Хорошо и Плохо

Слова больше не кажутся такими тихими. Топот ног и громкие речи эхом разносятся по зданию, и Владимир почти не чувствует себя. Трое суток без нормального сна, почти объявление самому себе о голодовке и парочка нервных срывов за прошедшие два дня. Он не выносит этого так же, как и не выносил вчера, только с более убитым видом и миллиардами новостных каналов в телеграме. Ему кажется, что за последние часа три их стало в разы больше, и это не даёт покоя, заставляет стучать ручкой о стол в ожидании остальных глав государств. Последним в зал для переговоров заходит Эммануэль. Зеленский задерживает на нём взгляд непозволительно долго и не сразу замечает ответной дерзости в виде широкой французской улыбки и незаметного подмигивания в его сторону. Хороший ход, мсье Макрон. А через неделю происходит так же, пока дело не доходит до личных разговоров по телефону и чересчур долгих объятий на публику. Владимир мог бы закрыть глаза на глупый обычай французов: поцеловать в щеку при встрече или обнять чересчур крепко — хотя Зеленскому казалось, что эта привычка имеет обычай в Грузии — если бы не длинные пальцы, проходящие по его спине слишком ласково, как может быть только при личных встречах у обычных людей. Он хмурится, задумываясь об этом. Уходя глубоко в свои мысли, он порой не замечает, как пристально рассматривает его Эммануэль своими большими серыми глазами. Он хочет прожечь дыру и сделать из него пончик? — в зависимости от того, куда он смотрит. Один раз при разговоре заочно от других Макрон спросил: — Как вы себя чувствуете? Владимир хотел бы ещё тогда заподозрить что то странное в его словах, но ответил как и обычно: — Хорошо. «Хорошо» может подразумевать и «плохо», но не наоборот. Он просто хочет наклеить себе на лоб: «со мной всё хорошо», чтобы у других не проскакивало в голове «плохо», но не наоборот. — Вы уверены? И Зеленского как током пробило. Нет, у него всё хорошо, просто ситуация не подчёркивает этого. В голову ударила усталость, и он попятился назад, облокотившись о холодную стену здания. Хотелось выдернуть наушник из уха, снять нестиранную одежду и исчезнуть тут, на месте, оставив от себя только имя и звание, огородившее его от обычной, рутинной жизни. Эммануэль хватает его за плечо и просит сказать ему пару слов в доказательство того, что всё нормально. А у Владимира словно воздух отняли. В груди лавой разливаются осколки стекла, прожигая по центру огромную дыру. Макрон чуть подталкивает его в просьбе пойти с ним, и Зеленский подчиняется, сдерживая ненавистные слёзы. Как они оказываются в кладовке — Владимир не помнит. Помнит только, как Эммануэль спросил: — Может, вам дать успокоительное? И он будто проснулся. Успокоительное не поможет, оно только усугубит. Зеленский хватает его за руку, и тот дарит ему такой взгляд, что из тысячи он не оставит выбора. Такой взгляд дарят любовники друг другу, никак не президенты. Он тут же успокоился и не смог отвести глаз. — Нет, не надо. — Он бы добавил ещё «пожалуйста», но при таких обстоятельствах это прозвучало бы жалко. Он посчитал, что его слова и так звучат как просьба. Эммануэль мягко улыбнулся и вышел из кладовки, не сказав ни слова. Зеленский счёл это странным, но принимать меры к таким мелочам не удосужился. Идти по течению привычнее.

***

И лишь когда Макрон просит разрешения на поцелуй — Зеленский тут же соглашается, притягивая к себе чужое лицо за шею. Ещё бы сто пятьдесят лет назад это посчитали братским крепким поцелуем, но сейчас руки Эммануэля плавно скользят по его торсу и валят на мягкую кровать, заставляя на время забыть все проблемы и утонуть в его объятьях; не смотреть в окно, пытаясь разглядеть ужас через пелену слёз и отчаяния. Нет, Владимир не боится, это можно сравнить с волнением, с лёгким испугом, с ненавистью, но не с грёбаным страхом. Макрон позволяет ему насладиться, отвести дух. Он делает всё плавно, почти просит ощутить его касания, с таким трепетом осыпающие его тело. Шёпот с примесью разврата, шелест простыней и незабываемый вечер, проведённый вместе. Возможно, Владимир и будет жалеть об этом, но позже. Сейчас волнуют только руки Эммануэля и его мягкие, красивые губы, проходящиеся по гладкой шее Зеленского. — Пожалуйста, не останавливайся. Владимир говорит это неосознанно, и француз на мгновение смотрит на него с непониманием. А по взгляду Вовы и так всё понятно, он просит не только языком, но и телом, делает движения навстречу и просто откликается на все касания дрожью и просьбами на языке, непонятном для Макрона. А ночь проходит будто так и надо. Владимир не в силах больше с собой бороться. Он сидит на чужих коленях в объятиях истомы и жажды человеческого тепла. Эммануэль аккуратно прикрывает их наготу одеялом и прижимает к себе украинца, уже давно уставшего от самого себя. Зеленскому звонят и просят прийти, а после этой просьбы в груди Владимира разливается ужасное чувство пустоты. Его взгляд давно описал состояние, и Макрон перенимает его чувства почти сразу же, как он на него посмотрел. Его ладони обхватывают чужие скулы, и большие пальцы вытирают слёзы с щёк. — Я помогу тебе, если понадобится. И коротко целует мягкие губы Владимира. Зеленскому понадобится помощь в достаточно больших объёмах, чтобы отвлечь себя от кошмарного ужаса, выглянувшего совсем внезапно. Хотя бы час чувствовать себя в безопасности чужих рук и таять от горячих прикосновений — ему нужна человечность в любом её проявлении, иначе он не справится. Он не хлопает дверью, его провожает Эммануэль, напоследок по привычке похлопав того по плечу. Ему теперь должно стать лучше, ведь «хорошо» может подразумевать и «плохо», но не наоборот.