закрой глаза и затянись поглубже,
почувствуй запах моих сигарет.
запомни только — ты мне очень нужен,
но только завтра не забудь прийти
— встречать рассвет.
✿
ваня не помнит, как курить начал, но точно знает, что больше от этого не отделается. когда дым лёгкие заполняет и на горле оседает, ваня чувствует себя живым. он берёт пачку винстона, тихо-тихо выходит из квартиры — чтобы мать причитать не стала — и по ступеням поднимается наверх. серёжа ждёт, ваня знает. они договаривались встретиться пораньше, но пешков позвонил и сказал, что задержится ненадолго. летние закаты на крыше это что-то невероятное. а если на крыше помимо надоедливых птиц есть ещё и серёжа, то вдвойне заебись. ваня пролезает через узкий проход, который несколько раз был забит деревянными досками, и останавливается. впереди сидит пешков, светит волосами цвета солнечного и бьёт ногами по бетонной плите. бессмертных всегда ругал его за это — людям снизу всё прекрасно слышно. но сейчас нет сил это делать. ваня тихо рядом присаживается, кладёт между ними пачку сигарет и переводит взгляд вперёд. солнце. оно льётся лучами тёплыми по коже и волосам, греет совсем немного — вечером становится прохладно. и ване правда жаль, что через полчаса от этой красоты и следа не останется. звезда за горизонт зайдёт, даже не попрощается, скроется за крышами. пешков подбирает ноги, прижимает их к себе и спокойно дышит. им не нужно лишних слов, чтобы друг друга понять. ваня ближе двигается, кладёт ладонь на плечо серёжи и тихо выдыхает, когда чувствует слабую дрожь. по ногам бьёт ветер, а ване хочется обнять серёжу прямо сейчас, потому что невыносимо уже. грудь распирает, бессмертных двигается ближе и прижимается лбом к чужому предплечью, дышит напряжённо и рвано, но пешков рядом успокаивает. он гладит по русым волосам, прядки перебирает и молчит. ваня, как бы серёжа не старался спрятать свои чувства глубоко и надолго, знает всё. он чувствует, как мышцы его напряжены, какие вдохи тяжёлые и какой пустой взгляд — тоже видит. бессмертных всегда говорил ему, что всё наладится, только сам понемногу начинает терять эту веру. но нельзя сдаваться, хотя бы ради серёжи. вдали закат малиново-оранжевый, с облаками переливающимися да небом, темнеющим к востоку. где-то далеко звезды светлеют. ваня бы свою жизнь отдал, только бы это не заканчивалось. чтобы вечность видеть рядом макушку светловолосую, целовать щеки в веснушках — от летнего солнца — еле заметных, согревать дрожащее тело своим теплом, своим горячим сердцем, которое, кажется, догорает. — красиво, да? — одними губами шепчет серёжа. — ты каждый раз это говоришь, серёг... — точно... а ты почему не говоришь? — ваня поднял голову и задумался. а ведь действительно. закат впереди правда отзывается где-то в сердце, заставляет внутреннего эстета ликовать и в ладони хлопать. — а горизонт и без моих слов красивый. ваня снова отвлекается на мысли и не замечает совсем, как темнеет. он всё ещё лежит на серёжином плече. так спокойно. никого вокруг, только они и небо, отдающее последнее тепло дневное. кажется, ваня напрочь в любви тонет, и с каждым разом всё сильнее и сильнее это чувство в душе. это единственное, что греет осенними вечерами и зимними ночами, последнее, что ваня чувствует. под одеялом тепло засыпать только благодаря плюшевому медведю, которого серёжа подарил ему на день рождения. к слову, это был его единственный подарок в этом году. но ваня рад был безмерно, положил мишку в кровать и подолгу залипал на него вечерами, а потом обнимал крепко-крепко, — это ведь от серёжи. ваня знает, что серёжа любит, пусть даже не говорит этого никогда. его пульс быстрый на шее под губами ощущается отчётливо, многое сказать может. и как сердце бьётся быстро, когда ваня к груди его прижимается — тоже. и когда серёжа плачет ему в рубашку, солёные слезы пятнами оставляет до следующего раза, ткань полупрозрачную в руках дрожащих сжимает и говорит, что не выдерживает больше. ваня знает, что любит он, чувствует это каждой клеткой своего тела. на крыше целоваться вечером холодно, днём жарко, а утром до боли в рёбрах приятно. но они сумерки любят, тихие и атмосферные, закат огненный, облака целующий, солнце прощающееся и тёплые после жаркого дня плиты. знаете, когда дома оставаться больно, а курение не спасает — можно укрыться от мира в волосах человека любимого, шептать на ухо приятные слова и целовать кожу тёплую и бледную. встречать закаты и рассветы на крыше родного города, пусть и нелюбимого, зато с пешковым. сам серёжа всегда молчит о чувствах, только когда совсем хуево — открывает душу и плачет навзрыд. ваня понимает. ваня не злится ни капли. главное, что он рядом. сегодня пешков захотел остаться на крыше до полуночи, и кто такой ваня, чтобы отказывать. они скурили целую пачку винстона и за два часа ни слова не сказали, вслушивались в дыхание друг друга и летали в мыслях хаотичных. ване до боли приятно ощущать под пальцами серёжины ладони прохладные и гладкие, приятно без лишних слов взять его за подбородок и притянуть к себе — поцеловать — с чувством и трепетом, отзывающимися бабочками в животе. серёжа любит пользоваться гигиеничкой со вкусом мяты, и губы его такие сладкие, что ваня не может устоять. снова и снова целует, гладит кудри осветленные и сожжённые и ни о чем не переживает. солнце скрылось. осталось только тёмное небо с мерцающими точками, когда они отстранились друг от друга. просто смотрели на звезды, а потом в глаза напротив, сверкающие огоньками. глаза, в которых таится что-то намного больше, чем космос. ваня никогда не знал и не интересовался вопросом что такое любовь? он считал, что поймёт это, как только почувствует. и когда серёжа рядом курит тихо, под нос песню знакомую напевает, смахивает влагу со щёк, любуясь небом, ваня понимает, наконец. это чувство дороже денег, дороже оценок в школе, дороже самых классных сигарет. пусть денег у вани не было, оценок хороших — тоже, да и лаки страйк в его руках окажется, например, никогда. но он отчего-то свято уверен, что ничего из перечисленного не сможет заменить его серёжу, который в рваных джинсах и футболках с принтом ранеток ходит, курит вместе с ним сигаретки дешёвые и любит часами на небо залипать и созвездия выискивать. серёжа, который последние деньги на плюшевого медведя с розовым сердечком на груди потратил, только бы ваню порадовать. и с серёжей ничего не страшно. малиновые закаты каждый раз кажутся разными, хотя солнце вроде бы одинаково светит, и небо остаётся таким, как прежде. но всё иначе с пешковым. его руки на шее сотни звёзд внутри взрываться заставляют, губы на щеках вынуждают кровь к лицу приливать и уши краснеть. трепет в груди, когда пешков даёт затянуться своей сигаретой, даже спустя долгое время не ушёл. ване нравятся пальцы серёжи на губах своих израненных. да бесконечно перечислять можно, что ване в нём нравится. и не нравится. ваня не любит шрамы на его запястьях широкие, не любит его руки дрожащие, когда он в школу утром приходит, не любит его страсть к курению, хотя сам грешит. хочется закрыть серёжу телом своим от боли и серости внешнего мира, обнять крепко и сказать, что всё хорошо, я рядом. ваня громкими словами иногда разбрасывается о том, что однажды они убегут из этого города вдвоём туда, где будет тихо и солнечно, ярко и свободно. серёжа не верит, но кивает и улыбается легонько, снова скользит пальцами по шее русого и целует, как в последний раз, пламенно и мокро. серёжа не говорит о чувствах, он их показывает. показывает всеми действиями и поступками, губами на ваниных и мимолётными касаниями, лёгкими и нежными, как плывущие мимо пушистые облака. ваня стелит на плиту остывшую свою кофту, чтобы серёжа не замёрз и не заболел. лето, но ваня всё равно волнуется за него. серёжа фыркает на его заботу, но отворачивается и не может улыбки сдержать, а бессмертных знает об этом и улыбается сам. серёжа невероятный. — ты никак не можешь запомнить, где находится малая медведица? — тихо спрашивает серёжа, когда ваня снова ищет глазами знакомое созвездие, но выдыхает и переводит взгляд на кеды свои поношенные, так его не увидев. — нет. хоть убей, не могу я твои эти медведицы запомнить. — серёжа аккуратно берёт ванину руку, будто это не рука вовсе, а кружка фарфоровая, тянет её вверх, показывая. — смотри, ванюш, хвост большой медведицы видишь? — ваня кивает. — проводишь линию наискосок вправо... вот так. и встречаешь яркую звезду. нашёл? ты сразу её заметишь. — ага. только она больше не на ковш, а на зигзаг какой-то похожа... — ковш тоже на медведя мало чем похож, ванюш. ваня улыбается. когда он шутит, сердце бьётся на порядок быстрее, каждая клетка наполняется теплом и любовью. и ване совсем не интересны эти созвездия многочисленные, не интересны звёзды в принципе, но если серёжа на ухо шепчет о стрельце и деве, которых вообще не отличишь друг от друга, то ваня готов слушать о небе ночном часами. потому что любит. голос любит его, дыхание на ухо и то, как он руку его по полотну тёмному водит. и пускай в голове бардак, да и в жизни тоже, но серёжа единственный, кто может расставить всё по местам, пусть не сразу, но может. ваня придвигается ближе, касается своим плечом чужого и на город смотрит горящий. он не вызывает чувств тёплых, воспоминаний, он ничего не вызывает, кроме грусти и тоски. но факт того, что ваня встретил здесь пешкова, заставляет всем сердцем это место полюбить и благодарить вселенную за то, что так вышло. за то, что серёжа рядом. — и как долго ты собираешься ещё туда смотреть? — спрашивает ваня шёпотом, переводя взгляд наверх — куда смотрит серёжа. а он на секунду замирает, поворачивается и с влажными глазами произносит фразу, от которой ваня готов кричать, сердце его готово из груди выпрыгнуть, а тело — разорваться от бьющихся наружу чувств. — до тех пор, пока буду любить тебя, ваня.