает тем же властным тоном. — Поворачивайся.       Наоя, нехотя, подчиняется. Тоджи нависает сверху, и Наое буквально жарко во всех этих тканях, но руки Тоджи исследуют тело Наои, и Наоя не собирается этому противиться. Сначала Тоджи оглаживает член через ткань, небрежнее, чем раньше, затем скользит между бёдер, пока неясный Наое жест, наконец — резкое движение, чтобы поднять бёдра. Наоя застывает в этой едва ли удобной позе, и Тоджи пробирается под ткань, его пальцы горячие и грубые, и Наоя не сдерживает шипящего звука, когда они проникают внутрь, словно на пробу. Так же быстро Тоджи отстраняется. Он слезает с кровати, чтобы раздеться, и выглядит удовлетворённым, он делает жест Наое, чтобы тот тоже скинул своё кимоно. Наоя едва не пропускает удар сердца — он действительно долго ждал этого.       Голыми они возвращаются на кровать в то же положение, и Тоджи треплет Наою по волосам, удивительно нежный жест, прижимается твёрдым членом, делает даже движение бёдрами, но ещё не действует. Наоя всё равно выпускает неловкий звук, похожий на стон. Голос Тоджи сзади звучит неприлично игривым, когда он говорит:       — Что ещё ты готов подарить мне за то, чтобы я тебя трахнул?       Наоя хочет обернуться, но недавно мягкие пальцы становятся твёрдыми, как сталь, и держат Наою точно в том же положении. Наоя спрашивает в простынь:       — Чего ты хочешь?       — Нет уж, — смеётся Тоджи. — Так может любой дурак, а ты не дурачок. Давай, что ты можешь мне предложить?       Наоя хрипит от недовольства. Член Тоджи ещё между его ягодиц, и он ощущается огромным, и он горячий, и он пульсирует, и Наоя не может обмануть себя, словно имеет возможность или собирается отступить. Наоя перебирает воспоминания о Тоджи, пытаясь понять, что ему интересно, но тщетно. Наоя может фиксироваться только на чужом чертовски привлекательном теле сзади, так что выбирает единственный беспроигрышный вариант — честь семьи.       — Лисий глаз, — он говорит уверенно, чтобы у Тоджи не было никаких сомнений, что Наоя действительно готов выкрасть семейную реликвию и принести её Тоджи на блюдечке. Наоя уверен, что Тоджи итак знает, насколько Наоя его хочет, но, если ему нужно получить подтверждение в словах, что ж — Наоя может помочь.       — Ммм, — звучит совсем близко с ухом Наои, томный, низкий звук голоса отзывается в каждой мыщце Наои. — Неплохо для начала…       Чужая рука оглаживает бедро, разводит ягодицы, и медленно Тоджи проникает внутрь. Наоя скулит в простынь и не может даже попросить пощады, когда Тоджи начинает двигаться. Наоя фокусируется на дыхании и скоро прогибается под властной рукой на своей пояснице. Всё это совсем не так, как Наоя представлял себе — лучше. Наоя интуитивно действовал так, как ему удобнее, и не мог достоверно представить этот темп, эти чудесные сильные руки, это дыхание на затылке, этот влажный звук бёдер. Наоя задерживает дыхание, и Тоджи подбадривает где-то сверху:       — Не сдерживайся. В прошлый раз мне понравилось твоё измождённое лицо. Я надеюсь увидеть его снова.       — Ну, — Наоя огрызается на вдохе и замирает, пробует ещё раз, — так старайся лучше.       Это просто наивная провокация, никто бы не купился на неё. Тоджи чертовски хорош, и Наоя уже почти на пределе, но по какой-то причине боится показать это — ему не хочется, чтобы всё закончилось быстро.       Может, Тоджи тоже не хочет, может, он читает мысли Наои, а, может, просто так удачно угадывает, но он останавливается. Под его властными руками через мгновение Наоя снова оказывается на спине, а Тоджи сверху. Он сидит на бёдрах Наои, как на троне, и пот блестит на его плечах, и его тело в такой хорошей форме, что Наое едва в это верится. Тоджи смотрит точно Наое в глаза и медленно двигается вверх. Наоя едва дышит, пытаясь словить каждую деталь в том, как бёдра Тоджи, точёные произведения искусства, сжимают его бока, как вес Тоджи ощущается сначала на животе, а потом на груди. Наоя понимает, что Тоджи ведёт его к тому, к чему Наоя ещё не готов, но как он может отказать Тоджи — такому красивому, желанному, могущественному? Тому, к кому он стремился столько времени? Когда член Тоджи уже практически на лице Наои, он открывает рот, и Тоджи сверху улыбается, его лицо выглядит больше мягким, чем злорадным.       — Это почти неловко, насколько ты хочешь меня…       Вместо споров или отмашек Наоя просто кивает и берёт в рот. Он вспоминает свои исследования неприличных видео и соотносит это со статьями, которые успел прочитать. Он понимает, что ему нужно расслабить горло, но это словно противоестественно, и знание не формируется в навык с первого раза. Тоджи не торопит — кажется, у него есть всё время мира, и Наоя просто дышит, он смотрит на лицо Тоджи, которое так часто помогало ему в тренировках, и вдруг понимает, что хочет не Тоджи, а чтобы Тоджи было хорошо. Наоя хочет, чтобы Тоджи получил удовольствие, не только для своего эго, но и для своего тела, Наоя хочет быть особенным для Тоджи и подарить ему такие ощущения, какие не подарит никто другой. Эта мысль удивительным образом расслабляет, и в какой-то момент Наоя просто отмечает, что Тоджи вошёл на всю длину. На секунду Тоджи замирает, и Наоя задыхается. Потом Тоджи оглаживает член Наои, и по какой-то причине это ощущается приятнее, чем когда-либо. Наоя едва успевает привыкнуть к ощущению чужого члена в своём горле, когда Тоджи делает шаг назад. Его рука ещё на члене Наои, и он говорит с удивительно честным лицом:       — А ты действительно подготовился для меня, я польщён.       Тогда Наоя делает ошибку. Откашлявшись, Наоя спрашивает:       — Какие у тебя грязные фантазии?       К Тоджи возвращается его обычное насмешливое выражение лица, взгляд сверху, и он отвечает, вытирая слюну вокруг рта Наои:       — Тебе ещё рано знать. Но кто знает, может, однажды…       Он спускается к бёдрам Наои за пару секунд, кусает над пупком, затем внутреннюю сторону бедра. Он закидывает ноги Наои себе на плечи и снова входит сразу на всю длину. Во второй раз это ощущается, как рай. Наоя растворяется в чужом движении, он не узнаёт себя. Его голос отражается от стен комнаты, и только так, потому что Наоя слышит свой голос словно со стороны, он понимает, что даже зовёт Тоджи по имени перед тем, как превратиться в неразборчивый комок удовольствия, тающий в чужих руках.       Тоджи даёт Наое минутку, чтобы прийти в себя, а потом откидывается на свою подушку, оставляя Наою одного головой в другую сторону.       — Стоило ожидания, — говорит он со смешком, и Наоя, набравшись воздуха, отвечает:       — Говори за себя.       Это просто отговорка, чтобы как-то прийти в себя. Только что они были очень близки, и теперь Наое нужно на комфортную дистанцию, намного большую, чем то, что они имеют. Тоджи словно нет дела, он только игриво добавляет:       — Жду свой лисий глаз… — и подталкивает Наою к краю кровати. Он не падает, но очень близок к этому. Так Наоя понимает, что Тоджи тоже не очень удобно находиться в близости вне секса, Наоя может это понять.       Он лениво поднимается с чужой кровати, наспех надевает кимоно и выходит с вежливым кивком. Такая неловкость, Наое пора перестать так делать, особенно, перед Тоджи.       Через час в семейном хранилище, когда Наоя убирает в складки рукава «лисий глаз», он, конечно, читает себе нотации. Он смотрит на стены хранилища, и артефакты словно смотрят в ответ с осуждением. Наоя понимает, что это предательство семьи, и артефакты словно спрашивают: «И ради чего это всё? Ради члена Тоджи?!» У Наои нет ответа, а только звенящая пустота в голове, но в глубине он знает, что да, член Тоджи стоит того.       Ещё раз для уверенности Наоя закрепляет артефакт под кимоно, и это напоминает ему о том, что он обещал Тоджи кимоно. В голову ему приходит почти абсурдная идея о том, как угодить Тоджи и умаслить его нрав. Наоя собирается сделать хороший подарок.       Выбор не занимает много времени. Наоя смотрит пару каталогов и пролистывает всё, что ему не нравится, всё, что кажется ему скучным. Он делает это сразу после ужина, иногда во время семейных собраний, чтобы это ощущение от Тоджи было ещё ярким. Наоя ещё хорошо видит перед собой нарочито равнодушное лицо Тоджи и легко может представить, что ему будет к лицу. Однажды он видит простое по дизайну кимоно с ненавязчивым лесным мотивом. Оно настолько простое, что даже неловко, и Наоя сразу понимает, что это то, что ему нужно.       Пока у Наои нет подарка, нет словно и повода заходить снова к Тоджи. Что-то поменялось с того момента, как он стал взрослым, ведь, помимо прочего, быть взрослым — значит, не вести себя, как ребёнок, значит, не иметь привилегий детей. Раньше Наоя просто приходил в ту часть дома и втаскивал Тоджи в беседу, но теперь, когда он взрослый, очевидно, ему нужен повод. Взрослые не говорят просто так, они говорят по какому-то случаю и для какой-то цели. Старшие семейные фигуры демонстрировали это каждый день, собираясь на семейных собраниях, и Наоя в какой-то момент даже находил в этом своеобразный интерес, и участвовал в беседе.       Помимо этого, за время, пока они с Тоджи не говорят, с Наоей происходит ровно один интересный случай. Наоя едет на семейную встречу по случаю покупки и продажи артефактов, и потенциальный продавец упоминает «лисий глаз», но старшие отмахиваются от него, как от мелочи. Наоя едва давит самодовольную улыбку и запоздало понимает, что его сердцебиение участилось при мысли, что его могли бы поймать, что артефакт могли бы заставить вернуть, что могли бы прийти даже к Тоджи, что могли бы сделать с Тоджи… После встречи по пути в ресторан для ужина они проходят мимо мелких лавок с бестолковыми товарами и палаток с уличной едой. Наоя обращает внимание на крупную, подсвеченную фотографию, на которой острый карри-рамен с двойной порцией свинины и уверен, что Тоджи бы это понравилось. Наоя готов был ставить деньги — это блюдо Тоджи. На какое-то мгновение он думает взять его с собой в поместье, но быстро отклоняет идею: мелочно. Очевидно, что следующий шаг после семейного артефакта не может быть раменом из уличной палатки. Они всегда играли на повышение.       Кимоно приезжает только через месяц в большой красивой коробке. Не новость для Наои, но Тоджи, Наоя уверен, ещё не получал таких вещей: мягкие ткани, ручная вышивка. Наоя представляет его лицо и наверняка уверен, что оно будет недовольным, но действительно ли Тоджи будет недоволен? Он никогда не жаловался на своё положение, Наоя точно это помнит. Это он сам всматривался в старые потолки и стены, это ему не нравилось, насколько блёклые ткани у хаори на Тоджи, это Наоя обратил внимание на то, что на кровати у Тоджи вместо хорошего плотного матраса — один старый футон, как подложка, и один, в котором он спит. Сам Тоджи словно сросся с этими обстоятельствами и не жалуется на них. Наоя просто думает: если у Тоджи будет возможность действовать иначе, он ей воспользуется? Следом приходит и другая мысль: Тоджи уже мог вовсю пользоваться Наоей, но вместо денег, благ и сокровищ просил книги и незначительные удары в сторону семьи.       Наконец, Наоя появляется на пороге комнаты Тоджи, конечно, в ночи. Он стучит и выжидает короткую паузу, а потом заходит. Тоджи на своей кровати, жуёт орешки, он смотрит на Наою с вопросом в глазах. Наоя подходит к кровати и укладывает коробку, затем делает шаг назад (для лучшего обзора). Тоджи безразлично раскрывает коробку, разворачивает полупрозрачную бумагу, ворочает ткань в руках, недовольно её оглядывая. Он бросает на Наою выразительный взгляд:       — Очевидно, я не могу ходить в этом по дому…       Наоя даже щёлкает языком: действительно! По какой-то причине он не думал об этом раньше, но теперь это очевидно. Он улыбается и возвращает Тоджи игривый взгляд.       — Надень для меня. Я выбирал то, что хорошо тебе подойдёт…       Кимоно летит Наое в лицо, и он едва успевает перехватить его. Тоджи выглядит раздражённым и даже… оскорблённым?       — Не может быть, чтобы ты меня недооценивал? — он уточняет. Наоя даже поднимает руки в примирительном жесте.       — Ни в коем случае, — голос Наои льстивый. — Это не был продуманный жест, но приручить дикого волка? Конечно, мне хотелось бы.       — Тебе придётся постараться лучше, чем это, — Тоджи выделяет слово «это», словно Наоя принёс ему не дорогой подарок, а головку одуванчика, ножку кузнечика, записку с оскорблениями от старших членов семьи. Тоджи даже окидывает его осуждающим взглядом, и Наоя почему-то воспринимает это невероятной удачей. Видеть честные эмоции Тоджи — особая привилегия, которой раньше не было, видеть Тоджи по-настоящему недовольным, завлекает. Наое хочется даже извиниться, но он не может сделать это прямо. Вместо этого он откидывает кимоно обратно в коробку и опускается на колени, Тоджи выдерживает напряжённый взгляд, но не препятствует.       Наоя опускается на колени и сразу чувствует, как ткань хакама врезается в кожу, и он знает, что эти следы будут болеть и радовать его позже, но сейчас это не так важно. Наоя кладёт руки на чужие колени, мягко ведёт вверх, Тоджи нетерпеливо хмыкает. Он недоволен, и Наоя буквально чувствует это кожей — через столько слоёв ткани, прямиком от чужой кожи. Наоя может представить, как ощущается недовольство Тоджи, как оно проходит через его тело, словно раздражающий зуд, закрытый гипсом: ещё нельзя потрогать, но очень хочется. Наоя не может сдержать улыбку, он напротив — доволен, он скоро распоясывает чужие брюки и надеется, что во второй раз у него получится лучше.       Член Тоджи наполовину напряжён, и Наоя вытаскивает его из белья и делает пару резких движений, как обычно делает для себя, Тоджи недовольно морщится. «Вот оно что, — думает Наоя, — ему нравится по-другому…» — и пробует мягче. Через минуту член Тоджи твёрдый и мощный, и Наоя растирает его с необычайной плавностью, на которую даже не думал, что способны его руки. Лёгкие движения, как у мелких волн. Взгляд Тоджи постепенно смягчается, но он ещё жгучий и ждущий, и Наоя с вежливой улыбкой наклоняется. В этот раз контроль в его руках, и он не торопится. Его рот ложится на чужой член медленно, сначала только губы, затем язык. Член горячий, и во второй раз ощущается даже больше, чем в первый, но теперь Наоя готов и знает, что делать. Он помнит, что помогало ему в прошлый раз и фокусируется на той же мысли: сжимая чужие бёдра, Наоя думает, как сделать Тоджи хорошо. И когда проходит нервный порыв тошноты, когда горло чуть расслабляется, Наоя ловит себя на мысли о том, что задохнуться из-за Тоджи — в целом приятно. Снова ясное, как утреннее солнце, осознание: он стоит того.       Наконец, рука Наои скользит с бёдра на основание члена, взгляд скользит на лицо Тоджи и неожиданно встречается с ясным взглядом. Это неловко и приятно. Губы Тоджи напряжены и стянуты в линию, в его взгляде ничего не прочитать, но когда его пальцы оглаживают шею Наои под линией роста волос, Наоя расслабляется. Он закрывает глаза и наполняет внутреннюю библиотеку воспоминаний о Тоджи, и он заранее знает, что это будет особенным.       Тоджи кончает со сдавленным приятным звуком, и его рука сжимает Наое волосы, а Наоя шипит в ответ, делая ощущения Тоджи только острее. В конце концов Тоджи отталкивает Наою, и тот едва удерживает равновесие, сильнее вцепившись в чужое бедро. Ещё секунд сорок он ничего не слышит, словно его уши заложило (и может, это так), он пытается отдышаться. Потом Тоджи несильно бьёт его по щеке и знаком указывает на дверь.       — Не пытайся оскорбить меня снова, — предупреждает он, и хотя это сказано легко, Наою пробирает до мурашек. Ему кажется, это буквально самая опасная ситуация, в которой он когда-либо находился. Ему так хочется вытащить зверя Тоджи наружу, но он не уверен, что справится с ним. Он ведь не справляется даже с Тоджи в спокойном состоянии…       Наоя проводит ночь неспокойно. Его рука устаёт и затекает чёрт знает сколько раз, и его член болит из-за чрезмерной стимуляции, но по какой-то причине Наоя не может кончить. Этот спокойный тон и дикий взгляд, и отчуждённый жест, прогоняющий его, Наою, не дают ему покоя. Он вдруг, словно впервые, понимает, что Тоджи может ему отказать, что Тоджи может отказаться от своей прихоти и перестать проводить время с Наоей и давать ему своё внимание. И это пугает Наою, неожиданно сильно пугает. Так срослось, Наоя уже плохо помнил, как его чувства видоизменялись со временем, что он зациклился на Тоджи, будучи ещё совсем ребёнком, и теперь, на пороге своего взросления и становления, всё ещё сфокусирован на нём, словно Тоджи — единственный человек во всём клане, который может его воспитать. Словно Тоджи из всех людей, тот самый Тоджи, который отшивал Наою столько раз под предлогом «мне неинтересно», неравнодушен к тому, что выйдет из Наои, каким он будет человеком.       Эта мысль так отчётливо впечаталась в сознание Наои, что он ходит с ней ещё пару недель, присматриваясь к каждому из клана, не скрывая оценивающих ноток во взгляде. Наоя задаёт себе простой вопрос: «Ему вообще есть до меня дело?» — и пройдя всех и каждого, кроме младших детей, Наоя подтверждает страшное опасение. Нет, никому нет до него дела. Никто из них бы не заметил, если бы его внезапно подменили двойником, никто из них не отказался бы даже, если бы вместо Наои на место главы посадить просто куклу с его лицом. Никто, на самом деле, не знает ничего о Наое — и его собственный отец, и ближайшие по возрасту дети. Есть ли в этом вина самого Наои? Безусловно: не сказать, чтобы он много показывал себя настоящего, не сказать, что он даже идентифицировал себя иначе, чем следующего главу клана до того, как Тоджи бросил в него едкое и вызывающее «ты не сможешь меня задеть».       С тяжёлыми мыслями и без единого предлога Наоя приходит к Тоджи. Уже почти рассвет, и Тоджи, конечно, не спит. Кажется, что всегда можно застать его в ясном уме. Тоджи бросает на Наою оценивающий взгляд, и Наоя буквально может увидеть, как эмоции сменяются и смягчаются. Потом Тоджи похлопывает по футону рядом со своим бедром, и Наоя садится.       — Что случилось с принцем? — голос Тоджи насмешливый, как всегда, но Наою это не задевает. Он не уверен даже, хочет ли делиться, ему просто нужно было проверить, убедиться, что Тоджи не всё равно, что Тоджи заметит, если что-то не так.       Наоя ведёт плечом и смотрит в стену. Тоджи подталкивает его коленом, лёгкое движение, только чтобы быть замеченным.       — Ты пришёл сюда грустить?       — Может, — соглашается Наоя, и Тоджи смеётся в ответ.       — Ну, нет. В моей комнате таким не занимаются.       Тогда Наоя смотрит Тоджи в лицо, и оно озорное и смешливое, и совершенно незлобное. Наоя ещё не знает, как реагировать на него. Он действительно не знает, как себя вести — впервые он приходит к Тоджи просто так, вообще без цели и какого-то скрытого смысла, и Тоджи по какой-то причине не прогоняет его, а слушает. Он добавляет даже:       — Что-то мешает тебе спать?       Наоя пожимает плечами. Ещё секунда на раздумья, а потом он внезапно вытаскивает эти слова, словно они не являются предательством худшим, чем хищение семейных реликвий:       — Да, тот факт, что наш клан состоит из мудаков.       — Ого, — Тоджи ещё смеётся, но и становится серьёзным. — Что же они сделали наследнику, чтобы он это увидел?       — Ничего. Может, ты думаешь, что я совсем тупой, но это не так.       Тоджи пожимает плечами: «Вроде я так не думаю, но это не точно».       — В чём вообще смысл? — Наоя размышляет вслух. — Сила в приоритете, но это не работает, ведь ты сильный, а тебя не уважают. Мы связаны кровью, но всем друг на друга плевать. В целом, мы можем и убивать друг друга — настолько. Деньги? Но богатых людей много, это не особенная черта. Власть? Но и таких полно… Что вообще объединяет клан, в чём смысл?       — Почему столько людей живёт под одной крышей, ненавидя друг друга? — Тоджи уточняет. Наоя кивает. — Потому что так заведено. Такая система. Как с собаками на выставку — их разводят и украшают, чтобы они брали призовые места. Что до людей… Ну, они могут подпортить жизнь, испортить репутацию. Нельзя допустить, чтобы второсортный Зенин бродил по улицам города и портил впечатление о породе. Так что нужно запереть всех под одной крышей и ждать более удачного потомства. Кто будет считать, если одни второсортные перебьют других? Клан в целом ничем не рискует, а высокая мораль… Ну, это не про систему кланов в целом.       Тоджи говорит это легко, словно ему от этого не больно, словно его это не режет несправедливостью, глупостью, надуманностью. Слова выходят так же просто, как если бы Тоджи говорил о погоде или блюде на ужине. Он снова выглядит так, словно его это не задевает, но Наоя этого не понимает. Он помнит посыл от Тоджи, с которого началось их знакомство, эти слова бьются в виски Наои, когда он смотрит на насмешливое лицо: «чтобы меня сломить, нужно что-то действительно сильное». Но не может же быть, чтобы ему было всё равно? Не может быть, чтобы это действительно его не трогало, а это значит, Тоджи просто так хорошо притворяется? Наоя пытается найти ответы в чужом лице, и Тоджи фыркает в ответ.       — Смешно, что ты ещё ждёшь от меня какой-то мудрости, — говорит он в конце концов. — Брось это.       — Никто, кроме тебя, даже со мной не разговаривает! — Наоя почти надувается в ответ. Его ещё жжёт и колет странная несправедливость в том, как устроена их семейная система. — Как я должен учиться, если все вокруг такие…       Наоя затягивает паузу, не в силах подобрать слово, и Тоджи предлагает решение, которое, очевидно, просится с его языка, которое, очевидно, сам он использует в своей жизни:       — Назло? — Потом он придвигается к Наое и хватает за затылок, смотрит ему точно в глаза и продолжает. Впервые он настолько открыто даёт настоящий совет, а не только скользкие хождения вокруг истины. — Послушай, раз уж ты принц, используй это. Я помню тебя ещё совсем шкетом, но плакать и жаловаться — это не то, что делал мой кузен-сталкер. Сожми яйца в кулак и заставь каждого, кого нужно заставить, действовать в твоих интересах. Если уж тебя жмёт, как устроен клан, сожми и ему яйца — стань главой и введи новые правила. Ты понял меня: убеди других делать то, что нужно тебе.       Тоджи усмехается напоследок и треплет Наое волосы, а Наоя думает только о том, что клан в этом отношении чертовски похож на самого Тоджи: конечно, он будет сопротивляться, и чёрт знает, сможет ли Наоя это пересилить. Потом Наоя понимает, что в этом и заключается настоящая мысль Тоджи: стань таким сильным, мощным и устойчивым, чтобы о твою волю сломалось любое сопротивление. И это чертовски хороший совет, но… Наое даже не нужно пробовать, чтобы видеть, что это не его случай, это не его метод, и даже не его борьба. Это путь Тоджи, это то, кем он пытается стать. Более того, Наоя видит, как Тоджи может быть успешным в этом, Тоджи уже внушает трепет, и если он станет ещё сильнее, и он, очевидно, собирается стать ещё сильнее, то, может, ему действительно удастся подмять под себя целый клан. Может, он даже собирается потом соперничать с Наоей и его — тоже сломить.       По спине Наои бегут мурашки, чистый ужас, смешанный с азартом. Его губы растягиваются в льстивую улыбку, и он уточняет:       — Ты мне угрожаешь?       — А мне нужно? — таким же сладким тоном уточняет Тоджи. Он оставляет Наое тёмный, острый взгляд и отстраняется, опирается на спинку кровати. Его поза снова раскованна, легка, гибка — он словно не собирается нападать, но Наоя уже знает, что для атаки Тоджи нужны доли секунды, поэтому особенно не расслабляется.       — Возможно, нам нужно меньше трахаться и больше драться, — предлагает Наоя.       — Мы даже не начинали трахаться…       Наоя поджимает губы. Это звучит обидно. Ему снова больно осознавать, насколько Тоджи впереди, насколько больше он знает обо всём на свете, и как неохотно он этим делится. С другой стороны, Наоя чувствует и как жжётся под кожей новый интерес — что ещё покажет ему прекрасное тело Тоджи и его ещё более безупречный ум?       — Могу я остаться на ночь?       Тоджи прыскает.       — Ни в коем случае. — Наоя отводит взгляд, а Тоджи продолжает. — Трахаться с тобой рискованно, но вроде осмысленно, но просто спать с тобой — это как-то странно. Нао, ты же понимаешь, что я не добренький старший брат, а тоже мудак из клана? Я очень серьёзно тебе говорю: тебе не нужно привязываться ко мне или использовать меня, как ориентир. Мы уже говорили об этом: если бы я имел твои привилегии, вы бы все уже кусали локти и рыдали в подушки. Я бы никого не пощадил.       Наоя честно пытается осознать, что Тоджи говорит ему, он честно пытается соединить все эти слова и сложить из них концепцию, и проникнуться этой идеей, но всё, на чём фокусируется его мозг — это короткое «Нао», случайно вышедшее из губ Тоджи. Тоджи и раньше редко звал Наою по имени, но это короткое, ёмкое, почти нежное «Нао» заставляет Наою пропустить удар сердца и весь смысл слов Тоджи. Он поднимает ладонь, чтобы не выглядеть не вежливо, и просто выходит из комнаты. Пока он идёт к себе, чувствует, как его щёки горят, словно он после изнуряющей тренировки, словно его щёки опалило жаркое зенитное солнце. Он не может соединить ни слова из своих воспоминаний. Вроде вертятся маленькими незначительными точками: «мудак», «привязываться», «серьёзно», «привилегии», «пощада». Но ярче всех горит огромным красным пятном: «Нао». Он засыпает под утро, так и не сумев воспроизвести речь Тоджи, вероятно, очень важную речь Тоджи.       На утро не приходит ясности, но отступают эмоции. Прозвище ещё приятно, и Наоя знает, где он вынудит Тоджи (как сам он наставлял) говорить это снова, но утреннее солнце пробуждает немного рассудка. Наоя очень пытается буквально вспомнить, но, конечно, не может, и тогда собирает по кусочкам и обрывкам общую идею: «выберешь неправильный пример для подражания — сам станешь мудаком, и я точно дурной пример. Если бы у меня был шанс, я бы раздавил и тебя вместе с другими частями клана». Это никак не складывается с выскользнувшим «Нао», но ведь какой-то смысл должен был быть у тех слов, Наоя наспех собирает такой и выдыхает, он успокаивается, он разрешает себе не пытаться допытаться до истины. Ведь это значило бы снова пойти к Тоджи и просить его повторить всё то же самое, и получить в ответ только насмешку и отказ. Ну уж нет.       Жизнь сворачивается в скучнейшую спираль. Тоджи сплёвывает под забор и подпирает ногой доску, благодаря которой улизнул из поместья, на её прежнее место. Вылазки давно стали привычкой, но в последнее время Тоджи всё больше времени проводит в городе, с людьми, не имеющими никакого отношения к клану Зенин. Приятными людьми.       Тоджи уже знает всех пьяниц района, пару подростков, продающих таблетки, и дюжину женщин, готовых приютить его у себя за скромную услугу интимного характера. Тоджи выходит в город, как в новый участок поместья, который по случайности отдали не тем людям, и чувствует себя на этой территории увереннее, чем где-либо в поместье. Он пьёт в ближайшем баре, отвечает вежливой улыбкой на приглашающую улыбку женщины, подпирает подбородок рукой и мечтательно вздыхает.       — Вот бы сбежать, — говорит он в воздух, и девушка хихикает в ответ. Она уточняет:       — Ты под каким-то странным арестом?       Тоджи пожимает плечами и признаёт, что да, вполне можно назвать его жизнь так. Он предупреждает, что у него ни гроша за душой, и девушка легко соглашается угостить его ужином, чтобы через каких-то полтора часа обнять Тоджи в собственной кровати.       Жизнь идёт своим чередом, Тоджи выскальзывает из чужой квартиры, довольный тем, что притупил своё глубинное чувство голода, и медленно двигается обратно к поместью. В коридоре его встречает Наобито с бутылкой наперевес. Он пьян и вспыльчив, он фыркает в сторону Тоджи и говорит даже:       — Держи себя в руках. Наделаешь нам бастардов!       — Хуже детей здесь уже не будет, — легкомысленно отшучивается Тоджи, намекая, очевидно, на Наою. Наобито пропускает это мимо ушей и уходит в свои покои, а Тоджи налегке возвращается в свои. Всего на вечер он чувствует себя особенно сытым, особенно удовлетворённым. Его тянет сделать что-то безумное, что-то рискованное — азарт прожигает дыру в его желудке, пока Тоджи пытается придумать, что с этим сделать. И смирившись с тем, что ему в голову не приходит ничего лучше, чем заложить семейный дом тому старику с крючковатым носом и старым псом в ломбарде, идёт к Наое.       Путь через крышу и сад удивительно одинокий — даже его соратники из Кукуру не встретились Тоджи на пути. Не обнаружить Наою в комнате странно, но пробраться внутрь через окно ещё страннее. Тоджи ложится на чужую кровать и смотрит в окно, на вписанные, словно в безупречную картину, ветви вишни и складные линии на заборе. Приятное место и чертовски мягкая кровать, непривычно мягкая, неприятно мягкая. Наоя появляется через двадцать пять минут и поспешно закрывает за собой, увидев Тоджи на своей кровати. Он берёт секунду на спокойный вдох и уточняет:       — Что ты делаешь здесь?       — Жажду риска, — честно говорит Тоджи и смеётся в потолок. — Не придумал ничего лучше, вот и пришёл. Разве было бы не стрёмно, если бы нас застали здесь?       Наоя не находит ответа и смотрит на Тоджи глупыми глазами.       — Тебе не положено быть здесь, — наконец, говорит он, и Тоджи кивает в ответ.       Он чувствует улыбку на своём лице и запоздало понимает, что пьян. Это так просто — самое простое объяснение для странных чувств и намерений, но Тоджи не понял этого сразу, это просто непривычно. Тоджи не пьёт много, ему не особо нравится алкоголь — потому Тоджи почти не бывает пьян. Но сегодня, очевидно, что-то произошло, и алкоголь достал Тоджи. Вот он и лежит на кровати Наои, смотря Наое в лицо самым откровенно заигрывающим взглядом. На самой обочине мыслей Тоджи ловит простое осознание, что девушка, с которой он спал раньше вечером, отдала бы многое за такой взгляд. Наоя реагирует на него смущённым отводом глаз. Очевидно, он не может отказать Тоджи, но Тоджи словно перестаёт быть интересно. Он соскакивает с чужой кровати, поправляет ворот кимоно Наои и смотрит в его наивное лицо с намерением попрощаться, когда Наоя подтягивается для поцелуя.       — Забудь, — говорит Тоджи, отстранившись, и Наоя только сводит брови. Он решителен, как обычно.       — Ты пришёл, чтобы отшить меня? Серьёзно?       Тоджи, конечно, пришёл не за этим, но как отказать Наое в такой прекрасной версии!       — Серьёзно, — врёт Тоджи и хлопает Наою по плечам, потом по щекам, оставляет липкий след на его губах и выскальзывает в окно так же скоро, как зашёл. Он забирается снова на крышу и хихикает, словно ему снова четырнадцать, и удалось сделать какую-то совершенную глупость, гадость для братьев и остаться незамеченным.       Он проводит добрых полночи на крыше, осматривая дворы поместья с высоты, и уходит, как только рассветное солнце показывается над горизонтом.       Тоджи опаздывает на семейное собрание и появляется в додзё с нескромным зевком. На нём наспех накинутое, слабо подвязанное кимоно, и тело Тоджи очень тяжёлое, непривычно тяжёлое. Он жалеет о том, что выпил слишком много прошлой ночью — теперь это вынуждает его показывать себя семье, Тоджи не любит такое внимание, и нисколько лучше не делает сползающая с плеча ткань.       В центре зала стоит Наобито, рядом с ним другие представительные лица Хей, а напротив стоят, как на подбор, в строгой линии соратники из Кукуру. Тоджи становится на своё место и ещё раз смачно зевает. Оги так сильно хмурится, что Тоджи даже останавливает на нём взгляд, и они уже стоят на пороге неприятного диалога, когда Наобито прочищает горло и продолжает там, где остановился, когда Тоджи появился. Ничего существенного.       Спустя пару минут собрание заканчивается, и надо бы приступать к тренировкам, но Наобито делает жест в сторону Тоджи, жест «нам надо поговорить», и они выходят за тонкую перегородку двери. Слышно, как рассекает воздух бокен, а Наобито собирается с мыслями. Он тоже хмурится, когда смотрит на Тоджи, и очень серьёзно спрашивает:       — Ты спишь с моим сыном?       Выдержав паузу, он добавляет:       — Тебя видели вчера.       — И я ничего не делал с ним вчера, — Тоджи просто придирается к словам, потому что ему, честно-честно, совсем не хочется обсуждать это, тем более с Наобито.       — Что, ты думаешь, я должен сделать, как глава семьи, узнав такое? — и он начинает злиться. Тоджи это понимает. Он развязывает Наобито руки:       — Делай что хочешь. Можешь снова кинуть меня в яму с проклятиями — давно я так не резвился. Хочешь вмазать мне по лицу? Вперёд. Исключить из клана, выгнать из дома? Что угодно на твой выбор.       Наобито распахивает двери и жестом требует меч — настоящий меч. Тоджи следит за ним глазами, но ещё ничего не предпринимает. Все расступаются, образуя круг и освобождая центр.       — Дуэль? — уточняет Тоджи, но Наобито только сверлит его взглядом. Он ждёт, когда Тоджи примет вызов. Тоджи подтягивает спавший рукав, туго подпоясывает кимоно и на пробу ведёт руками — широкими жестами, какие нужны ему, чтобы уклоняться. Потом выходит в центр.       Наобито нападает без предупреждения, с твёрдым намерением вытащить кишки Тоджи наружу. Тоджи знает, как избегать таких прямых атак: он научился этому в спаррингах с Оги тысячу лет назад. Полшага влево, полшага назад, поворот, отскок. Тоджи не приходится даже думать, он даже не смотрит на меч, а смотрит в лицо Наобито. Тоджи давно не видел в нём чистой, искренней ненависти, такой ярости, такой жажды крови. Это по-своему увлекает. Наобито определённо лучше мелкого Наои, обладая теми же талантами, и Тоджи перестраиваетя на его ритм, и, в конце концов, становится серьёзен.       Они танцуют по кругу, наступая на пальцы случайным встречным, не зная усталости, и в какой-то момент Тоджи просто спотыкается у ног Оги — не может быть совпадением, — группируясь в падении, чтобы отступить. Наобито не упускает этой возможности, чтобы атаковать резким выпадом (вообще-то, не в его духе). Тоджи подтягивается, ухватившись за чьё-то кимоно, и отскакивает в сторону с усмешкой:       — У тебя столько преимуществ, ты боишься меня?       Наобито пару раз атакует наугад, чтобы в конце концов просто выпалить, предельно честно, предельно яростно:       — ТЫ ТРАХАЕШЬ МОЕГО СЫНА!!!       Тоджи это трогает до самых глубин. Он чувствует прилив нежности, который почти сразу оборачивается враждебностью, жгучей жаждой насилия. Тоджи кажется, словно по венам течёт жидкий раскалённый металл, и не отказывает себе в том, чтобы, наконец, напасть в ответ. Это просто — нет ничего проще в таком состоянии, каким бы ни был противник. Всего пять жестов — и Наобито на спине, меч в руке Тоджи, нога Тоджи на горле Наобито.       — Следить надо за своими детьми, — важно говорит Тоджи и не может снять улыбку с лица, она верный спутник его срывов. Он не хочет, чтобы это звучало, как издевательство, он хочет ответить Наобито тоже чем-то честным, но не может найти внутри ничего, кроме злости и надменности.       Он откидывает меч, снимает ногу с чужого горла и отходит на два шага — пространство для Наобито, чтобы подняться и с честью принять поражение. Вместо этого Наобито вскакивает, чтобы повалить Тоджи, и Тоджи смеётся от души, когда ударяется спиной о пол. Он думает: «Ах, вот же от кого у мелочи такая настойчивость!» — и смеётся, не может перестать смеяться. Наобито от души бьёт его по лицу, потом ещё раз, и ещё. И когда Оги вкладывает снова меч в его руку, Тоджи снова сжимает Наобито горло, собственной рукой — ему не нужно оружие. Глотая собственный смешок, Тоджи очень серьёзен, когда смотрит на Наобито.       — Не будь дураком, — он говорит, — не положено по статусу.       Наобито кусает себя за щёку и откидывает чужую руку, встаёт, возвращает меч в руки Оги и выходит из додзё тяжёлыми шагами. Тоджи знает, что он собирается утопить свою печаль в алкоголе, как всегда делал, а его кипящая ярость, наверное, будет портить жизнь всей семье ещё долгое время, но это хорошо. Это умно и по-взрослому. Раньше Наобито бился до последнего, до постыдного проигрыша, до смехотворного, жалкого отступления. Умение вовремя уйти — ценный навык: хорошо, что Наобито его приобрёл, и жаль, что не смог научить Наою.       С этой мыслью Тоджи поднимается на ноги, берёт бокен в углу додзё и принимается за тренировку, словно ничего и не было. И другие вскоре следуют его примеру.       Дом жмёт ещё сильнее, и Тоджи сбегает, едва у него выдаётся свободное время, пару раз он даже пропускает семейные ужины, потому что наедается за пределами поместья, и ему совершенно не хочется видеть лица членов семьи, и особенно Наобито. Тоджи знает, что они думают, он и сам так думает: он, что ли, совсем двинутый головой? Он совсем, что ли, охуел?! Спать с будущим наследником, с собственным племянником, тыкать этим его отцу в лицо… Тоджи лучше других знал, что это неправильно, но это не меняет простого факта: Наоя искренне и преданно влюблён.       Тоджи никогда не встречал такого отношения внутри поместья, внутри собственной семьи — кто бы на его месте отказался от такого? Точно не кто-то из клана Зенин, ведь никто из них, если совсем начистоту, не отличался высокой моралью, и никто из них не имел ни малейшего понятия о том, что такое любовь, что такое здоровые отношения и здоровое поведение (включая Тоджи). Клан Зенин больной от начала до конца, разве это не естественно, что Тоджи, как часть клана, тоже больной и делает хуйню?       Тоджи ходит на тренировки Кукуру, появляется на встречах, если зовут лично, но в остальном прячется в городе или своей комнате, или старом додзё, или ещё более заброшенном здании старого склада.       Наоя появляется почти через месяц после того, как сам Тоджи приходил к нему. И видя его самодовольное лицо, его свежевыкрашенные в блонд волосы, Тоджи честно думает, что лучше бы Наоя не приходил. Если бы он сам отказался от этих отношений — как бы это всё облегчило…       Наоя не просит комментария об изменениях внешности или изысканной детали на его кимоно (которую Тоджи всё равно заметил), он осматривает углы додзё, притворяясь не заинтересованным, а Тоджи ждёт. Наконец, Наоя кидает на него взгляд и с заговорческой улыбкой говорит:       — Слышал, ты дрался с моим отцом. Поговаривали даже, ты мог победить. Убить его?       Энтузиазм в чужом голосе не вяжется с содержанием слов, но Тоджи не собирается реагировать на это. Он уточняет:       — Тебя это удивляет?       — Конечно, удивляет! — честно выпаливает Наоя. — Ты чуть не уделал главу семьи!       Тоджи расслаблен на полу. Он смотрит на Наою снизу вверх и хмыкает:       — А нечего меня недооценивать…       Наоя возражает:       — Так ты не даёшь зацепок, чтобы понять твои силы!       Это, конечно, личная претензия, которая откровенно смешит Тоджи. «Ты мне не открываешься и не показываешь свои секреты!» — хочет сказать Наоя. Конечно, Тоджи так не делает — он поступает неправильно, но он не дурак. Наоя, конечно, ещё не понимает всего этого. Он едва не дуется, но ещё держит лицо. Этот факт так веселит Тоджи, что он совершенно перестаёт держать своё и отвечает Наое ленивым, снисходительным взглядом и говорит факт, который прост для него, как самая очевидная вещь в мире:       — Так вы все ещё живы…       Глаза Наои даже расширяются на долю секунды, Тоджи видит, как вздрагивают его ресницы, и как он быстро возвращает контроль над своим лицом. Очевидно, он удивлён — значит, Тоджи был прав с самого начала: Наоя недооценивал его. Однако теперь, просто приняв этот факт от Тоджи на веру, он уточняет:       — Почему же?       Тоджи усмехается в ответ и даже отводит взгляд. Вопрос не такой уж простой, потому что в нём нет никакой логики, и Тоджи нужно упереться взглядом в пыльный угол на минуту-другую, чтобы подумать.       Он не находит ничего лучше уклончивого «всё-таки мы семья», и Наою совершенно не удовлетворяет такой ответ, а Тоджи совершенно не волнует, что Наоя думает по этому поводу. Он оставляет его одного в додзё и возвращается в свою комнату.       Кроме Наои ничего интересного в семье не происходит. Наобито давится злостью и ничего не делает, Оги давится завистью и ничего не делает, Джуичи по привычке ничего не делает — он уже отошёл от дел, и его ничто не касается, по его собственному мнению. Никто ничего не делает, даже прислуга. Тоджи чувствует разочарование из-за того, что никто, никто в целом поместье, не может набраться смелости и предъявить Тоджи претензию или хотя бы обвинить его, при том, что все и каждый считают, что он не прав. Тоджи чувствует себя чертовски одиноко из-за этого, ему кажется, что клан настолько гнилой насквозь, что ничто уже не может оживить его. А потом приходит Наоя. Честные глаза, честные чувства, острый язык, с которого капает яд. Славное создание.       Тоджи приглашает его в свою кровать с благодарным лицом, он не может насытить ни глаза, ни руки, он почти даже сам влюбляется, но, конечно, нет, там что-то другое. Тоджи привязывается к лицу и телу Наои, и его насмешливому голосу, как к чему-то живому и почти приятному. Тоджи ценит Наою, ценит так же сильно, как людей в городе, как сам факт вылазки в город — свежий глоток воздуха после застойной семейной затхлости.       По вине Тоджи, по собственной прихоти или из-за собственной глупости Наоя отдаляется от семьи. Он ходит, щеголяя засосами под накрахмаленным воротом, и дарит мерзкие улыбки каждому встречному, и иногда позволяет себе бросить фразу-другую в женщину, которая не может дать ему сдачи — ни словом, ни делом. Это выглядит почти жалко, и Тоджи с важным, серьёзным видом предостерегает:       — Ты делаешь глупость.       Наоя в ответ делает нарочито любопытное лицо, чистая хитрость, наклоняет голову и уточняет:       — Что именно?       Наоя напрашивается на комплимент, он настаивает на разговоре, и Тоджи по какой-то нелепой причине ему поддаётся. Он поправляет положение руки, которую использует вместо подушки, скользит взглядом по потолку и возвращается к лицу Наои.       — Не нужно тыкать людей носом в их беспомощность без повода. Лучше использовать это для достижения цели — когда нужно немного давления.       Тогда на лице Наои растягивается неестественная улыбка, он так доволен собой, когда отвечает:       — Мне не важно, что они обо мне думают. Я считаю, что лучше периодически напоминать им о том, что я недосягаем — тогда они не будут зарываться и пробовать это оспорить. Нужно источать силу и демонстрировать власть — так безопаснее.       Ответ настолько же глупый, насколько занятный. Тоджи пропускает мимо ушей всю напускную чушь про власть и уточняет главное:       — Ты боишься опасности?       Наоя хлопает глазами и рефлекторно поджимает плечи. Весь его вид говорит: «Разве это не очевидно? Разве не все боятся? Но, конечно, я не скажу этого прямо — ты меня засмеёшь!» Наоя никогда не был особенно сложным для чтения, но сейчас был настолько понятным, что Тоджи стало неловко. Словно он пересёк какую-то черту, которую ему никогда не стоило переходить, словно это ужасная точка невозврата, за которую он будет раскаиваться сильнее, чем за любое действие сексуального характера. Он просто понимает Наою — Наоя как на ладони, и Тоджи ощущает себя таким огромным по сравнению с ним, слишком могущественным. Мрачная ответственность давит Тоджи у рёбер и над желудком, и сворачивается в кишках. Ему тяжело даже смотреть на Наою, но Наоя притягивает внимание: он задумчиво, скромно, почти смущённо отводит взгляд, собирается с духом и поясняет:       — Нас могут застать.       Тоджи старается не смеяться, старается изо всех сил. Наоя так искренне говорит об этом — нельзя открыто смеяться в ответ. Вместо этого Тоджи набирает побольше воздуха и подкидывает Наое почву для размышлений:       — Ты думаешь, никто не догадывается о том, что у нас происходит?       Наоя снова округляет глаза, хлопает ресницами, и честное слово, это очень приятное выражение лица. Всё в нём хорошо, кроме того факта, что оно отнимает у Наои лет пять возраста (на вид). Быстро контакт с ним переходит из удовольствия в пытку, но Тоджи уже внутри процесса, и он не сбегает от собственной совести. Он ждёт, пока Наоя подумает и поделится вердиктом. В конце концов, он хмурится и неверяще спрашивает:       — Но если они знают, то почему ничего не сделают?       Тоджи снова развлекается. Он гладит Наою по бедру, когда уточняет:       — А что они могут сделать? Запретят тебе приходить? Будут тебя стеречь посуточно?       В целом это даже не невозможно, но не особо эффективно: Тоджи знает это, а Наоя ещё нет. Он хмурится и скорее всего злится, а его нога подаётся навстречу касанию, придвигаясь в сторону Тоджи.       — Что, если они выкинут тебя из дома? — предлагает Наоя, и Тоджи в ответ думает: «Что это был бы за праздник!» Но он помнит, зачем вообще начал разговор, у него воспитательная цель, так что Тоджи не уходит далеко от главного — идеологии клана.       — Если бы Зенин мог себе такое позволить, мы бы вообще никогда не встретились.       Наоя хмыкает. Для него это имеет смысл. Пока он вертит мысли, хмурится ещё сильнее, и, очевидно, он встаёт в тупик в своих размышлениях, потому что игнорирует даже то, как пальцы Тоджи потянули за завязку на хакама.       — Не может же им быть всё равно! — Наконец, выпаливает Наоя. — Я ведь наследник, а ты… — Он выразительно смотрит на Тоджи, но не решается выбрать слово.       Тоджи закатывает глаза. То, что Наоя пытается избежать грубости с ним, и не ранить его чувства, по какой-то причине задевает Тоджи особенно глубоко — словно отравленный нож.       — Им не всё равно, просто они ничего не могут сделать. — Тоджи говорит уверенно, но Наоя всё равно сомневается, ему не сложить в голове все части уравнения. Тоджи пытается помочь дополнительным аргументом. — Помнишь же, что мы подрались с твоим отцом?       — Что, если, в конце концов, они тебя убьют?       Лицо Наои полно печали, тревоги. Его голос выдаёт, что он думал об этом, что он не собирался говорить об этом, что это его глубинные опасения — то, что мучит его в этой связи. Это ранит Тоджи ещё сильнее — поворот ядовитого клинка между рёбер по часовой. Если Наоя уже так привязался к Тоджи, если одна мысль его ранит, то что же будет (а это обязательно случится), когда им придётся расстаться? Лицо Наои вызывает у Тоджи чувство болезненной нежности и порыв огладить щёку, потрепать по волосам — как-то утешить. Тоджи не делает ничего из этого. Он убирает руку даже от чужого бедра и кладёт где-то между ними — пусть будет иллюзия дистанции.       Он продолжает в серьёзном тоне:       — Они не станут, но давай пофантазируем. Меня убили. Меня нет в этом доме и нигде на Земле. Что с тобой? Что ты чувствуешь, какие мысли в твоей голове?       Брови Наои складываются домиком, и он выглядит таким несчастным, он выглядит, как промокший, дрожащий щенок в постели Тоджи. Тоджи проходил мимо дрожащих щенков тысячу раз, и сейчас не собирается поступать иначе — он даёт Наое пространство подумать и справиться с этой идеей раньше, чем им придётся разлучиться каким-либо способом. Он думает даже, что это логичнее и эффективнее, и полезнее для Наои, чем просто и честно бросить в его наивное лицо: «Никто из вас не сможет меня убить, никто из вас не сможет меня и пальцем коснуться, если я буду серьёзен». Тоджи не хочет ранить Наою, ведь он просто честный заносчивый ребёнок, но как ещё он должен реагировать на эти темы?       Когда Наоя выходит из удивления и начинает хмуриться, Тоджи считает, что он подумал достаточно, и даёт новый вопрос:       — И что ты сделаешь с этим? — он выдерживает паузу, но недостаточную, чтобы Наоя действительно обдумал ответ — у него будет много времени на это после. Тоджи приводит сразу к нужной точке. — Какую-то хуйню. Ещё большую хуйню, чем делаешь сейчас. Вот тебе причина, почему никто мне ничего не сделает.       Это скорее ложь, чем правда, но Наоя хотел успокоения и какой-то логики в действиях семьи — и Тоджи на ходу её выдумал. Наоя смотрит в лицо Тоджи с особенным пристальным вниманием, какого давно не было в его глазах. Он изучает лицо Тоджи взглядом и, разочарованно вздохнув, говорит:       — Ты ничего не боишься.       — Конечно, боюсь, — Тоджи отвечает быстро, тут нечего и думать, нечего юлить. Он бросает взгляд за спину Наои, на пустую обшарпанную стену, и кидает ещё одно наставление, которое, он уверен, Наоя не поймёт. — Этот дом сожрёт и тебя, если не будешь умён.       Наоя кивает, но это машинальный жест, который значит только то, что он услышал слова Тоджи и подумает об этом позже. Весь Наоя выглядит, как смятение в человеческом обличии, как будто всех этих слов просто слишком много для него. Он кивает самому себе, благодарит Тоджи за беседу одним лёгким, почти нежным касанием по внешней стороне ладони и уходит, на ходу подвязывая хакама.       Разочарование падает на Тоджи, как огромная, тяжёлая волна. Он чувствует себя скверно, раздражённо. Он откидывается на спину, смотрит в потолок и думает о том, что не нужно было даже начинать этот разговор, не нужно вообще говорить с Наоей.       Тоджи кажется, что он действует в интересах Наои, но вместе с тем Тоджи видит, что теряет, он почти физически это ощущает — холодной пустотой на месте, где Наоя лежал полминуты назад. Тоджи почти может ощутить, потому что ещё помнит, как приятно было бы откинуть ворот чужого кимоно и куснуть шею, согреть пальцы мягкой кожей, заполнить голову сладким туманом вместо всех этих сложных мыслей… В конце концов, секс с Наоей был приятным, он был желанным, намного лучше всех этих наставительных бесед, в которых Тоджи, очевидно, не силён. Очевидно, что Тоджи не может быть взрослым, который заботится о Наое, и тем, кто спит с ним, в одно и то же время. В этом и есть корень проблемы их отношений, именно поэтому их связь не имеет никаких шансов и однажды развалится с чудовищной болью для них обоих.       Тоджи понимает, что пытается минимизировать вред, но это кажется просто нелепым. Нет никаких шансов оставить без травм своего мелкого влюблённого племянника, если уж ты с ним спишь. И Тоджи думает, как бы сделать так, чтобы Наоя вдруг разочаровался в нём и — сам не захотел больше приходить, не хотел ни слов, ни касаний, ни даже видеть Тоджи. Тоджи думает об этом всю ночь и поднимается на тренировку без единой идеи. Потому что он хорошо помнит взгляд Наои, полный восхищения, и держит в голове тот факт, что Наоя вообще говорит с Тоджи — слушает его, думает о том, что сказано, принимает какие-то решения, исходя из этих мыслей.       Как Тоджи не может решить, секс или воспитание, так и Наоя не может отказаться ни от вожделения, ни от светлых, преданных чувств. Тупик.       Тоджи знает, что находится в западне, и знает, что нужно выбираться, пока он ещё может выбраться. Но решений не находится, жизнь не становится легче, и к Тоджи начинает подбираться настоящий кризис. Нечто совершенно иное в сравнении с тем, что он переживал раньше. Ведь раньше он жил простой жизнью, простыми решениями: стать сильным, занять своё место в иерархии, не нарушать устоявшийся порядок.       Теперь Тоджи знает, что мог больше, но не знает — что именно в этом больше. Он понимает и чувствует, что клан его ограничивает, но что ему делать без клана, куда идти и зачем? Город приятный только на контрасте, и Тоджи подразумевает, что такой, наверное, и весь мир за пределами его текущего поля видимости.       Тоджи как-то принял простое решение находиться в социальной системе и редко обдумывал его снова. Не то чтобы его всё устраивает, но нет и ничего такого, что по-настоящему его тяготит, злит или расстраивает. Его кормят, у него есть свой угол, своё время, свои развлечения. У Тоджи, вообще-то, есть даже возможность тренироваться и подкалывать каждого встречного, и смотреть со стороны за тем, как клан изживает себя и рушится. Потом — Наоя. Тоджи не принимал никаких решений на его счёт. Как-то он поддался ситуативному наваждению и втянул Наою в мир секса, которым тот грезил.       Потом так же ситуативно начал учить Наою жизни. И вот теперь он в западне.       Нужно принять решение, но обычных лёгких решений Тоджи не видится. Какой бы путь развития он ни видел — каждый был дурной, каждый отталкивал, каждый казался недоразумением. И Тоджи бродит вокруг этих мыслей с угасающей надеждой на то, что он просто ещё не знает верного пути, но он точно где-то есть.       Наоя приходил к Тоджи, ещё не до конца обдумав идеи, которые Тоджи подкинул ему раньше. Он усаживался на бёдра Тоджи и брал его лицо в свои руки, и с переполняющими чувствами целовал Тоджи в губы. И руки Тоджи сами двигались навстречу, оглаживая спину Наои. В сексе всё было просто, и ничего не нужно было выдумывать, и ничему не нужно было учить: секс — честное и простое поле. Поэтому Тоджи не отказывал Наое, когда тот приходил. Они занимались сексом и не разговаривали, Наоя с какой-то мрачной хитростью, какой-то особенной нежностью бросал взгляд из-за плеча, приглаживая ткань только что надетого кимоно, и уходил к себе. Он словно становился старше и осознаннее, но Тоджи не обманывается этим впечатлением — он знает, что это иллюзия, он ещё помнит себя в этом возрасте. В том же возрасте Тоджи втянул их обоих в этот сумбурный кошмар. Теперь Тоджи едва ли доверяет себе самому.       Когда Наоя не рядом, Тоджи бродит по дому и вокруг него, и скользит по крышам. В этом нет глубокого смысла, просто маленькая самостоятельная тренировка. После того конфликта с Наобито все ещё больше сторонились Тоджи и не говорили этого вслух (как обычно), но словно презирали его ещё сильней. Тоджи не хочет признавать этого, но ему просто тяжело находиться в обществе этих людей, и ему хочется быть на расстоянии, при этом не будучи оторванным от происходящего. Тоджи не решает ничего в семье, не занимает какого-то авторитетного места, но всё ещё может влиять на происходящее, а для этого — нужно быть в курсе. Или, по крайней мере, так Тоджи оправдывает себя.       Пока он находится рядом, совершенно не источая магической энергии, он почти невидим для других членов семьи, и это даёт ему столько преимуществ… Тоджи мог бы быть идеальным шпионом для людей, обременённых магией, если бы был хоть чуть-чуть в этом заинтересован. Пока он следит только за родственникам, на всякий случай, и слушает мелкие пересуды, как обычно. Кто-то что-то сказал, кто-то с кем-то спит, ах, какой он плохой человек, это ж надо! Частенько разговоры сводятся к Наое — не удивительно, ведь Наоя не унимал свою жажду задирать всех и каждого. Людям предсказуемо это надоедает, и раз за разом вечерами они перемывают Наое кости, пока однажды кто-то не предлагает в совершенно будничном тоне: «Что, если мы избавимся от него?» Тоджи вострит уши. Он очень внимателен к сплетням следующие несколько дней и совершенно не удивляется, когда видит, как идея переходит от одного человека к другому и находит отклик. Шаг за шагом формируется план и ещё запасной план.       Тоджи думает об этом ровно семь минут и формирует простую стратегию в три простых шага, как разрушить оба плана до основания.       Эта мысль кажется естественной, словно и не нужно её оценивать, примерять, осмыслять. Но ещё она въедается Тоджи под кожу и вызывает мерзкое фоновое чувство тревоги. Тоджи упорно игнорирует это, как игнорировал всё, что было ему неприятно, но и неинтересно. К обозначенной дате он просто появляется на кухне, забрав все подозрительного вида пузырьки, порошки и ёмкости, и обменявшись парой многозначительных фраз с поварами, по ходу дела благодаря за еду — отличная была еда для таких как он, остаётся только фантазировать, что делали для высшего звена семьи. После обеда он просто подходит к Наое в коридоре и говорит: «Оставайся на ночь». Наоя в своей манере скромно отводит глаза и кивает.       Вечером Наоя появляется в комнате Тоджи — сильно раньше, чем обычно.       — Ты пропустил ужин? — уточняет Тоджи, и Наоя игриво ведёт плечом.       — Не увидел тебя там и ушёл — ничего интересного.       Тоджи смеётся в ответ: всё было так просто, можно было даже не волноваться о еде! Он легко хлопает по футону рядом с собой, и Наоя с заговорчески хитрым, прекрасным выражением на лице присаживается рядом. Он смотрит Тоджи в лицо и словно ждёт указаний. Тоджи просто растягивается на футоне и жестом предлагает Наое лечь рядом — тот так и делает. Какое-то время они молча смотрят в потолок, потом Наоя уточняет:       — Мне нужно насторожиться?       Тоджи вместо ответа берёт его за руку. Ещё какое-то время Наоя напряжён.       — Расслабься. Просто полежим. Это бывает приятно.       Наоя вскидывает брови, но сжимает чужую руку и даже рассеянно выдыхает.       Через какое-то время он закрывает глаза и мягко улыбается. Тоджи старается не думать об этом. Старается не фокусироваться на том, как его взгляд прикован к расслабленному лицу Наои, не обременённому никакими сложными эмоциями, как было обычно. Это чудесное и привлекательное лицо, и Наое как будто бы хорошо, и он водит подушечкой большого пальца вдоль руки Тоджи: по линии кости до основания указательного пальца — и обратно. Тоджи переводит взгляд снова на потолок и соглашается с самим собой в мыслях: приятно.       Спустя минуту или, может, пятнадцать, Тоджи легко потерял счёт времени, лёжа в своей жёсткой кровати не в одиночестве, Наоя поворачивается к Тоджи и гладит его лицо взглядом. Тоджи чувствует это почти как касания, занятно наблюдать за чужим взглядом: как он скользит по линии лба, по мягкой щеке, по изгибу носа, как падает в складку между губами и задерживается там достаточно долго, чтобы это стало неловко; как потом он опускается ниже и оглаживает дугу челюсти, как задерживается на кадыке и почти скромно останавливается над линией кимоно. Всё это вызывает у Тоджи чувства, приятные чувства, названия которым он не знает.       Он отвечает Наое касанием — легко касается бедра, так же легко поднимается к плечу, почти шуточно, наверняка, щекотно бежит по шее и накрывает ладонью щёку и ухо. Наоя даже подаётся навстречу руке, и потом приближается для поцелуя — как Тоджи может отказать?       Скоро Наоя придвигается к Тоджи, он выглядит таким горячим и таким осторожным — совсем не похож на обычного себя. Тоджи догадывается, что он тоже не похож — это определённо что-то новое, чего не было раньше, и чего не было с другими людьми. Удивительным образом Тоджи не хочется сбежать от этого, и его совесть на какое-то время заткнулась, и маленький, честный Наоя (который уже, вообще-то, довольно взрослый), наконец, заполняет все мысли Тоджи. Его голова прекрасно пуста и легка. На какое-то время Тоджи чувствует себя спокойно — приятное разнообразие.       Он гладит Наое оголившиеся плечи, и сам Наоя не торопился касаться Тоджи под кимоно, просто бродит пальцами по линии одежды. Может, он просто слишком сосредоточен — он целует Тоджи с полной самоотдачей, как будто бы больше никогда ему не представится такой возможности. И может, действительно — не представится.       Как это обычно бывает, в какой-то безобразный момент им просто перестаёт хватать кислорода, и они расходятся, и почти касаются носами, пока лежат на подушках и смотрят друг на друга. Тоджи чувствует, как вздымается грудь Наои у него под ладонью, он видит, как глаза Наои слипаются, как разум Наои постепенно погружается в дрёму. По какой-то причине Тоджи воспринимает это, как комплимент, по какой-то причине это оказывается особенно приятным для него фактом.       Когда Наоя окончательно проваливается в сон, Тоджи легко подтягивает ткань кимоно на его плечо, накидывает одеяло и ещё пару минут смотрит на его простое, спокойное лицо. Умиротворение легло лёгкой тенью на него, и светлые волосы, которые Тоджи воспринял сначала скептически, сейчас выглядят очень хорошо, очень лаконично, очень подходяще. Они выглядеят мягкими на ощупь и напоминают Тоджи светлые головки одуванчиков, и Тоджи знает, что под всеми слоями глупых убеждений и назойливости Наоя такой же хрупкий, как цветы. Наоя на пороге своей взрослой жизни, и он вообще не готов к ней. Он не закалённый, в нём ни капли осознанности, у него нет даже клыков, чтобы откусить голову тому, кто решит на него напасть (и ведь уже собирались!) У Наои есть только яд, на языке и на лезвии ножа, который он никому не показывает, но прячет в рукаве кимоно.       За рамами скользит тень, и Тоджи бросает быстрый взгляд на окно, чтобы убедиться, что там никого нет — просто ветка пошатнулась под ветром и на мгновение бросила напоминание о том, что она там, за окном, цветёт и шуршит. Тоджи усмехается собственной мысли, он усмехается с гордостью, зная, что никто не посмеет заявиться к нему в спальню без повода. Поэтому они с Наоей занимались сексом только здесь. Поэтому сегодня Наоя спит здесь.       Осознание пронзает Тоджи, как никогда раньше. По его телу пробегает болезненная дрожь, и он снова смотрит на лицо Наои, просто чтобы убедиться.       Он положил Наою под свой бок, потому что только так был уверен, что Наоя будет в безопасности. Тоджи пытается защитить Наою. До него словно только дошло, что он делал всё это время. Тоджи опекал Наою, как будто бы у него были на это привилегии или поводы.       Тоджи встаёт с постели и подходит к окну, смотреть на нарушившую его покой, такой прекрасный вечер, ветку. Листья тихо шуршат, цветы прячутся в бутонах, свет луны падает ровной полосой вдоль сада. Тоджи вспомнинает, как Наоя говорил, что Тоджи ничего не боится, и это кажется ему таким ироничным, он бы даже пошутил Наое омерзительно грубую шутку про это, если бы тот не спал. Ха, Тоджи ничего не пугает! Ещё как!       Тоджи помнит, как обещал себе не спать больше с Наоей, и в его голове не было никаких сомнений на этот счёт, это не было даже внутренним вопросом, как раньше. Это было твёрдое осознанное решение, но не всё сводилось к сексу. Тоджи просто не просчитал это раньше, потому что раньше не пытался разделить их с Наоей отношения на какие-то составляющие.       Наоя ждал от Тоджи уроков жизни и всяческой мудрости, и секретов о том, как достичь подавляющей физической мощи, или на крайний случай хотя бы моральной. Ничто из этого не противоречило идее не спать с Наоей, но и не было особо привлекательным для Тоджи.       Тоджи, в свою очередь, ждал от Наои его обычной наивности и приятного глазу обожания. Тоджи хотел видеть, как Наоя переходит из своей детской привязанности к взрослой жестокости — как он был жесток с другими, и как никогда бы не позволил себе быть грубым с Тоджи. Тоджи был не против в целом говорить с Наоей, позволять ему себя касаться, лежать рядом. Ничего пошлого, ничего такого — просто лежать. Наоя давал Тоджи особое ощущение, которого не давали другие люди. Тоджи не брался гадать, почему всё именно так, он просто знал, что это так: Наое, единственному из всех людей, он позволил лежать в своей кровати, и пока ещё не пожалел, и пока ещё не тянет прогнать его.       Когда Наоя приходит весь восторженный и нарочито скромно стучит по стене возле двери, Тоджи даже хмыкает. Он предупреждает Наою с порога, чтобы у него не было никаких лишних надежд, и его голос твёрд, его вид не оставляет сомнений в его серьёзности:       — Больше никакого секса.       — Сегодня или вообще? — уточняет Наоя со своим прелестным лукавым выражением, и Тоджи прибивает его своей непоколебимой уверенностью:       — Вообще.       Наоя пару секунд бегает глазами по потолку, а потом снова смотрит на Тоджи и выглядит ещё хитро, когда говорит:       — Сойдёмся пока на сегодня.       Тоджи безразлично кивает: ему всё равно, в какой последовательности, и как Наоя уместит это в своей голове — решение уже принято.       Наоя присаживается на краешек кровати Тоджи и осторожно уточняет:       — Мне всё ещё можно здесь быть?       — Пока ты ведёшь себя прилично, — весело отвечает Тоджи, и Наоя смешно напрягает щёки в ответ. Он силится не усмехнуться и не надуться, и не выдать своего внутреннего напряжения — ему ещё работать и работать над тем, чтобы другие не видели с такой ясностью, что у него на уме.       Они сидят напротив, и ничего не происходит. Пустота на том месте, где раньше была страсть и физическая близость, просто висит, тяжелея с каждой секундой, но Тоджи не собирается отступать. Он не собирается даже создавать искусственный интерес. И в отличие от Наои — он хорошо переживает ситуации неявного напряжения, растянутые в годах. У него практически иммунитет, и грустно только то — что теперь это напряжение есть рядом с Наоей.       Всё это не длится долго. Наоя не потерялся в ситуации, потому что для него она поменялась не так уж и сильно — он находил интерес в Тоджи, как раньше, так и теперь, и просто изучал его взглядом, и скользил по линии шрама снова и снова, неловко улыбаясь.       — Если ты не спросишь, я тебе не расскажу, — предупреждает Тоджи, и Наоя на нервах выдаёт смешок. Конечно, говорить с Тоджи, и тем более — говорить на равных, ему ещё тяжело, у него столько ситуаций за плечами, где ему было искренне интересно, и он вытаскивал свой интерес, пытаясь предъявить его Тоджи, а Тоджи — отвергал его за секунду и уходил. И тем не менее, Тоджи не играл по правилам, Тоджи не собирался мелочиться, Тоджи не собирался поддаваться или меняться из-за маленького Наои. Всего и так произошло слишком много — из-за маленького Наои.       Подумав пару секунд, Наоя всё же спрашивает:       — Как появился этот шрам?       — Очень прозаично, — отвечает Тоджи с усмешкой. — Проклятья покоцали — я же без таланта, не могу за себя постоять. — Тоджи не может сдержать иронии, пока говорит, и вдруг ясно понимает, как чувствует себя Наоя — со всеми этими ядовитыми фразочками. — Твои папка и дядя кинули меня в яму с проклятиями и чуть не обосрались, когда я выбрался.       Наою это удивляет. По какой-то причине он впечатлён, он не может соединить какие-то части истории в своей голове, так что уточняет:       — И что ты сделал им в ответ?       — Ничего, — Тоджи выплёвывает это, как прогнившую червивую ягоду. И отвечая на полный вопросов взгляд Наои, повторяет уже сказанную однажды истину, которая ничего не объясняет. — Потому что мы семья.       «Они, наверное, даже не столько хотели убить меня, сколько проверить себя» — думает Тоджи следом, но не говорит. Наоя и без того надулся, не желая принимать что-то такое простое, как сильную мотивацию для Тоджи, как ограничивающий фактор, как что-то, в конце концов, осмысленное. Тоджи почти может услышать это из того, какое у Наои лицо: «Ну, и что, что вы семья?! Это ведь не помешало им совершить покушение! Они ведь могли и убить тебя, они пытались убить тебя!» И Тоджи надеется, что Наоя сам закончит эту цепочку мыслей в правильном ключе, что Тоджи не придётся снова тыкать Наою лицом в очевидные факты: если бы Тоджи обижался на каждую мелочь, их клана бы уже не существовало. Но Тоджи не обижался. Он выносил каждую мерзость, каждую мелочь, каждую глупую попытку заткнуть его, и потом ходил, как ни в чём не бывало — сияя шрамом на своём лице. Это было почти что его гордостью, этот шрам так сильно бесил других членов семьи, ведь это знак превосходства Тоджи, его силы, его наглости быть в этой семье и не соответствовать её требованиям. Тоджи любит свой шрам, он иногда даже думал, пытался вспомнить, не подвернулся ли он случайно, чтобы потом хвастаться. Но, конечно, нет. Тогда в яме, полной слабых, но всё ещё смертоносных в своём количестве проклятий, Тоджи испытывал себя. Братья подтолкнули его в бездну, и Тоджи не жалел усердия, чтобы узнать, выберется ли он. В те времена это ещё было вопросом, в те времена он ещё не знал ни своей мощи, ни своих способностей — это и было его точкой отсчёта, точкой его роста. Тоджи знал, что братья не задумывали этого, он знал, что они не пытались сделать что-то хорошее для него этим — и всё равно был странно признателен. Тоджи осознавал это ясно и чётко: если бы всем было на него плевать, если бы его игнорировали вместо того, что делали — Тоджи никогда бы не стал собой. Он был бы жалкой тенью человека, как другие люди в семье. Тогда он ещё этого не знал, но знает теперь: ему нужна сила, с которой можно сражаться, иначе жизнь станет скучна и не мила.       Так что он ценит своих братьев. И мелкого Наою. И всех, кто когда-либо пытался плюнуть в его сторону. Это неочевидно, и Тоджи не знает, как, и не собирается объяснять Наое, почему убивать членов семьи, даже если они ведут себя, как мудаки — не подходит Тоджи. Семья — это корни. Уродливые и прочные корни, которые позволяют укрепиться стволу и распускаться листьям, и при удачных обстоятельствах даже цвести. Это так просто, что Тоджи даже неудобно заострять на этом внимание — он закатывает глаза, и Наоя тоже закатывает. Он говорит:       — Ладно, не объясняй.       — Не собирался, — легко отвечает Тоджи. — Лучше ты расскажи про волосы.       — Ах, это… — Наоя блестит своей напускной скромностью. — Хотелось сменить имидж. Все ходят такие унылые, хотелось выделиться.       — Выпендриться, — поправляет Тоджи, и Наоя только хмурится, но не спорит. Мудро.       — Тебе нравится? — спрашивает он сладким голосом. Удивительная перемена — за секунду от честного обиженного себя снова притвориться обворожительным. Тоджи хмыкает в ответ, он важно следит за пальцами Наои, медленно придвигающимся к ткани его бледного поношенного кимоно. Когда они останавливаются, Тоджи возвращает взгляд на лицо Наои, и Наоя в ответ смотрит хитро, с прищуром. Красивый вид, но бестолковая стратегия. Тоджи раздумывает секунду и даже не возвращается к вопросу Наои, который больше флирт, чем реальный интерес — Наоя знает, что прекрасно выглядит, и знает, что ему всё это идёт.       — Прилично себя веди.       Наоя, фыркнув, подтягивает руку обратно к себе и всего мгновение смотрит на Тоджи самым искренним взглядом — полным злости, полным досады. Он ещё не знает, что делать с этими чувствами, и боится их показывать — ясно, как день — он даже отводит взгляд, когда осознаёт, что выдал себя. Он увидел это в том, как Тоджи усмехнулся. Очевидно, что их контакт никогда не будет безопасным, и не будут они говорить на равных, и никто никого не спасёт: Тоджи не сможет передать Наое нужных для жизни навыков, Наоя не сможет заполнить пустоту внутри Тоджи.       Тоджи видит это так ясно, он чувствует это так ярко, болезненно. Ему давит собственное тело, разочарование застревает между ключиц вместе с выдохом.       Он мягко касается плеча Наои, чтобы тот вернул взгляд, и, когда это происходит, говорит своим самым холодным и жестоким тоном — его оголенная честность:       — Это должно прекратиться.       Наоя поджимает губы и изображает смятение, или, может, чувствует смятение — Тоджи уже не уверен, что понимает, что у Наои в голове.       — Что прекратиться? — уточняет он осторожно.       — Наши встречи, разговоры, секс, отношения. Уходи сегодня, сейчас, и притворись, что не знаешь меня, и никогда не знал. Сделай вид, убеди себя, что я не настоящий человек, а просто видение. И никогда больше не говори со мной.       Это бьёт по Наое со всей силы — Тоджи уверен, что никогда Наоя ещё не получал таких болезненных слов или ударов. Он весь застывает в напряжении, в оцепенении, и даже увлажняются глаза, но он не позволяет слезам пролиться. Он бьёт Тоджи в челюсть, и по какой-то причине это больнее, чем обычный физический удар — чёрт знает, это из-за сложной магической техники или из-за того, что Тоджи впервые в жизни чувствует, что заслужил удар.       После Наоя встаёт и молча выходит из комнаты Тоджи. Все звуки тихие, словно просто шорох, сменяющийся звенящей тишиной. Челюсть болит, но не слишком, больше болит внутри, между грудью и животом, на каком-то эзотерическом уровне, что-то такое похожее на совесть — Тоджи стыдно за то, что сделал это так поздно, нужно было намного раньше. Им обоим было бы не так больно. С другой стороны, Тоджи и не раскаивается — он знает, что это правильное решение, и раны зарастут, как всегда бывает, и, может, даже выльются в новый красивый шрам — где-то внутри.       Наоя лежит в своей кровати и отказывается вставать. Он знает, что пропускает завтрак, и что это повлечёт последствия — повлечёт вопросы и подозрения, и спекуляции, и новые слухи. Он даже снова был в комнате Тоджи, наверняка, об этом знают, наверняка, говорят гадости. Наое больно думать о том, как они ошибаются в этот раз. Они ничего не знают, они не имеют ни малейшего представления о том, через что они с Тоджи проходят. Они не имеют даже представления о том, как выглядят их отношения. Все эти злые языки, эти глупые родственники видят только секс, потому что не могут и представить себе чего-то ещё. Но это не было про секс, это очень долго не было про секс, секс даже не был главным. Тоджи был главным. Наоя болезненно осознавал, что боготворит Тоджи где-то в глубинах своей головы. Он гоняет слова Тоджи по кругу, и они бьют каждый раз, как в первый.       Притворись, что не знаешь меня.       Притворись, что меня нет.       Никогда больше не говори со мной.       И этот холодный, острый взгляд — как настоящий ядовитый клинок. И этот тон — снежная верхушка гор, которая отказывается подчиняться маленьким человеческим желаниям, их глупой настойчивости.       Наоя знает, что Тоджи сделал всё это намеренно, чтобы у Наои не было разночтений, чтобы он знал, что всё серьёзно. Но Наоя всё равно отрицает, он хочет этого избежать, ему так больно, так грустно. Он предаёт себя, когда позволяет себе заплакать, и так долго не может остановиться. Вся его подушка неприятно мокрая, его рот в мелкой пыли от ткани наволочки, лицо горит, и это никак не помогает. Наоя знает, что во внешнем мире, за пределами клана, в котором притворяются, что нет эмоций, кроме злости и гордыни, считают, что слёзы помогают. Но нет. Наое не помогают. Чудовищно, как и несколько часов назад. И никак не укладывается в голове.       Тоджи сказал: «Никогда больше не говори со мной». Тоджи сказал: «Это должно прекратиться». Тоджи только подпустил Наою ближе — Наоя был так счастлив! Тоджи разрешил ему переночевать, Тоджи пустил Наою в свою жёсткую кровать. Тоджи лежал рядом. Наоя думал, что всё идёт хорошо. Наоя думал, что они сблизились, и дальше будет только лучше. Как и почему всё вдруг повернулось в обратную сторону? Что у Тоджи в голове, и зачем он делает то, что делает?       Ничто не обретает ясности, и Наоя решает, наконец, встать, только затем, чтобы понять, что не может сегодня появиться на людях. Ему не нужно было смотреть в зеркало, чтобы понимать, что его лицо отражает его слабость — оно опухшее, тяжёлое и красное. И дурак догадается, что он провёл в слезах не пять минут, а добрые пять часов. Наоя походил по комнате и снова лёг на кровать, и смотрел в потолок до тех пор, пока ему нестерпимо не захотелось писать, и только тогда он заставил себя выйти из комнаты и дойти до уборной. По пути ему никто не встретился, так что он с некоторым облегчением вернулся к себе и снова лёг в кровать. Его тело было невероятно тяжёлым, ему не хотелось абсолютно ничего. И через какое-то время от банальной эмоциональной усталости он провалился в сон.       На следующее утро морально не становится легче, и лицо ещё воспринимается противным, но всё же это лучше, чем вчера. Наоя даже не меняет кимоно — идёт, в чём был. Его живот неприятно стягивает от голода — так он и заставляет себя явиться к завтраку.       В большом обеденном зале стоят всё те же длинные столы, люди сидят всё так же — у входа самые слабые, во главе стола, у алтаря, — самые сильные, самые приближенные к главе клана. Наоя тоже сидит там — он проходит на своё место и, ни с кем не здороваясь, принимается за еду. Когда и еда, и чай закончены, и все люди, принятые в семье недостойными, покидают зал, а разговоры о будущем семьи только начинаются — Наоя коротко извиняется и выходит, не дожидаясь ответа. Он возвращается в свою комнату, чтобы поскучать в кровати ещё полчаса, и после встать с самым суровым видом перед шкафом.       Он скидывает мятое кимоно и долго перебирает плечики, чтобы найти что-то приятное, но ему ничего не нравится. Ничего не соответствует его сложным ощущениям. Из чувства чистого противоречия Наоя надевает самое парадное, самое красивое, что у него есть. Потом укладывает волосы. И улыбается своему отражению самой мерзкой улыбкой, чтобы убедиться: да, это то самое выражение, с которым он собирается ходить сегодня и, может, завтра, и, может, ещё неделю или две — сколько понадобится.       Наоя выходит в сад и сидит там какое-то время, всматриваясь в яркие деревья, в аккуратно постриженные кусты. Он вспоминает, как выглядел сад напротив старого додзё, в котором они с Тоджи проводили время за разговорами. Словно из другой жизни, а не из другой части поместья. Он пытается повторить всё снова, вспомнить и воспроизвести все ключевые события — может, он что-то упустил.       Они познакомились, когда Наоя был ещё ребёнком — задиристым соответственно своему положению, характеру и возрасту. Это было в тренировочном додзё, Тоджи тренировался с бокеном, даже когда все остальные уходили. Наоя тоже остался — так они и заговорили. Тоджи бросил Наое вызов, он помнит это очень хорошо, словно сказано было вчера. Тоджи сказал: «Ты не сможешь меня ранить, хотя я и люблю боль». Наоя не ручается за точность цитаты, но он помнит суть. Это задело Наою. Сначала его поразила сама идея — кем надо быть, чтобы любить боль? Затем он понял: Тоджи говорил, что Наоя не может причинить ему боль, Наоя просто недостаточно хорош и силён для этого. Наоя подумал в ответ: «Да кто он такой, чтобы так говорить!» И Наое стало интересно, ему стало так интересно! За день Тоджи превратился из второсортного незаметного человека в центр его маленькой вселенной. Наоя был одержим, ему нужно было знать о Тоджи больше, ему нужно было знать о Тоджи всё. А Тоджи только поддразнивал его и отшивал раз за разом. Теперь Наоя думает, что, может, Тоджи и не нужно было это всё — никогда не было нужно, и потом он просто уступил, по какой-то ещё неясной причине.       Наоя продолжает. Всё стало серьёзным, когда они начали тренироваться вместе — потому что Тоджи был, вообще-то, хорош, Тоджи был чертовски хорош и мог не только угнаться за скоростью Наои, но и обгонял его. Он словно был на пять шагов впереди, и Наое ничего не хотелось так сильно, как догнать его. Наоя так зациклился, что все этапы его взросления проходили через Тоджи. Тоджи был его ключом и проводником во взрослую жизнь. И на одном из этапов Тоджи уступил. Наоя очень пытается вспомнить обстоятельства, но помнит только свои безумные попытки соблазнить Тоджи — неловкие, такие неловкие. Наое стыдно вспоминать об этом, однако каким-то образом это сработало, и потом у них с Тоджи был секс, много секса. Наое казалось даже, они на пороге настоящих романтических отношений, пока Тоджи не оттолкнул его. Эта мысль ещё слишком болезненна — она притягивает всё внимание и мешает Наое думать дальше. Листья шумят в саду, а тишина звенит в голове Наои — пустота на том месте, где раньше, уже так много лет, он думал о Тоджи, о том, как завоевать его честное внимание, его расположение, его желание.       Наоя думает, может, дело в сепарации. Он прочитал пару книжек, увидев, как Тоджи увлечён книгами. Наоя читал о взрослении, чтобы прояснить, что идёт не так. Там был довольно большой раздел о сепарации, в котором говорилось об отделении от родителей. Наое кажется, он отделён от родителей чёрт знает сколько времени, потому что родителям особенно нет до него дела, только до его магических сил и успехов в освоении всяких навыков, по их мнению, нужных для управления кланом. Наое ещё больше нет дела до них. Ему даже кажется (мысль, которая, очевидно, не понравилась бы Тоджи, но всё-таки правда), что, если бы его старшие родственники внезапно умерли на каком-нибудь задании — Наоя бы не почувствовал пустоты или грусти. Наоя не уверен, почувствовал ли бы хоть что-то. Но Тоджи — совсем другое дело. Наою разорвало бы в клочья, если бы Тоджи случайно умер. И поскольку Тоджи тоже был старше, поскольку Тоджи единственный пытался научить его чему-то важному, Наоя больше думает о нём, когда речь идёт о сепарации. И действительно: всё, что он делал, было больше про то, чтобы сблизиться с Тоджи, а не чтобы отдалиться. Не нужно ему было отдаляться или становиться отдельной единицей, свободной от воздействия Тоджи. Наоя этого не хотел. Ему хорошо было быть немного зацикленным. Ладно, очень зацикленным. Наое казалось, он выбрал лучшего человека, на которого можно ориентироваться, он восхищался Тоджи, он обожал Тоджи. Тоджи конечно, не испытывал того же в ответ, но разрешал Наое быть рядом — этого было достаточно.       Вряд ли Тоджи читал много книжек про взросление и воспитание, но он умный, в нём мудрость целого поколения (Наоя уверен). Мог ли Тоджи тоже знать про эту необходимость сепарации? Мог ли он руководствоваться этим? Или ему просто перестало быть интересно? В конце концов, Тоджи не сказал, что они должны видеться реже, что Наоя должен перестать смотреть на него с раскрытым ртом — Тоджи сказал «забудь, что я вообще есть». Это так больно, Наоя заставляет себя перестать думать, чтобы не мучить себя. Он возвращается в свою комнату, к шкафу и ещё несколько минут смотрит на свою одежду, чтобы потом вернуться на кровать с каталогом кимоно.       Мысль словно случайно залетела в голову, и Наоя придумал этот жест от чистой и тупой обиды. Он подумал: раз Тоджи не хочет быть особенным — нужно лишить его преимущества. И выбрал каждому члену семьи по кимоно. Не такому роскошному, как Тоджи (финансы Наои велики, но не безграничны), но всё равно видному. Себе заказал тоже — в придачу. Это немного успокоило.       Наоя ещё не собирается говорить с людьми, он только улыбается им той мерзкой улыбкой, что увидел в зеркале, и это помогало — никому не хотелось говорить с Наоей, когда он такой. Наоя любит этот факт, у него даже загорелись какие-то чувства в ответ на это — что-то жгучее и мерзко-приятное. Позже Наоя опознает это как злорадство. Он бродит по поместью и молчаливо его оглядывает, он заходит даже в крыло для бедняков, но обходит все места, в которых они были с Тоджи, все до единого, просто смотрит на другую сторону дома. Смотрит на сад — ему не показалось, он действительно другой. Пустынный, бедный. Семья, очевидно, пыталась задавить, иссушить, вытравить всё, что ей неугодно — растения заброшены и нелюбимы, люди, живущие здесь, презираются. Они обслуживающий персонал, они недостойны ни любви, ни уважения. Наоя думает о Тоджи — а как не думать, смотря на этот сад? Наоя пытается найти растение, которое напоминало бы Тоджи, что-то, похожее на него — застрявшее в этом поместье, несоразмерное этому поместью. Но ничего не находится — всё слишком чахлое. Тогда Наоя думает про дом. Тоджи — дом. Прохудившийся с одной стороны и роскошный с другой, вмещающий в себя и дурное, и прекрасное, и такой огромный… Тоджи — это дом.       Идея точная и болезненная, она отзывается Наое до самых глубин, она доказывает, что он ещё может чувствовать, и его чувства огромны и причиняют ему боль. Может, поэтому Тоджи отверг его? Может, Наоя всё-таки сделал ему больно, и ему это не понравилось? Но как?       За хорошей мыслью всегда следует дурной осадок. Наое тяжело быть дома. За завтраком, обедом и ужином он ещё видит Тоджи — он сидит далеко и не привлекает внимания, его одежда всё так же невзрачна, лицо не выражает ничего, кроме скуки, но Наоя видит его. Наоя различает его пальцы среди чужих рук. Они не пересекаются ни до, ни после, не обмениваются даже взглядом. Наоя не решается нарушить правила, введённые Тоджи, но не может и принять их. Нельзя так сильно восхищаться кем-то, а потом просто вытащить это из себя за день. Наоя это понимает, и Тоджи, наверное, тоже понимает. Наоя надеется, что Тоджи это понимает и не воспринимает его неслучайные короткие взгляды враждебно.       В конце концов, Наоя устаёт. Он устаёт от дома, от семьи, от тени Тоджи, которую он видит теперь в каждом несовершенстве поместья — в каждой трещине и сгустке пыли на полу, и неровной линии на расписной двери. Тогда Наоя отправляется на миссию. Ему хочется ввязаться в драку и спустить пар, и лучше проклятий для этого подошли бы только люди, но это столько шума — отец достанет потом и непременно отвесит затрещину. Он делал так раньше, когда Наоя оступался, и каждый божий раз, когда Наоя произносил имя Тоджи.       Наоя берёт себе задание посложнее, чтобы бросить себя на край (насколько это возможно), чтобы испытать себя, чтобы можно было забыть все мысли и переживания, и фокусироваться только на опасности перед собой, на необходимости собрать свои силы и продумать стратегию; и действовать, и бежать, и ранить существо, которое не жалко, которое тоже соткано из страданий. На деле всё оказывается не так сложно, приходится больше думать, чем сражаться — Наоя чувствует себя ещё более разбитым и разочарованным, когда дело заканчивается. Он идёт в бар и звонит отцу перед тем, как напиться. Он говорит: «Я останусь здесь на пару дней, можешь прислать мне ещё задание поблизости, и посложнее!» Отец хрипит на фоне, но Наоя слышит глоток перед тем, как тот повесит трубку, и это делает его уверенным — он воспримет такое решение спокойно. Всё, что сопровождалось алкоголем, отец воспринимал спокойно, а насторожиться стоило только когда он зол или молчалив — его строгая серьёзность, по-честному, довольно сильно давила. Не так пришибала к полу и парализовала, как было с Тоджи, но всё равно неприятно. Отец — властный человек, но он легкомысленно относится в большинству вещей в мире. Наоя только сейчас думает, что, может, отцу скучно жить, может, ему грустно — вот он и не питает ни к чему сильных чувств.       Наоя думает так и заказывает сразу три крепких коктейля. Он садится за угловой столик, просит лёгкую закуску, когда ему приносят первый коктейль, и игнорирует каждый шаловливый взгляд, который на него бросают. Наое это не интересно — ему интересен Тоджи и только Тоджи, он хочет чувствовать только его руки, только его запах, тепло только его тела. Наоя вообще не заинтересован в других людях, но в сексе с другими людьми — ещё меньше. Когда ближе к ночи с ним всё же решаются заговорить, Наоя бросает своё это мерзкое выражение лица и показательно подтягивает ткань рукава, чтобы было видно нож. Этого достаточно для обычных людей, не владеющих магическими способностями.       В дешёвом номере отеля, который вовсе и не отель, а хозяйские комнаты на втором этаже над закусочной, вполне неплохо. Откровенно говоря, лучше, чем в бедном крыле их поместья. Чувствуется, заметно, очевидно, что это бедное жильё, но ещё видно, что о нём заботятся. Всё чисто и аккуратно расставлено, и есть странная уютная гармония. Кровать жёсткая, но не такая жёсткая, как у Тоджи. Свет с уличных вывесок кислотных цветов аккуратно падает на потолок и стену, создавая красивый эффект — такого в поместье не увидеть. Наое, пожалуй, это нравится. Наоя думает, за этим ли Тоджи время от времени сбегал в ближайший город, и на секунду ему кажется, что он сблизился с Тоджи, понял что-то о нём — всё ещё не безвозвратно потеряно. Он засыпает с этой приятной мыслью, он пытается обмануть себя этой приятной мыслью.       На следующий день он просит оставить ему комнату ещё на одну ночь и бродит по городу, скучая. Ему просто хочется побыть в каком-то непривычном месте, как-то выйти из рутины, к которой он привык. Наоя думал, что в маленьком дешёвом городе, наверняка, будет много такого, что будет напоминать о Тоджи, но нет. Город живой и яркий, и люди в нём какие-то другие, какие-то разные. Они простые, но имеют какую-то выраженную уникальность. Некоторые больше, чем другие — кто-то побит жизнью, а кто-то устроился под солнцем, и всё это совершенно не похоже на то, что есть дома. Это просто работает иначе, Наоя осознаёт это, но не понимает. Он ходит по улицам, берёт уличную еду, отдыхает у моста и в беседке, прогуливается даже в близлежащий лес, и всё затем, чтобы успокоить свой внутренний поиск ответов. Но в деревьях нет ответов, и в песчаных улицах тоже, и в чужих лицах, и в новой еде. Наоя возвращается тем же, кем был, и в этой маленькой уютной комнате получает сообщение от отца — такие маленькие детали дела, что можно даже назвать их скупыми, но ещё можно принять за комплимент. Словно отец уверен в нём и не пытается вдаваться в детали, говорит только самое главное: место, класс проклятий, название артефакта, который предполагается привезти домой. Наоя решает, что ночь это проклятие и этот артефакт подождут, и проваливается в сон.       Он просыпается ранним утром, только-только взошло солнце, из-за криков. Близко слышатся только вопросы, но вдалеке есть отчётливые крики. Наоя хмурится, накидывает кимоно и ныряет на улицу сразу с балкона. Он оказываетя у центра событий очень быстро, и он видит проклятие, которое предусматривалось уничтожить, и ещё видит горящие дома, несколько тел в крови на земле. Наоя не раскаивается, но внутренне делает себе выговор — он мог бы справиться лучше, он мог бы показать безупречный результат. Он наблюдает за проклятием совсем недолго, чтобы понять, как оно действует, как скоро, насколько скоординировано. А после нападает. С первой попытки не выходит обхитрить проклятье, не выходит и со второй. Наоя тратит несколько минут со своей чудовищной скоростью, чтобы запереть проклятье в технике, но потом всё становится простым. И Наоя быстро заканчивает. Он стирает пот со лба рукавом, подбирает артефакт и уходит через лес — раньше, чем начнут задавать вопросы. Наоя смиряется с тем, что завтрака в этом городе он не дождётся раньше, чем закончится паника, так что перемещается в другой близлежащий город. Там он понимает, что совершенно не хочет есть — кусок не лезет в горло, и болит голова, и всё кажется скучным до тошноты. Может, Наою догнало похмелье — он не отказывал себе в выпивке и встал раньше, чем планировал. Может, в этом всё дело… Он берёт себе две палочки с данго и возвращается домой.       В поместье тухло, как и раньше. Родственники удивительным образом бесят ещё больше, чем когда Наоя уходил. Он относит артефакт в хранилище и скучающим взглядом окидывает полки. Он вспоминает, как украл один из них для Тоджи, и видит его на том же месте, где Наоя его взял в прошлый раз. Этот факт особенно сильно бьёт по Наое. Это был подарок, это была деталь обмена: Тоджи попросил его — и Наоя принёс. Это было что-то особенное, что их связывало, и вот оно лежит тут, в куче пыли, как и другие потенциально полезные, но бестолково прозябающие артефакты.       Наоя покидает хранилище и, игнорируя здравый смысл, идёт в комнату Тоджи. Посреди дня, словно забыв о приличиях, словно забыв о том, что Тоджи говорил ему не приближаться. Какая-то внутренняя сила ведёт его с непоколебимой уверенностью. Он даже не стучит, а открывает дверь рывком. Тоджи сразу за дверью, пять сантиметров пустого пространства между его телом и пустым проёмом, где вместо двери теперь стоит Наоя. Взгляд Тоджи нечитаемый, а Наоя по-прежнему уверен. Он бросает самое главное, сразу с порога, не беспокоясь ни о каких приличиях (может, потому что внутренне понимает, что у него чертовски маленький запас слов перед тем, как Тоджи напомнит о своих новых правилах, и, может, даже ударит):       — Зачем ты заботишься о моей репутации?       — Мне плевать на твою репутацию, — Тоджи отвечает легко, как всегда. Легко и серьёзно.       — Я не понимаю, — честно говорит Наоя. Он надеется, что Тоджи сможет прочитать продолжение, которое Наоя не может сцедить с языка: «Я хочу понять, объясни мне».       Тоджи безразлично хмыкает. Потом говорит:       — Потому что ты мелкий. Но ты поймёшь позже, обещаю.       Наоя тушуется. Мягкое «обещаю» из уст Тоджи звучит как настоящая магия — Наоя не знал, но он желал услышать это. Он набирает воздуха в лёгкие, очень глубокий вдох, и продолжает.       — Если всё это не о клане, на который, по твоим словам, тебе плевать, и не обо мне… То что тобой движет? Зачем ты вернул артефакт, почему откзываешь мне, почему не принимаешь мои…       Наоя не может подобрать слов для того, что он имеет ввиду. Все слова, что прихоят в голову, кажутся слишком маленькими, слишком затуманенными какими-то дополнительными распространёнными смыслами. Наоя хотел описать разом и свои чувства, и мысли, и действия — каждую интенцию, которая была у него к Тоджи, и каждую из которых Тоджи раздавил, когда сказал, что им не стоит больше видеться. Наоя путается в крошечном пространстве своего разума, в котором не хватает таких инструментов, чтобы сказать то, что он хочет сказать. Тоджи помогает:       — Любовь реальна, но не для нас с тобой, малыш.       Наоя смотрит в глаза Тоджи и чувствует, что собирается расплакаться, он не знает даже, как остановить себя, что сделать с телом. Тоджи смотрит сверху вниз, и это снисходительный взгляд, в котором всё же есть что-то тёплое. Наоя знает — он видел отсвет на стене в дешёвой комнате, точно такое же ощущение. На общем сером фоне есть эта линия света, которая делает всё уютным — так же во взгляде Тоджи есть что-то тёплое. Наоя понимает, что Тоджи пытается о нём заботиться, но не понимает, как это должно помочь. Ничего не проясняется, Тоджи даже не пытается объяснить — как никогда не пытался. Он снова оставляет Наою самого разбираться с концепциями и тем, как нужно жить, самому додумывать контекст, подтекст, мотивы, всё! Это злит. И смотря Тоджи в глаза, Наоя впервые настолько уверенно ему противостоит, он говорит:       — Ты не можешь просто меня бросить!       — Да? — Тоджи издаёт смешок, звук такой едкий, что Наоя не может его переварить — Наое бы поучиться выдавать такие звуки. — Наблюдай внимательно.       Дверь закрывается так же резко, как была открыта, и Наоя чувствует порыв ветра на своём лице, и это становится нужной точкой, чтобы его эмоции снова взорвались. Наоя выбирается в сад в слезах, он добирается до своей комнаты по крыше, просто чтобы не встретить людей, он запирается и снова лежит, уткнувшись в подушку, пока голова не начинает трещать, как от тяжёлого удара. Не сравнимо ни с похмельем, ни с ранами. Боль такая чудовищная, такая ужасающая — Наое кажется, он больше не может её вынести, Наое кажется, он задыхается. Но через несколько минут находит себя всё ещё живым, всё ещё дышащим. Его глаза сухие, и Наоя видит угол своей комнаты словно через серый фильтр. Наоя понимает, что всё стало даже хуже, чем было. Тоджи был прав — не стоило и ходить к нему, не стоило говорить. Тоджи ранил Наою без капли жалости и делал это осознанно. Наоя думает, и это вызывает новый приступ тошноты и слёз, что Тоджи делает это специально, что он хочет уничтожить Наою, что он хочет отомстить ему за что-то эфемерное, о чём Наоя ещё даже не имеет понятия, а Тоджи уже хорошо знает — как всегда.       Покопавшись немного в своей памяти, Наоя вспоминает слова Тоджи о себе. Он говорил не равняться на него, он говорил, что он тоже дерьмовый родственник — как все дерьмовые родственники. Он говорил, что никого бы не пожалел, и Наою тоже — он раздавил бы Наою, если бы представился случай и повод. Наое не нужно было что-то делать для этого — расположение нужно заслужить, а базовую ненависть нет. Противореча этой мысли, Наоя следом вспоминает про отношение Тоджи к семье, к родственникам-мудакам. Он не хочет вредить им, «потому что мы семья». Наоя не понимал этого раньше и не понимает сейчас, но отчаянно цепляется за эту идею, потому что в ней заложена последняя ниточка связи — Наоя тоже часть семьи.       Это такой очевидный факт, но Наоя всегда принимал это как должное, он даже не пытался подумать об этом. Они семья, они листья одного дерева, они связаны кровью. В конце концов, они не должны были делать то, что делали, не должны были быть физически близки — Наоя знал это правило, да все знают это правило, но Наое казалось, им можно пренебречь. Всем можно пренебречь, если Наое это нужно, если Зенин это нужно. Наое казалось, их новая связь — личная, сексуальная, романтическая — важнее предрассудков и всяких ограничений, но для Тоджи, наверное, семейные связи важнее. Наоя знает, что Тоджи по какой-то странной причине ценит семью, и раз Наоя — часть этой семьи, Тоджи ценит его, как часть семьи, и, наверное, так ценит больше, чем любовника или какой-то романтический интерес. Может, у Тоджи другие приоритеты и принципы — это имеет смысл. Но если допустить, что это так — почему они так долго вообще находились в этих отношениях? Почему Тоджи вообще допустил всему этому случиться?       Наоя ворочает эту мысль в голове какое-то время, но так и не находит удовлетворительного ответа. Ведь Тоджи — Бог в человеческом теле в глазах Наои, безупречен в глазах Наои. Он не может так жестоко ошибаться, он не может оступиться, он не может сглупить. Не может пойти против своих убеждений и здравого смысла. Тоджи — совершенный человек. Наоя вдруг ясно осознаёт, что в этом и кроется секрет — в том, что Наоя считает Тоджи сверхчеловеком, а Тоджи говорит о себе, как о приземлённом и не искушённом создании. Тоджи живёт почти аскетично, и его это не беспокоит. Чёрт знает вообще, что для Тоджи важно — Наоя больше не может гадать.       Дни проносятся серой чередой. Наоя всё реже находит наволочку влажной на утро, он видит успехи в тренировках (может, просто потому что Тоджи нет рядом, и Наоя не может сверить свою скорость), он возвращает ощущение удовольствия от базовых вещей — приятной на ощупь одежды, красивого вида, вкусной еды. Наоя держит капельку яда на кончике языка, Наоя бросает её к случаю — в нужный момент чужой уязвимости, обставив всё случайностью. Наоя чувствует, как день ото дня наполняется ненавистью, жгучим отвращением, болезненным неспокойствием. Наоя знает, что что-то не так, он знает, что эти чувства ведут его к краю бездны, но ещё не знает, как именно.       Приезжает набор кимоно. Все на подбор из свежих, не так давно сотканных тканей, с узорами, над которыми ещё совсем недавно плясала игла. Наоя распоковывает их, просто чтобы сверить намерения — действительно ли он хочет сделать подарок всем этим людям? Наоя не обошёл вниманием ни одно звено из основной семейной цепи, он купил кимоно для каждого, кто не был прислугой или родственником в третьей линии: и детям, и ущебным без сил. Наоя смотрит на стопки коробок и усмехается себе самому: а что ему с ними делать в любом случае? Не будет же он носить женское кимоно — раз куплено, должно быть подарено. И силами прислуги Наоя преподнёс этот подарок с коротким устным сообщением: «Компенсация за неудобства и акт доброй воли».       Как-то после на ужине Наоя смотрит на людей за столом. Он отмечает, кто из них пользуется подарком, он оценивает, насколько хорошо подобрал цвета и узоры, и как в целом это выглядит. Наоя смотрит на отца, у которого видно нижнее кимоно, потому что рукав парадного падает с плеча — до того лениво он подвязал ткань. Это очень соответствует отцу и смотрится даже неплохо — золотая ткань ему к лицу, ворот без изысков допускает некоторую небрежность. Наоя бродит взглядом от одной пёстрой ткани к другой, пока не натыкается снова на руки под блёклым, старым, неуместно выглядящем на этом пире хаори. Это так сильно его злит… Из всех людей, конечно, больше всего Наоя хотел бы видеть Тоджи в подаренном кимоно — Наоя уверен, что Тоджи выглядел бы прекрасно, представительно, красиво, красиво, красиво. Наоя уверен, что это была бы особенная статная красота, Наоя думает, Тоджи выглядел бы, как генерал из легенд. Наоя вспоминает то кимоно с лесным мотивом, в сдержанных цветах. Как бы это было хорошо, но Тоджи, конечно, слишком упрям, чтобы сделать хоть один шаг навстречу.       Кто-то обращается к Наое, совсем рядом, и Наоя недовольно переводит взгляд. Он смотрит на женщину напротив и велит ей заткнуться. Он не слышит, что она говорит: может, благодарит за подарок, может, упрекает в рассеянности за столом. Это не важно, Наоя был в своих мыслях и хочет оставаться в них. Женщина покорно опускает глаза, и это даёт какой-то особенно сильный импульс в тело Наои. Словно жар поднимается от его стоп к макушке. Наоя чувствует это таким правильным, таким приятным. Он чувствует взгляд отца и на его молчаливое осуждение отвечает таким же молчаливым пренебрежением.       Наоя чувствует себя внезапно королём мира. Когда он отходит немного от мыслей о Тоджи, он вспоминает, как хороша его жизнь, как он высоко, как силён, как могущественен. Наоя плохо понимает, как мог это забыть. Он чувствовал себя таким жалким последние недели, но теперь снова злоба расцветает в его груди, прекрасно жгущее ощущение власти заполняет его тело. Наоя улыбается и отставляет полупустую тарелку, он поднимается на ноги, он выходит из зала, не спрашивая разрешения и не предупреждая — он знает, что ничего ему не будет.       Он наслаждается этими чувствам ещё несколько дней, он снова пробует свои возможности, границы дозволенного. Никакие кимоно не смогут покрыть боль от слов Наои, унижение от его небрежных ударов. Наоя упивается собой. Он чувствует себя всемогущим, он думает, что ему всё дозволено — он снова думает, что ему всё дозволено. И с этой мыслью, на лёгких ногах, улыбаясь, он возвращается к Тоджи.       Наоя заходит в комнату Тоджи лёгкой походкой, аккуратно прикрывая дверь. На его лице дерзкая улыбка, и Тоджи со своей кровати смотрит на него ничего не выражающим взглядом. Он не прогоняет Наою, не говорит ему гадостей — это хороший знак. Может, Тоджи сумел почувствовать настроения Наои и теперь не хочет ему перечить? Может, Тоджи передумал?       — Ты ведёшь себя, как идиот, — говорит Тоджи, и его голос впервые звучит разочаровано. Неприятно разочаровано, опустошающее разочаровано. Как если бы Наоя потерял для Тоджи всякую привлекательность. Наоя хмыкает в ответ. Он ждёт, что Тоджи пояснит, но Тоджи ничего не делает. Он лежит на своей кровати и смотрит на Наою равнодушным взглядом. Тогда Наоя заводит ногу назад и показательно льстиво улыбается, он действует наугад в своём предположении, о чём именно говорит Тоджи, когда упрекает:       — Я думал, тебе такое нравится.       Тоджи соглашается ленивым кивком.       — Мне нравится.       — Тогда что не так? — Голос Наои аккуратен, почти обходителен — он не хочет спугнуть возможность беседы.       — А тебе такое нравится?       Наоя дважды моргает, а потом хмурится. Тоджи, подумав минуту, продолжает:       — Зачем ты продолжаешь пытаться заполучить меня? Я предупреждаю тебя в последний раз: не играй со мной в игры, Нао. Если ты станешь проблемой — я уничтожу тебя в три простых шага, потому что, в отличие от меня, ты не знаешь боли и сдашься ей.       — Может, я хочу, чтобы ты причинил мне боль, — Наоя противоречит из тупого нежелания принимать поражение, и Тоджи в ответ скептично сводит брови.       — Нет, не хочешь. Тебе стало немного дискомфортно от нашего расставания — и ты уже второй раз здесь, пытаешься прояснить ситуацию, хочешь её исправить и вернуть всё назад, чтобы снова было приятно, и не было больно. Так просто, Нао, читать тебя проще, чем решать детский кроссворд.       Наоя закидывает голову и издаёт такой надменный звук, которого раньше никогда не выходило из его тела. Он приближается к Тоджи и смотрит на него сверху вниз, он собирает все силы, которые накопил за эти несколько дней, и бросает фразу в Тоджи, как приказ:       — Перестань рассказывать, что мне нравится, а что нет.       Уголок губ Тоджи ползёт вверх, и его лицо выглядит насмешливо, но ещё чертовски привлекательно. На какую-то секунду Наое ещё хочется опуститься перед Тоджи на колени и просить о поцелуе, может, даже умолять о поцелуе — всё ради позволения коснуться этих губ и изгиба шрама, и сладкой складки, образованной усмешкой. Наоя заставляет себя перевести взгляд на глаза Тоджи и не потерять твёрдости позы. Тоджи говорит:       — Кто-то должен. Ведь ты не знаешь. Ты думаешь, что знаешь, но ты предаёшь себя, и после будешь раскаиваться в этом.       Рука Наои словно сама тянется к вороту хаори Тоджи, и Тоджи позволяет этому случиться (Наоя не питает иллюзий). Наоя сжимает ткань в кулаке и убеждает:       — Мне нравится власть. Чувствовать её в теле приятнее всего на свете: такая сила, словно магма течёт по венам, я знаю, что мог бы сокрушить…       — Клан, — прерывает Тоджи и отводит чужую руку. — Но это не то, чего ты хочешь. Не глупи: всем нравится власть и не нравится ответственность. Поверь, что больно встретиться со своими ошибками.       — С точки зрения клана, ты ошибка, — Наоя почти автоматически вытаскивает насмешку, уязвимый факт, что-то, что должно задеть, но Тоджи никак не реагирует. Его взгляд по-прежнему скучающий, а тон по-прежнему лёгкий и серьёзный. Он говорит то, что всегда говорит:       — Мне плевать на клан.       А потом добавляет фразу, которая бьёт Наою ещё больнее, чем все предыдущие фразы Тоджи за всё время — никогда он ещё не слышал ничего больнее:       — Я говорю со своей ошибкой.       Наою парализует, он уверен, что это читается в его глазах, но у него нет сил беспокоиться об этом. Он смотрит на Тоджи с обидой, он чувствует обиду и ни капли злости — пока ни капли злости. Всё начинает вставать на свои места. Наоя столько раз спрашивал себя, как Тоджи допустил эти отношения, и теперь получил ответ. Тоджи — ошибся. Принял неверное решение, целый ряд неверных решений, которые завели его в тупик. Он понял это и принял новое решение, по его мнению, правильное. Из глубин памяти снова поднимается их первая встреча, не буквально первая, а та, где Наоя заметил Тоджи. Наоя видит лицо Тоджи, ещё совсем юношеское, словно заново слышит: «Тебе меня не задеть». Это и сейчас читается в лице Тоджи, он такой стойкий, словно в нём вообще нет чувств. Наоя не понимает, как можно быть таким непробиваемым — что за секрет есть у Тоджи, и как ему самому тоже перестать отзываться на каждое неприятное слово, которое Тоджи бросает ему.       Наоя не уверен точно, когда возвращается в реальность. Тоджи терпелив и смотрит снизу вверх, и это воспринимается очень естественным, очень правильным — это отражает их положение в семейной иерархии, и это словно насмешка над реальным положением дел, над тем, кто управляет их отношениями, и кто только ждёт, чтобы его направили. Наоя весь накрученный, нервный — вся его уверенность и ощущение мощи распадаются, словно их никогда и не было, он снова чувствует себя маленьким и жалким, и ему необходимо что-то сделать с этим. Наое нужно вернуть контроль, хотя бы чуть-чуть. Вопреки собственной боли, Наоя делает то, что всегда делал — принимает слова Тоджи на веру и бросает ответный удар, исходя из того, что сказанное — правда.       — Поэтому ты и не делаешь ничего для семьи. Ты просто боишься ошибиться. Ты можешь только ошибаться, никаких толковых решений. У тебя нет и шанса достойно управлять своей жизнью — вот и отсиживаешься в пыли!       Наоя выпаливает всё, что приходит ему в голову, и когда он слышит эти слова, он думает, что зашёл слишком далеко, он думает, что это уж точно ударит по Тоджи. Но снова нет.       — Так и есть, — он соглашается. — Если бы на десять моих решений приходилось хоть одно хорошее, это было бы успехом. Но не было. Не жди от меня слишком много — я говорил, что не гожусь для ролевой модели.       Наоя поджимает губы и сводит брови, и на месте болезненной пустоты, которая ворочалась в его желудке, чувствует теперь ярость. Он не рискует снова ударить Тоджи, хотя рука и сжимается в кулак. Что-то в поведении Тоджи, в его раскованной позе и равнодушном тоне, говорит Наое: лучше не прикасайся ко мне. Наоя чувствует это, как угрозу, он думает, что Тоджи убьёт его, если Наоя решится буквально напасть, а не только бросатья обвинениями. И это пугает.       Тоджи смотрит на лицо Наои какое-то время, словно ожидая, что Наоя сложит какие-то важные факты, а потом коротко и строго приказывает (так отличается от всего, что и как он говорил раньше):       — Теперь — вон.       Наоя даже делает кивок головой перед тем, как уйти. Он понимает, что больше не входит в список важных для Тоджи вещей, он понимает, что теперь лениво брошенные слова Тоджи — настоящая угроза, а не просто присказка. Если Наоя станет проблемой — Тоджи раздавит его, уничтожит его. Наоя, наконец, понимает, что с самого начала слова Тоджи были правдой: он недосягаем для Наои. Весь арсенал инструментов, которым владеет Наоя, не оставляет на Тоджи даже царапины, не задевает его эмоций, не развлекает его интеллект. Тоджи нужно что-то другое, что-то больше и сильнее его самого, что-то, чем Наоя не является. Осознавать это странно и даже больнее, чем всё остальное, но ещё Наоя видит это более отстранённо. Он воспринимает это более холодно — все другие факты так хватали его за живое, словно сильная рука внутри его тела сжимала кишки и била под диафрагму, а эта данность… Вбивается плотным колом в его голову, и тело отвечает онемением в кончиках пальцев, учащённым сердцебиением, п’отом на задней стороне шеи — воротник кимоно неприятно липнет, пока Наоя возвращается к себе.       Через несколько дней тупого, почти автоматического следования рутине и ещё более тупого залипания в окно своей комнаты Наоя признаёт, что ничто не станет прежним. Как-то раньше Наоя мог распознавать сложное поведение Тоджи с разных сторон, словно это были разные сигналы в одном моменте времени. Сейчас Тоджи был прост и конкретен, и он говорил: ты мне больше не интересен.       До Наои впервые настолько очевидно, что Тоджи не любит его, и никогда не любил, и никогда не сможет полюбить. Для Тоджи всё иначе, для Тоджи вообще всё по-другому. Тоджи потакал своему нездоровому интересу, и теперь у него нет причин продолжать это делать. Тоджи безвозвратно потерян для Наои: только его образ останется в воспоминаниях и будет преследовать Наою ещё чёрт знает сколько — может, всегда. Тоджи сказал Наое забыть о нём, но это просто нереалистично.       Наоя пытается уложить это в голове, но никак не выходит: Тоджи разочарован в нём, но это не является причиной, по которой он бросил Наою. Тоджи не хочет быть с Наоей и делить то, что они раньше делили, что было создано ими обоими в равной степени. Тоджи отказывается от Наои, отвергает его. Наоя не нужен Тоджи. И уж точно Наоя не нужен Тоджи настолько, насколько сам Наоя нуждается в Тоджи.       Это очевидные вещи, простые истины, это было бы видно невооружённым взглядом каждому, кто посмотрел на их отношения со стороны, но Наое — ничего не было очевидно. Наоя был влюблён, восхищён и очарован. И вопреки здравому смыслу, это всё ещё так. Молчаливая и строгая фигура Тоджи, к которой не приблизиться из-за дрожи сладкого волнения в коленях и кома истинного страха в горле, — очень хороша.       Хороша так же, как все остальные виды и формы Тоджи. Тот насмешливый подросток из детских воспоминаний, который задирал Наою по любому поводу, — хорош. И властный Тоджи, вовлекающий в поцелуй сильной рукой, — невероятно хорош. И Тоджи, который укрывал одеялом, когда Наоя уже провалился в дрёму, — лучший Тоджи, самый любимый Тоджи. Тогда Наоя думал, что заслужил эту любовь, тогда он называл это любовью в глубине своей головы и был так счастлив, так наивно рад! Эмоциональная связь с Тоджи в Наое так сильна, что Наоя не может и представить себе, как жить без неё. Он не может представить, как вытаскивает лёгкие или кишки из своего тела и спокойно живёт себе дальше — так же не может представить, что вытаскивает Тоджи из своей жизни.       Наоя думает об этом неприлично много и ни к чему не приходит. Он не может перестать думать об этом, но не может и сфокусироваться на чём-то ещё. Один из братьев толкает Наою в плечо, пренебрежительный жест — он думает, что Наоя потерял хватку, раз не пытается унизить каждого, кого встречает, и не начинает встречу с пинков. Заносчивый засранец. Наоя выбивает ему зуб и оставляет в грязи. Он бросает безразличный взгляд на второго брата и, ничего не говоря, уходит в другую часть дома — смотреть на сад, как будто бы он может дать какие-то ответы.       Он такой рассеянный, что в один день отец подходит с затрещиной, и Наоя никак не реагирует. Он не уверен даже, что чувствует это. Он запоздало понимает, что его голова наклонилась, хотя он этого не планировал, и возвращает её в исходное положение. Никаких эмоций, никаких ощущений. Отец напряжённо стоит рядом, его жесты нервные, и он глотает сакэ, чтобы тишина не выглядела вынужденной. Наоя не спрашивает — у него нет ни сил, ни желания разбираться с тем, что происходит у других людей. Отец долго сверлит его затылок взглядом перед тем, как начать:       — Говорил тебе, что это хуёвая идея.       Наоя пожимает плечами — толку теперь от этого. Он тоже много чего говорил.       — Тебе не нужно столько думать об этом, — мягче говорит отец. Наоя язвительно хмыкает. — Мысли сожрут тебя заживо. Просто перестань думать об этом.       Он звучит так, словно понимает, о чём говорит. Наое тяжело в это поверить — никто в семье не выглядит так, словно понимает, что такое любовь, в то время как он точно знает — он любит Тоджи так сильно, что это просто неловко. Тоджи не любит его, но это даже не так важно — Наоя походил с этим какое-то время, чтобы понять, что ответные чувства, на самом деле, не так уж и важны. Это задело его, безусловно, но спустя время это не так важно — важно, что Тоджи не даёт Наое проявлять свою любовь. Тоджи открещивается от неё и от Наои в целом, это нечестно, это больно. Наое казалось, Тоджи заботится о нём, а Тоджи кидает Наою в пропасть, на съедение всем этим злым языкам. Наоя может чувствовать презрение, когда идёт по коридору, и это не про страх, не про ответ даже на то, что Наоя делал лично (а сделал он порядочно), это было насмешливое отвращение: «Слышали, как наследник попался в ловушку? Хихихи! Слышали, как его _отверг_ отброс семьи? Хаха! Бедный мальчик, нужно было быть умнее и не влюбляться в падальщика! Хохохо!» Наоя думает, что Тоджи подставил его, Тоджи предал его. Может, это была семейная черта — его бросили в яму с проклятиями, обладающими магической силой, и сам он — бросил Наою в яму с проклятиями от всех и каждого в клане Зенин.       — Я ничего не думаю, — он врёт отцу, потому что что его отец может знать на самом деле?       — Я был против, потому что у этой связи не было никаких шансов. Это не чопорная мысль, дело не в положении, дело даже не в связи крови, хотя, конечно… Я знал, что он плохо поступает с тобой.       — Он не вёл себя плохо со мной, — возражает Наоя. Он правда так не думает.       — Так не выглядит, — отец делает ещё глубокий глоток. Очевидно, ему эта беседа даётся сложнее, чем Наое. Наоя так привык к весёлой манере беседы Тоджи, в которой ты получаешь только то, что даёшь себе сам, что теперь даже теряется — как вести себя с отцом, который, на самом деле, пытается ему что-то сказать?       — Он сказал, нам нужно прекратить то, что… Всё. Потому что это неправильно. Он сказал: «Любовь реальна, но не для нас, малыш».       — Это так.       — Я знаю, что это так. Я не тупой. — Наоя даже цокает языком, а потом берёт паузу. Он не уверен, что можно говорить об этом перед отцом — всё же именно отец больше всех порицал его за всё, что было с Тоджи, за всё, что касалось Тоджи. Но сейчас он сам пришёл поговорить и даже не бросил осуждения. Может, это шанс, наконец, вытащить мысли из головы… Нужно немного смелости, чтобы набрать воздуха и впервые проговорить всё это вслух. — Но я люблю его. А он хочет поступить правильно больше, чем хочет быть со мной. Правильно не для себя — ему плевать на предрассудки. Правильно для меня, даже если мне это не нравится. Значит ли это, что он тоже любит меня, но иначе?       Отец хмыкает и какое-то время думает перед тем, как ответить:       — Он сложный человек.       Наоя закатывает глаза. Конечно, он сложный человек — иначе давно можно было бы поговорить и принять какие-то обоюдные решения.       — Я не думаю, что могу обсуждать его с тобой, — продолжает отец. — У меня ещё вены горят, когда понимаю, что он сделал.       — Он сказал, что ничего не сделал вам за шрам, — Наоя не уверен, почему вытаскивает из всех фактов именно этот, но ему было это интересно, и случай поговорить с отцом, может, больше и не представиться.       — Конечно, он ничего нам не сделал. Ты должен был тоже это видеть: он принимает удар, растягивает улыбку на своей этой мерзкой роже и ходит потом гордится. Этого мудака не сломать. Если бы ответил — значит, играет по общим правилам, значит, подчинился. А так ходит довольный, вот же сука!       Отцовский кулак бьётся в стену и задевает кусок двери — та расходится на щепки.       — Я думал, вы этого не понимаете, — честно говорит Наоя. — Никогда не говорили мне о нём, не то чтобы там какое-то особое отношение — ну, без таланта и без таланта, в обслуживающем персонале. Как все. А ты тоже это знаешь. — Подумав, Наоя добавляет. — Меня тоже бесило, что хуй его достанешь. Всё ему нипочём. Как с гуся вода. Я даже думал, у него вообще нет эмоций, но потом… Понимаешь, если бы был шанс, что он всё-таки… меня…       — У него нет чувств. Он гнилой насквозь червь. Питается тем, чтобы паразитировать и смотреть на людей свысока. Выкинь его из головы. И чем раньше — тем ты будешь счастливее.       «Из головы не было бы проблемой» — думает Наоя, но не говорит. Отец не сможет это воспринять, это ясно, как день. Он треплет Наою по волосам и уходит, злобно шипя под нос. Наоя по-своему благодарен за эту беседу, но, конечно, это не стояло даже близко с тем, что делал для него Тоджи, с тем, как говорил с ним Тоджи.       Наоя чувствует своеобразное внутреннее смирение от мысли о том, что таких разговоров у них больше не случится. И наконец, наконец, он принимает решение не выкидывать Тоджи ни из головы, ни из сердца. Вместо этого он решает выкинуть Тоджи из семьи — ему давно пора.       Наоя ходит с этой идеей чуть больше недели, формулируя всё до мелочей. Он строит ситуацию и проигрывает разные варианты, он ищет способ сделать и сказать всё так, чтобы Тоджи принял это и остался довольным. Если это их последняя встреча — Наое хотелось бы, чтобы Тоджи был доволен, Наое хотелось бы, чтобы Тоджи запомнил о нём приятное.       Почти до глупого тщательно Наоя готовится: он ходит по семейному хранилищу артефактов, осматривая их и отмечая, какие принёс он сам. Это важная деталь — Наоя не собирается красть у семьи ради Тоджи, не в этот раз. В этот раз Наоя хочет сделать подарок, от себя лично. Он выбирает шарик, который похож на шишки кипариса. Наое кажется, что лучше этого подарка не найти: артефакт-оберег, скрывает твоё присутствие, маскирует и сливает тебя со средой вокруг. Лучше всего работает в лесах — сделает звук твоего сердца похожим на звук шелеста листвы, темп дыхания подстроит под ветер. Срок действия уходит в месяцы, и, наконец, эта штука прилично стоит в нужных кругах. Что бы Тоджи ни решил делать с ней — это будет выгодно. Потом Наоя выбирает время и место, он думает даже о том, что надеть. Всё должно пройти гладко, но сначала нужно убедить Тоджи встретиться — иначе ничего не получится.       Наконец, Наоя пишет Тоджи короткое письмо с просьбой поговорить, он обещает, что это в последний раз, он обещает, что больше не будет вести себя по-детски, он добавляет, что это очень важно для него, и оставляет свою обычную размашистую подпись. Он передаёт это письмо через прислугу, и ответ не приходит целых пять дней, Наоя уже начинает обдумывать альтернативные варианты, но как-то после ужина, ещё в общем зале, Тоджи проходит мимо Наои и бросает короткое: «сегодня в додзё». Наоя чувствует себя таким счастливым от этого, он чувствует прежний нежный трепет в коленях и груди, и всего на секунду он представляет, что это не будет прощанием, а будет… как было.       Наоя приходит в додзё и сидит на полу какое-то время, пока Тоджи не появляется из дверей, ведущих в сад. Он выглядит напряжённым, его кимоно по обычаю почти распахнуто, и его взгляд очень мрачный. Ясно, что он не собирается ни начинать, ни шутить, ни ходить вокруг: то, что он согласился прийти — уже достаточный шаг с его стороны. Наоя смотрит на него снизу вверх и говорит сразу главное:       — Уходи из семьи.       Тоджи скептично поднимает брови. Похоже, он принимает это за своего рода насмешку. Наоя поясняет:       — Очевидно, что тебе здесь не нравится. Очевидно даже, что здесь не твоё место. Ты столько всего умеешь, но эта семья никогда не даст тебе развиться. Это семья вообще ничего не может дать тебе. Ей нечего предложить. Так что бросай её и уходи. Начни новую жизнь, в которой будет что-то стоящее.       Тоджи тоже садится на пол, напротив, и внимательно смотрит в лицо Наои. Он долго не говорит ничего, но Наое не жмёт эта тишина, он чувствует себя спокойно и уверенно. Наконец, Тоджи хмуро спрашивает:       — С чего ты взял, что знаешь, что мне нужно?       — Я не знаю, — Наоя даже улыбается. — Если бы я знал, я приложил бы все силы, чтобы этого добиться. Я хотел бы быть там с тобой. Но я точно знаю, что тебе не нужно. Клан Зенин. Ты с той же уверенностью говорил мне, что я не хочу развалить клан. Я правда не хочу. У меня здесь есть шансы, но для тебя это пустое место. Какой смысл оставаться здесь, другим назло?       — Сбежать — это не мой метод.       — Конечно же, твой, — Наоя даже смеётся, но замирает под взглядом, который стал на секунду точным отражением клинка и предвещал опасность. — Ты тоже знаешь, что тебе здесь ничего не светит, но не хочешь взять ответственность за свою жизнь. Жить в тени клана тебе не по размеру. Я не знаю, что держит тебя здесь — привязанность к отдельным членам семьи? Глупая вредность? Зачем тебе эта семья, Тоджи?       Тоджи двигается вперёд, он оказывается так близко к Наое, Наоя может почувствовать тепло его тела, и его ведёт сладкой дрожью от этого. Тоджи даже нависает над Наоей и вряд ли хочет сделать что-то пошлое, но сердце Наои ускоряет темп, он заставляет себя остановить эти мысли через усмешку. Он говорит:       — Я здесь не за этим, — и достаёт артефакт. — Я хотел донести до тебя свою мысль и передать подарок. Если ты захочешь и дальше бродить невыразительной тенью по этому крошечному, грязному дому — это твоё дело. Но если решишь уйти — он может помочь. Принимаю твои правила: ни секса, ни отношений, ни даже разговоров, я думаю, что смогу тебя игнорировать. Хотя и жаль, конечно.       Тоджи отстраняется и вертит артефакт в руках. Он бросает на Наою прежний задорный взгляд:       — Почему ты вечно думаешь, что я имею какое-то отношение к лесу?       — У тебя тихая поступь, — Наоя легко пожимает плечами. Эта ассоциация появилась слишком давно, чтобы он мог её объяснить. — Ты умеешь прятаться и быть незаметным. Ты больше, чем кажешься на первый взгляд, опаснее, чем кажешься на первый взгляд. Точно лес.       Тоджи усмехается и убирает артефакт в складку рукава. Какое-то время они сидят в тишине, а потом Наоя спрашивает:       — У тебя совсем нет амбиций? — Тоджи бросает только ленивый взгляд, и Наоя принимает это за разрешение продолжать. — Я думал об этом какое-то время, но так и не понял. Ты словно моя противоположность: тебе нормально сидеть в тени, тебе не хочется подчинять людей в целом, тебе не хочется захватить мою жизнь в свои руки, и, я подозреваю, что тебе даже не хочется, чтобы я следовал за тобой в попытке заслужить твоё внимание. Тебе ничего не нужно, ты совсем себя не ценишь.       Сначала Наоя получает долгий, мрачный взгляд, а потом строгий голос:       — Что ты пытаешься сказать?       — Ты достоин большего.       Сказать это легко. Это простой итог в трёх словах, с этого можно было начать и даже не плясать с другими словами вокруг этой простой идеи. Тоджи не оценивает её по достоинству. Наое смешно от этого — Тоджи всегда был на столько шагов впереди, а теперь не видел чего-то, что было так ясно для Наои. Он надеется, что Тоджи, по крайней мере, подумает об этом и, возможно, примет правильное решение.       Подумав, Тоджи хмыкает и расслабленно падает на спину, смотрит в покоцаный потолок.       — Может, ты и прав, — говорит он налегке. — Повзрослел что ли…       — Спасибо, что заметил, — Наоя отвечает почти без иронии.       Пауза снова растягивается, но это приятное время, прямо как раньше. Они словно опять ведут душевный диалог, и Наое тянет под горлом, когда он понимает, что больше этого не случится — вскоре он это потеряет.       — Помнишь, с чего всё началось? — Тоджи начинает новый виток беседы, и Наоя даже не виляет вокруг в попытке продлить диалог: раньше это было уместно, потому что не было никаких ограничений по времени и количеству шансов на разговор. Сейчас Наоя переходит сразу к делу:       — Ты сказал, что мне тебя не достать. Что прискорбно, ведь ты любишь боль.       — Верно, — Тоджи тихо, легко смеётся, этот звук похож на звучный шорох — Наоя снова думает про кроны деревьев.       — Это ещё правда?       Наоя чувствует улыбку в своём голосе, и Тоджи снова смеётся.       — Ты просто ранил меня, Нао — вёл себя, как придурок. Было больно смотреть и быть рядом. Это не было приятно впрочем…       — Я сочту это за признание.       — Думай, что хочешь.       Тоджи поднимается на ноги в три быстрых движения, отряхивает ткань кимоно и прощается жестом. Наоя чувствует, как ужас от расставания падает на него огромной, тяжёлой волной. Он хватается за краешек ткани хаори Тоджи, и Тоджи замедляется. Он смотрит вниз на Наою и уточняет:       — Ты же сказал мне уходить?       — Так и есть, — Наоя не поднимает взгляда.       — Сказал, что сможешь жить без меня, — Тоджи подначивает.       — Я сказал: игнорировать тебя.       — Нао…       Голос Тоджи звучит мягко, почти заботливо, почти вежливо. Это сладкие звуки, и они совершенно не помогают Наое. Наоя просит:       — Просто дай мне немного времени. Я знаю, что нужно делать, я просто… Я…       Тоджи снова опускается рядом и хлопает Наою по плечу. Они почти касаются плечами, они могли бы смотреть в одном направлении, если бы Наоя нашёл в себе силы поднять взгляд.       — Мне тоже было тяжело тебе отказать, — признаётся Тоджи с усмешкой, и Наоя предаёт себя — он поворачивается к Тоджи, ища подтверждения в его лице. Наоя должен убедиться, что это правда. Тоджи снисходительно улыбается, снисходительно смотрит. — Я не буду тебя целовать, — предупреждает он, и Наоя снова тушуется.       — Потому что во мне есть что-то для тебя ценное? — он уточняет, преодолевая неловкость. Каждый раз говорить о таком страшно и больно, и чаще всего в итоге неприятно — Тоджи редко отвечает честно и сразу, больше отходит в сторону, хитрит и бросает насмешки. И всё же, Наоя преследует маленький шанс.       Тоджи касается волос Наои, его щеки и шеи, и очень честно улыбается, когда говорит:       — Ты моя имитация жизни, Нао. И веришь или нет, то, что ты тоже пытаешься от меня отказаться, значит, что я что-то сделал правильно. Нам будет лучше порознь.       Наое сложно в собственном теле, эмоций так много, они все бурные и громкие, и Наоя пытается не позволить им заглушить ясность ума. Если это действительно их последняя встреча — она идёт просто отлично. Наое не хочется это испортить. Но ещё у Наои всё горит внутри, приятно взрывается, когда он слышит в словах подтверждение своих собственных мыслей: Тоджи всё это время относился к нему, как к вложению, даже если отрицал это, даже если говорил, что не пытается передать никакой мудрости.       Тоджи пытался воспитать в Наое что-то, Наоя уверен, что что-то хорошее.       — Совет на прощание, — снова говорит Тоджи, и Наоя очень ясно понимает, что это правда прощание, больше никаких поблажек. Он старается изо всех сил быть в моменте и не уплывать мыслью, и запомнить всё-всё. — Если бы я хотел убить кого-то и не оставить следов — нашёл бы ленточного червя.       Наоя с неловкой усмешкой отвечает:       — Я пока не собираюсь никого незаметно убивать.       Тоджи отвечает со своей суровой серьёзностью:       — Проверяй свою еду.       Он исчезает в саду, и Наоя сидит ещё какое-то время в тишине. Слышится только стрёкот цикад и тонкие редкие птичьи переклички. Эта мудрость такая прямая и понятная, что Наое даже неловко. Конечно, он будет проверять свою еду, и ещё родственников на вшивость. Впрочем, ничего нового.       Когда Тоджи покидает поместье, через неделю или две, Наоя приходит в его комнату, а там всё точно как при Тоджи, только Тоджи нет. Пусто, оборвано, даже фантики ещё в урне в углу, смятый футон на кровати. Наое неудобно, что он нарушил покой этой комнаты, хоть он и знает, что Тоджи уже не вернётся. Наоя пришёл за кимоно, которое так и не вытащено из подарочной коробки — стоит под кроватью. Он забирает коробку к себе, потому что больше взять и нечего — у Тоджи нет никаких вещей, несущих его отпечаток. Всё безликое, каким и он был в этом доме.       Наоя разворачивает кимоно на своей кровати и смотрит на него рассеянно, он не понимает, почему считал, что оно подойдёт Тоджи. Про Тоджи в нём только лесной мотив, а остальное — про самого Наою, про то, что ему нравится. Тоджи было бы тесно в этом кимоно, неприятно, неестественно. Конечно, сочетания цветов, приятная ткань, изысканный узор — всё это прекрасно бы смотрелось на Тоджи, но не соответствовало ему. Кимоно — как отражение самих чувств Наои, которым в жизни Тоджи не нашлось места. Но Наоя ни о чём не жалел — если бы он мог вернуться во времени и изменить какое-то решение, то выбрал бы не менять ничего. Тоджи стоил этого всего, Тоджи столько подарил Наое, и все эти вещи стоили того, чтобы случиться, и чувства стоили того, чтобы их чувствовать. Даже кимоно было слишком хорошо, чтобы никогда его не использовать — Наоя решил, что сможет носить его сам. Когда станет особенно грустно, когда он заскучает по Тоджи, когда кто-то в семье обронит грубое слово о Тоджи.       Можно сказать, что в ближайшее время это его основное кимоно. Достойной вещи — достойный хозяин, как ни жаль, что у них с Тоджи не сложилось.