Жесты

Сказать честно, лучшим в своей работе (после денег, естественно) Джон считал возможность путешествовать. Тем более за чужой, очень раздражающий периодически своими размерами счет. И путешествовать стало еще приятнее, когда появился такой напарник, как Лавкрафт — он вроде есть, но где-то не здесь. Если вдруг станет одиноко — можно с ним поговорить, если станет скучно —можно ненадолго к нему пристать, но с ним спокойно. И у него (видимо, в силу нечеловечности) довольно странное виденье мира, которое всегда можно обсудить. Ах да, забыли маленький побочный эффект от долгого общения с Лавкрафтом — ты невольно узнаешь о море все, в том числе такое, чего бы лучше не знать. Вероятно, эти знания как-то просачиваются в мозг через прикосновения щупалец, ничего другого Джон предположить не мог. Ну еще возможен факт того, что пока он спит, напарник что-то делает с его мозгом, но если учесть то, что Лавкрафт спит в два раза больше него, это маловероятно. Да и собственно зачем? Но больше всего Джон в своем напарнике любил его способность наслаждаться моментами. Ну или просто не мешать это делать ему. Стейнбек, в свое время персмотревший красивых фильмов про путешествия, просто не мог не останавливаться периодически в каком-нибудь поле у черта на куличиках и смотреть на… Ну на что-нибудь. На закат, на рассвет, на росу на траве, на вон ту странную корягу, которая на лису похожа. Когда у Джона напарником был Твен, такие моменты превращались в бесконечную череду нытья на тему «ну какого хуя мы тут встали, нам же недолго еще до города, я домой хочу». А Лавкрафт просто вылезал (точнее вываливался) из грузовика и молча садился рядом с ним на капот, если вообще просыпался. Как оказалось, вдвоем смотреть на красивые вещи приятнее. Особенно теплой летней ночью, когда просто наблюдать за звездами внезапно становится жутковато из-за прохладного ветерка. — Мм. Мистер Лавкрафт? — Джон не поворачивает головы, но почти чувствует, как это сделал его напарник. Ветерок кидает в его сторону кончики чужих длинных волос, покачивает кепку на голове и забирается под воротник рубашки, заставляя вздрогнуть. Пару секунд Джон ждет, пока ему ответят, но, кажется, Лавкрафт считает, что повернуть голову — полноценный ответ. — Звезды сегодня красивые, да? — Вблизи были красивее, — на эти слова Джон уже поворачивается, непонимающе приподнимая брови. — Я думал, вы в океане живете? — Ну да, — Лавкрафт медленно кивает, сцепляет руки на коленях в замок и молчит некоторое время, собираясь с мыслями. — Дело в том, что… Я уже плохо помню, но наш народ вроде как… — он прерывается на пару секунд, пытаясь вспомнить очередное значение человеческого слова. — Пришел оттуда. Или прилетел. Я не уверен, как правильно описать это на вашем языке. Ты же меня понял? — Да, но знаете, информацию о том, что вас много, мне еще нужно принять и обработать, — Джон улыбается, забавно прикрывая глаза, и старается не думать о том, что таких же, как Лавкрафт, еще целый народ. Своего напарника он не боялся — а вот остальные пробуждали тот самый страх перед монстрами, которые придут ночью, сожрут, а косточки потом выбросят на какие-нибудь дальние окраины Ада. Потому что Лавкрафта он знал уже некоторое время и успел понять, что он нисколько не страшный, а вот насчет остальных он не был настолько уверен. — Не нужно, — после очередного взгляда Джона, который Лавкрафт расшифровал как просящий объяснить (почему у людей такая сложная мимика), он вздохнул и снова попытался понять, как лучше объяснить на человеческом. — Я давно уже остался один. Остальные… Ушли. Не обратно, а вообще. Такое бывает, когда наш народ живет слишком долго — в один момент они просто заснули и исчезли. Я не знаю, куда. Наверное, когда-нибудь и со мной такое случится, но остальным вроде не очень нравилось на вашей планете. — А вам? — Джон в глубине души понадеялся, что нравится. Потому что он, во-первых, уже привык к Лавкрафту, а если он куда-то уйдет, Стейнбеку в напарники снова дадут Марка. А во-вторых… Ну не хотелось, чтобы он уходил. Просто не хотелось. — Ну… Вроде да, — Лавкрафт посильнее сжал руки, не давая им превращаться в щупальца. Ох, теперь это случилось с кончиками волос. Нужно поскорее успокоиться и перестать говорить — это слишком сложно. И он опять начинает нервничать, хотя из-за этого что-нибудь точно превратится в громадный кусок щупалец. Ему не нравится обсуждать с напарником темы типа его происхождения, потому что он просто не знает, как объяснить, что именно он хочет сказать. — Эй, вы чего? — Джон наклонился чуть вперед, заглядывая в лицо напарнику, который внезапно замолчал и теперь смотрел куда-то перед собой, почти до крови прикусив губы. Его волосы завивались позади переплетениями темных щупалец. Спустя пару секунд они снова стали человеческими, а Лавкрафт, кажется, пришел в себя. — Все в порядке, — он трясет головой и кидает взгляд на Джона. — Я задумался. — Ну ладно… Кстати, — на лице Стейнбека расплывается улыбка, как будто позаимствованная у Марка. Нет, он не собирается также глупо шутить, как Твен, просто… Одна идея есть. — Вы когда-нибудь смотрели фильмы? — Один раз сходил и мне не понравилось, — Лавкрафт говорит медленно и тихо. — Там было что-то про горы и… То, что люди называют магией. Вроде. — Тяжелый случай… — Джон вздыхает. Кажется теперь он не сможет объяснить напарнику, что и главное зачем он хочет, ну да ладно. — Смотрите, — Лавкрафт опять воспринимает буквально и начинает внимательно наблюдать за тем, как Джон размахивает руками. — Нет, всмысле слушайте. В фильмах, которые я люблю смотреть очень много красивых моментов. Так вот, сейчас если бы я был главным героем в фильме, я бы сначала посмотрел на звезды, а потом с вероятностью сто процентов пригласил бы свою красивую напарницу потанцевать. Напарницы нет, зато есть вы. — И? — судя по всему Лавкрафт не понял, что от него нужно, несмотря на довольно красноречивые (вроде) жесты Джона. Тот вздохнул. — Короче, давайте потанцуем, — Стейнбек спрыгивает с грузовика и протягивает руку напарнику. — Я не умею, — Лавкрафт все равно спускается на землю. — Насколько я знаю, в таком случае я буду просто отдавливать тебе ноги. Но если ты хочешь, я могу попробовать. — Прекрасно! — Джон берет в руки телефон и быстро включает ту самую песню, которая пылится в плейлистах уже давно ради этого самого момента. — Я вас научу, это совсем несложно. Но если честно я и сам не особенно хорошо в этом разбираюсь. Лавкрафт в ответ только пожимает плечами, глядя как Джон проверяет, нет ли около них пеньков и коряг, о которые можно споткнуться. Для этого им хватит собственных ног. За это время песня на его телефоне успевает закончиться и включиться заново. — Так, теперь идите сюда, — Джон хватает напарника за рукав пальто, подводит к относительно чистому месту. — Теперь вам нужно положить руку мне на плечо, — Лавкрафт колеблется пару секунд, но все-таки выполняет. Почти незаметно вздрагивает, когда на его талию ложится чужая ладонь. — Мм, ага, теперь возьмемся за руки. Те, которые свободны, мистер Лавкрафт. Так… Да, теперь объясню, как танцевать: я буду считать, на раз я иду вперед этой ногой, а вы назад вот этой и… Сказать честно, Лавкрафт довольно быстро потерялся в том, что ему нужно и не нужно делать, а главное — когда. Нужно ходить. Куда? Ладно, наверное, когда они начнут, станет понятнее. К сожалению не стало. Первые пару минут они больше наступали друг другу на ноги и из-за этого извинялись (в основном Лавкрафт), либо тихо матерились (конечно же Джон). Песня успела закончиться уже раз пять к тому моменту, когда оба вошли в какой-то свой ритм, совершенно с ней не совпадавший. Еще пара минут ушла на то, чтобы подстроиться под музыку. И, кажется, Джон наконец-то был счастлив получить свой момент, как фильмах. Он медленно кружился в танце, под звездным небом, а играла та самая песня, под которую он всегда мечтал это сделать. Раньше жуткий, прохладный ветерок теперь не беспокоил вовсе. Все было идеально, пока… — Да ебаный ты в рот! Экран телефона пару раз мигнул и вырубился прямо в руках у Джона. Так, кажется в фильмах не учитывалось слишком много факторов: абсолютно неумеющий танцевать главный герой, такой же напарник, а также не бесконечная (к сожалению) зарядка мобильника. Черт, почему он раньше об этом не думал. — Кажется, больше мы танцевать не сможем, — Лавкрафт кинул мимолетный взгляд на Джона, кажется мыслено умолявшего телефон магическим образом включится. — Я надеюсь, тебе понравилось. — Ну… В общем было неплохо, — у Джона настойчивое ощущение, что он что-то забыл. Что-то важное, очень, что часто в фильмах и книгах бывает, а он так и не сделал. Что же. А, точно! — Осталось только одно. Дайте руку. Лавкрафт чуть хмурит брови — кажется его напарник собирается сделать какой-то из странных человеческих жестов, еще более непонятных, чем многозначные слова. Но руку протягивает, сомневаясь, какую лучше. Наверное все-таки правую? Или здесь тоже есть свои, человеческие правила, которых он не понимает и не знает? Хотя обычно используют правую руку для всего… Он не успевает окончательно додумать мысль. Чувствует, как к холодной, сухой ладони прижимаются теплые губы Джона. Всего на секунду, но секунды хватает, чтобы Лавкрафт чуть не сошел с ума, потому что что происходит? И почему это приятно, а? Понимает, что опять перестал себя контролировать и кончики волос начали завиваться щупальцами. Секунда проходит. Джон останется с довольной улыбкой, кажется говорит что-то про «теперь точно как в фильмах» и смеется. — Что означает этот жест? — Лавкрафт наконец-то выдавливает из себя вопрос, справляясь с волнением из-за того, что это опять звучит для Джона глупо. Опять. Когда-нибудь он перестанет спрашивать очевидные для людей вещи, но до этого еще слишком далеко. — Ну, в данном случае это благодарность за танец, — Джон пожимает плечами. И когда он успел привыкнуть к объяснениям каждого своего слова и жеста? Его это даже перестало раздражать. Теперь это почему-то кажется… Нет, черт, только не милым. Нет, нет, нет. Не настолько он привык к Лавкрафту. — А… — Но вам не нужно это делать, — Джон успокаивает напарника улыбкой. — Тем более так было принято очень давно, вы можете не волноваться о том, что не знаете этого. Лавкрафт кивает. Пару секунд смотрит в пространство перед собой, переваривая новую информацию о жизни людей. Вот эта не такая сложная, как все остальное. И вроде даже не должна пригодиться, он танцевать больше ни с кем не собирается. Он забирается в грузовик вслед за Джоном, который, видимо, свой момент уже получил, кидает взгляд на него и достает из бардачка очередную шоколадку. Нет, танцевать он больше никогда не будет. Наверное. Только если Джон снова захочет момент, как в фильмах. *** — Лавкрафт, подъем, мы идем пить! — Джон постучал в дверь. Дернул на себя, та открылась (скорее всего напарник даже не знал, что ее можно запереть). В комнате царила абсолютная темнота — шторы задернуты наглухо, а где выключатель — очень большой вопрос. Скорее всего рядом с дверью, но на этом месте стоял огромный книжный шкаф, и Джон бы не удивился, если бы оказалось, что Лавкрафт задвинул выключатель мебелью. Где-то ближе к противоположной стене угадывались очертания кровати, откуда в ответ на слова Джона раздалась череда маловразумительных звуков, которые, скорее всего, являлись родным языком его напарника. Так бывало иногда, когда Лавкрафт засыпал глубоко и надолго — проснувшись, он мало осознавал где он. — Эй, просыпайся, — Джон подошел к кровати и дернул на себя кусок одеяла. Под ним зашевелилось нечто примерно также понятное, как и слова раньше. Через пару секунд тело под одеялом приняло более человеческие очертания. — Что случилось? — Лавкрафт медленно сел на кровати продолжая кутаться в одеяло. Потер глаза, убрал с лица волосы и откинул их подальше за спину. Уставился на своего напарника, сидящего на кровати рядом с ним, видимо, пытаясь понять, что от него нужно. — Наш Фицджеральд решил устроить вечеринку для Гильдии, ты что, не знал? — не получив ответа, Джон попытался разглядеть что-то в окружающей темноте. Лавкрафт, конечно, не сильно разбирался в человеческой мимике, но на подобные вопрося обычно не отвечал, лишь кивая или качая головой. — Мм. Извини, можно мне включить свет или хотя бы раздвинуть шторы? Я даже тебя не вижу. — А вот так? — после этих слов кожа Лавкрафта словно засветилась изнутри каким-то странным, чуть голубоватым светом. Джон лишь немного нервно улыбнулся, ничего не отвечая. Лавкрафт после этого светиться перестал. — Прости, наверное это выглядит не очень нормально… Ты можешь открыть шторы. И я не знал, что наш босс решил что-то устроить. — Не что-то, а вечеринку. Здесь, на базе Гильдии. Теперь я не только бензин трачу за его счет, но и выпью бесплатно, — Джон радостно улыбнулся, раскрывая шторы. Совсем немного правда, ведь Лавкрафту после такой темноты будет неприятен слишком яркий свет, но теперь он мог хоть что-то видеть. — Правда, насколько я знаю, придут не все, вроде Мелвилл сейчас вообще не здесь, По как обычно пишет что-то, я даже не знаю, получил ли он записку от Луизы. Ты, видимо, тоже ничего не получил? — Не знаю, она вроде стучалась ко мне сегодня утром, но не стала заходить, поэтому я не обратил внимание, — Лавкрафт чуть сощурил глаза от света закатного солнца, закутался посильнее в одеяло и прислонился спиной к стене. — Но зачем мне туда идти? — Я знаю, что в твоем понимании веселиться это немного не то, что мы собираемся делать, но мне кажется тебе стоит попробовать, — Джон взъерошил себе волосы на затылке. Снова улыбнулся. — Мне будет там скучно без тебя. Тем более я не хочу сидеть рядом с бухим Марком, если ты пойдешь со мной он вряд ли будет ко мне лезть. — Ну… Ладно, наверное… — Прекрасно! — Джон похлопал вздрогнувшего от неожиданности Лавкрафта по плечу и встал с кровати. — Собирайся, я подожду тебя в коридоре. Честно сказать, когда Лавкрафт через несколько минут оказался в небольшом зале, исполнявшем роль бара, единственное, что показалось ему относительным плюсом в ситуации — приглушенное освещение. Из остального были: громкая музыка (не очень приятно), стойкий запах алкоголя (неприятно), слишком мало места (вообще ужасно). Еще одним плюсом можно считать то, что Джон аккуратно взял его за плечо и так довел до барной стойки. Лавкрафт сел на высокий стул (тоже не очень удобно) и наконец-то смог оглядеться. За отдельным столиком устроились Луиза, Маргарет и Люси, забрав с собой все безалкогольные напитки в баре, рядом с ними с бутылкой дорогого вина устроился Фицджеральд, справа от Лавкрафта сидел как всегда невозмутимый Натаниэль, периодически кидавший странные взгляды на Марка напротив, который только за последние минут десять выпил несколько стаканов чего-то, что определенно было очень крепким. А где-то через полчаса напился и Джон. Если честно, это не было большой неожиданностью или тем, с чем Лавкрафт раньше не сталкивался, нет, Джон любил выпить, хотя в присутствии своего напарника отдавал предпочтение малоалкогольным напиткам, ну или хотя бы не хлестал их литрами. Да он собственно и сейчас так не делал, просто видеть действительно пьяного Джона, который явно не совсем понимал, что делает было… странно. Ужасно непривычно. Потому что Лавкрафт привык, что его напарник всегда контролирует ситуацию и его самого. — Лавкрафт, — Джон прижимается непривычно горячим лбом к его плечу, рукой шарит где-то в его волосах, аккуратно гладит их, а пальцами другой дергает рукав его пальто. — Лавкрафт, я тебе говорил, что у тебя… У тебя волосы мягкие. А еще ты весь такой холодный, знаешь, немного на труп похож, но мне это ужасно нравится. Может это из-за того, что ты ешь так много мороженого? — Нет, ты раньше ничего не говорил мне про волосы, — Лавкрафт неожиданно не ощущает в себе раздражения или неловкости из-за странных слов напарника. Сейчас он, если честно, чувствует странное желание дать Джону делать то, что он хочет, а самому потом проконтролировать, чтобы он смог нормально добраться до комнаты. А еще спустя пару секунд Джон приподнимает голову и осторожно прижимается теплыми, просто ужасно теплыми, губами к его щеке. Задерживается так на мгновение и отстраняется, сразу же громко рассмеявшись. — Да, знаешь, правда на мороженое похоже… — Джон, ты можешь мне объяснить, что означает то, что ты только что сделал? — Лавкрафт все еще не умеет читать жесты и мимику людей, но почему-то ему становится немного неловко, в основном из-за того, что Джон сделал это прилюдно. — Мм? Сейчас это означает, что я пьяный в стельку и тебе лучше свалить от меня подальше, пока я не натворил еще большей херни, — Джон смотрит на него чуть виновато, немного отодвигается, переставая цепляться за его рукав. Лавкрафту хочется уточнить, что же тогда означает этот жест обычно, но понимает, что ему сейчас вряд ли ответят. Нужно ли ему уйти сейчас? Нет, если Джон совсем напьется никто больше не потащит его на себе в комнату, а Марк скорее всего разрисует ему лицо или сделает что-нибудь более неприятное. Наверное, его для этого и просили прийти. — Джо-о-он, — Марк то-ли специально, то-ли от переизбытка алкоголя в организме, тянет слова, почти мурлычет их, подсаживаясь к Стейнбеку. — Чмокнешь меня тоже? — Да, Марк, ты чмо, — Джон резко разворачивается к нему. На его лице читается очень забавная сейчас, в сочетании с заплетающимся языком и ярко-алыми щеками, решимость. Вероятно, решимость обматерить бывшего напарника. — Ну, Джон, ну я целоваться хочу, что мне дела-а-ать… Примерно после этого момента Лавкрафт решил, что находится в помещении с абсолютно бухим Марком — одна из самых его неприятных и неудобных вещей в мире. Поэтому он, захватив с собой три или четыре коробки шоколадного мороженного, отсел подальше от барной стойки и поближе к более адекватной части Гильдии за еще один отдельный столик. Тем более так он выполнил сразу две просьбы Джона: пойти вместе с ним и свалить от него подальше. Если честно он не совсем понял смысл слова свалить, но, вероятно, оно означало уйти. Лавкрафт очень надеялся, что не ошибся. Все то, что Джон назвал вечеринкой за счет Фицджеральда закончилось ближе к часу ночи. Собственно, как такового окончания не было, но после того, как ничего не соображающий Марк повалил абсолютно трезвого Натаниэля на ближайший к ним столик, сначала поцеловав в засос, а потом заснув на нем же, Френсис решил, что его подчиненным явно хватит и (не без помощи Луизы и Маргарет) выгнал всех из бара. Лавкрафт потом рассудил, что босс правильно сделал, потому что Джон к тому моменту тоже уже дошел до состояния несостояния. А по Гильдии потом еще давно ходили слухи, что Натаниэль тащил спящего Марка на руках в свою комнату. Больше Фицджеральд вечеринки подчиненным не устраивал. *** Да, Джон любил путешествовать из-за тех самых моментов, как в фильмах. Если честно, у него даже был список того, что ему хочется повторить и (во многом благодаря Гильдии) пункты в нем очень быстро помечались аккуратной галочкой, хоть новые и возникали с такой же скоростью. Пунктов было много. Очень. Но черт, ни один из них не включал в себя ту идиотскую штуку из ромкомов с одной кроватью на двоих. Так почему? Этим вопросом задавался Джон, осматривая безусловно хороший, явно дорогой номер, который Гильдия для них сняла в городе, где была их цель. Но с одной, мать ее, кроватью. Тоже, конечно, очень хорошей, большой двухспальной кроватью, но Джон был бы рад, если бы она сейчас магическим образом разделилась на две менее удобных. Ладно, нельзя сказать, что Джон бы не хотел переспать с Говардом, но он себе это как-то не так представлял, знаете ли. — Если ты хочешь, я мог бы поспать на полу или остаться в грузовике, — Говард потянул напарника за рукав рубашки, в глубине души надеясь, что тот откажется. — Нет нет, я знаю, как тебе важно хорошо поспать, так что будет лучше, если это сделаю я, — Джон покачал головой, про себя вспоминая все молитвы Натаниэля и подбирая ту, которая повысит шансы на отказ Говарда. — Но ты человек, для тебя сон важнее. — Но я уже давно привык спать в не очень хороших условиях. — Я могу растекаться в щупальца и привыкать в любому пространству, так что… — Говард, лучше ты поспи на нормальной кровати, я просто хочу… — Нет, будет лучше если ты поспишь на нормальной кровати… — Я уже привык к этому, тебе не нужно жертвовать хорошим сном, — после этих слов Джон кинул взгляд на Говарда и, черт, кажется у того закончились аргументы. Ох, зачем его таким вежливым-то растили, а? Одни проблемы от этого. — Ну… Раз ты настаиваешь… — Говард нервно крутил в пальцах прядь своих волос. Ему казалось, что что-то в ответах Джона было не так. И… Ему не хотелось спать на полу и не хотелось, чтобы напарник спал на полу. Тогда может?.. — Может поспим вместе на одной кровати? — А? Да, давай, прекрасная идея… Подожди, что? — Джон на секунду впал в состояние, которое можно описать примерно как «Говард, твою мать, скажи, что мне послышалось, потому что я могу и не отказаться». — Мм… Ладно, да. Так будет обоим удобно, тем более кровать большая… — Если тебе не нравится мое предложение, то я могу поспать на полу, — он натянул на лицо улыбку. Стейнбек как-то сказал, что она помогает проявить дружелюбие и заботу, хотя Говард, если честно, не совсем понимал какой в этом смысл. Он только знал, что иногда сам улыбается, сам того не замечая и почему то это происходит, когда Джон смеется. — Нет, нет, все в порядке, — Стейнбек замахал руками, улыбнулся в ответ. Потом покрутился на месте в поисках настенных часов, хотя у него были свои на запястье, зашел в ванную и проверил, есть ли там мыло (ну вдруг?), зачем-то спустился вниз посмотреть на припаркованный грузовик, хотя они вышли из него всего полчаса назад. Черт, он должен найти себе какое-то занятие, просто обязан, иначе будет торчать в комнате рядом с Говардом, выглядя ужасно глупо. Хотя, подождите, кто в такой ситуации не выглядел бы глупо? Кто-то, кто умеет делать каменное лицо в любой ситуации? Так он вроде умеет. Но все равно глупо. Очень. Или просто ужасно неловко, непонятно только из-за чего именно. Очень хочется, чтобы поскорее наступил поздний вечер и можно было лечь спать, вот только из головы как-то вылетело, что тогда будет еще хуже. Блять, ему придется спать в одной кровати с Говардом, с гребаным Говардом! Появилось сильное желание пока не поздно придушиться к херам галстуком, который без дела валяется в бардачке машины. Но нет, не может же он упустить такой шанс! Так, секундочку, Джон Стейнбек, ты хочешь поспать со своим напарником в одной кровати или нет? Секундочки не хватит, простите. Черт, всем его тупым клеткам мозга нужно собраться в одну большую поумнее и попытаться понять, чего он вообще хочет, но это, кажется, слишком сложно. — Джон? — его аккуратно трясут за плечо, сразу же убирая руку. Он поворачивает голову и видит около себя Говарда, уже переодевшегося и с почему-то мокрыми волосами. — Прости, если я тебе помешал, просто… Уже одиннадцать вечера, мы обычно в это время ложимся спать. — Да, да, только в душ схожу, — Джон встает с кресла, в котором, оказывается, все это время сидел и снимает, наконец, кепку. — Я там только что был и, кажется, та штука, которой нужно мыть волосы почти кончилась, — так вот почему у Говарда волосы мокрые. Джон не исправляет, что «та штука» называется шампунь, только кивает и закрывает дверь ванной, пока напарник залезает под одеяло. Черт, и когда ему начало казаться милым то, что Говард иногда не может вспомнить самых простых человеческих слов? И когда он научился различать ситуации, в которых напарник хочет, чтобы ему подсказали, от тех, когда лучше чтобы «та штука» осталась «той штукой»? Прохладный душ помогает прийти в себя, хотя у Джона такое ощущение, что голова продолжает гореть и сейчас взорвется. Потому что да, он все еще не может решить, как относится к ситуации. И да, клетки мозга все еще очень организованно и все вместе тупят. Когда он выходит из душа, Говард уже спит, свернувшись клубочком и стараясь занимать как можно меньше места. Джон осторожно, чтобы не прервать чуткий сон, накрывает его одеялом (оно тоже одно) и ложится поближе, сам не понимает зачем. Может быть потому что Говард холодный ужасно, и его на подсознательном уровне хочется согреть. В может быть его мозг все-таки решил пользоваться возможностью. Джон только знает, что засыпает чертовски быстро и спокойно, уже в каком-то тумане ощущая прикосновения чего-то прохладного, но ужасно приятного по всему телу. Просыпается уже глубокой ночью, в полной темноте, крепко, но очень бережно прижатый к чужой груди. И мать его не руками. Щупальцами. Если честно, Джону очень сложно было бы объяснить, что он чувствует по этому поводу, потому что одна часть его мозга сейчас визжит от счастья ну потому что «ааааа я так давно хотел их потрогать, а теперь меня ими обнимают ааааа», а вторая (вероятно, более практичная) часть, устало косясь на первую спрашивает «а как нам собственно из них выбираться?». И вот на этот вопрос Джон даже отвечать не хочет, потому что во-первых щупальца обнимают его так крепко, что да, из них действительно не выбраться, не разбудив Говарда, а во-вторых собственно зачем это делать? Правда пошевелить слегка затекшими конечностями было бы, несомненно приятно. Но руками-то он двигать может, значит надо, пока есть возможность, выполнять одно из самых странных своих желаний. Трогать. Трогать эти щупальца. Потому что они слишком приятные на ощупь. Такой специфический антистресс, без разрешения залезающий под одежду и невероятно приятно обнимающий. Аккуратно, чтобы не мешать чужому сну, двинув руку, Джон касается почему-то слегка бархатистой поверхности щупальца рядом со своим лицом. Осторожно гладит, легонько тыкает пальцем в присоски (интересно, от них следы на коже останутся?), сам не зная почему тихо смеется. Чувствует, как Говард после этого начинает ворочаться во сне и замирает, надеясь, что не разбудил. Обычно надежда умирает последней, но не в этот раз. Говард приоткрывает глаза, не выпуская Джона из объятий переворачивается на спину и обратно на бок, уже окончательно открывает глаза, фокусируя взгляд на напарнике. — Джон? — еле слышный, чуть хриплый шёпот. А потом лицо Говарда приобретает какое-то испуганное выражение, и он за секунду убирает щупальца, отодвигаясь от Джона к краю кровати. Кусает губы и опускает глаза. — Прости, я… я не хотел, правда, это случайно получилось и… Я не сделал тебе больно? — Эй, ты чего, — Стейнбек с непониманием смотрит, как Говард с какой-то паникой в глазах отползает на самый краешек кровати, судорожно сжимая пальцами свой собственный рукав. Неужели он подумал что Джону были неприятны эти объятия? — Все в порядке. — Нет, нет, тебе не нужно так говорить, я знаю, что та моя форма отвратительна, — Говард начинает едва заметно дрожать. Голос тоже. И чувствует он себя просто ужасно. — Прости меня. — Подожди, Говард, почему ты так решил? — Джон правда не понимает. Потому что то, во что превращается его напарник, его щупальца и вообще он сам — по мнению Джона просто прекрасно. — Все так говорят. Все люди, — голос срывается на едва слышный шёпот. — И это правда. — Нет, — Джон протягивает руки и аккуратно берет лицо Говарда в свои ладони, поднимая его к себе и утирая со щек тонкие дорожки слез. Он и не думал, что его напарник может плакать. И что его так сильно волнует чужое мнение о себе. — Ты нисколько не отвратителен для меня. — Но… — Выслушай меня, прошу, — Джон слегка улыбается, надеясь, что Говард помнит, что улыбка часто означает поддержку. — Я давно знаком с тобой. Ты тот, кто просит меня купить мороженое на каждой заправке и очень, очень мило радуется, когда я покупаю еще и шоколад. Ты часто нервничаешь по мелочам и я счастлив, что могу помочь тебе успокоиться. Ты почему-то считаешь, что то, как твои волосы превращаются в щупальца — ужасно, но черт, Говард, для меня это ужасно красиво. Джон аккуратно стирает слезы с лица все еще дрожащего напарника и снова улыбается ему. А потом в каком-то странном порыве притягивает его к себе и мягко целует в лоб. Чувствует, как Говард дернулся и отстраняется. — Что означает этот жест? — Ну…— ох, он должен был подумать об этом раньше. И да, Джон уже даже перестал удивляться. И да, он рад, что Говард, кажется, переключился с прошлой темы на что-то новое. — Поцелуй в лоб означает заботу, поддержку и вообще чувства типа «мой хороший, хватит загоняться, ты не заслужил всего этого дерьма». Примерно так. Обычно так делают люди в довольно близких отношениях. — Спасибо, — Говард не уверен, за что конкретно благодарит — за объяснение или за поцелуй. Потому что одно без другого как-то не воспринимаются. И еще… Это приятно. Очень. И он невероятно счастлив, что Джон считает его красивым. Все это — странные, непривычные для него эмоции. — Ты правда… не считаешь меня ужасным? — Правда, — Джон кое-кае удерживается от того, чтобы снова поцеловать Говарда в лоб. Потому что он кажется буквально сияет от счастья. Что? Щёки и кончики ушей Говарда после слов Джона начинают заметно светиться каким-то близким к зеленому цветом. — А ты сейчас покраснел или?.. — Что? — Говард кажется не совсем понимает о чем речь. Прикладывает руки к щекам, пытается их разглядеть и в конце концов поднимает невероятно смущенный взгляд на Джона. — Кажется да. Но насколько я знаю у людей это немного по-другому выглядит. — Не немного, — Джон сейчас очень надеется, что из его глаз не вылетают сердечки. Потому что ему нравится в Говарде абсолютно все, а особенно то, что выглядит «немного» не по-человечески. — Но это мило. Говард ничего не отвечает. Только забавно жмурит глаза на пару секунд, а потом прижимается к груди Джона, цепляясь пальцам за его плечи. Медленно, неуверенно кончики волосы становятся все менее человечными и все больше похожими на щупальца. Они аккуратно скользят к телу Джона, обвивают его почти как раньше, но гораздо осторожнее. Говард боится ему навредить. А Джон счастливо улыбается и обнимает его в ответ, притягивая ближе к себе, хотя ближе, кажется, уже некуда. Заполучил себе хтонь в напарники и лежит довольный. *** Джон тяжело вздохнул. Резко крутанул руль и выехал на обочину трассы, останавливаясь. Вздохнул еще раз. Ну нет, так вести просто невозможно это во-первых, во-вторых… Ладно, Говарда в любом случае нужно разбудить. Казалось бы в чем проблема того, что твой напарник (который тебе нравится!) стал очень тактильным (что тебе тоже нравится!) и часто лезет обниматься? Ну, для начала это было неожиданно. Говард создавал впечатление того, кому некомфортно от любых взаимодействий. Также это было немного (много) смущающе, хотя бы потому что у Говарда быстро появилась привычка брать Джона за руку. Везде. Абсолютно. И когда они в одиночестве сидели около грузовика, глядя на звезды, и в магазине во время покупки очередных килограммов мороженого, и стоя напротив Фицджеральда, дающего им очередное задание. Это было приятно. Но каждый раз в Джоне просыпалась какая-то сверхстеснительная сторона, которая заставляла его краснеть. Краснеть, мать твою. Он не краснел так даже на первых свиданиях в старшей школе. Никогда. Ну а еще эта тактильность очень часто мешала, как сейчас. Говард заснул. В их поездках это не было редкостью, да и для Говарда вообще не было редкостью засыпать в любом месте и в любое время. А когда он спал он переставал контролировать свои щупальца вообще, так что они то и дело лезли обнимать Джона, который в этот момент вообще-то был за рулем. Тогда Стейнбек не растерялся и в ближайшем торговом центре купил огромную подушку в виде рыбы (осьминоги кончились) и вручил ее напарнику. Ну, чтобы обниматься. После этого проблем не было, до настоящего момента. Сейчас… Говард просто заснул на Джоне. Обнял свою подушку и привалился к Стейнбеку, положив голову на плечо. Вести машину в таком положении было не очень удобно, а если бы они ехали по городу, Джона бы скорее всего уже остановил полицейский. Оставалось радоваться, что они на трассе во многих киломентрах от ближайщего населенного пункта и пытаться разбудить напарника. — Что случилось? — Говард разлепил глаза и зевнул, запоздало прикрыв рот ладонью. Посмотрел в окно, потом на Джона, и поудобнее устроился у него на плече. — Мы вроде еще не приехали? — Нет, не приехали, — Джон тяжело вздохнул. Чтобы добраться до базы Гильдии нужно было проехать еще минимум один штат, а Фицджеральд считал, что его подчиненным и на машине вполне удобно. — Но я хотел попросить тебя… Перестать на мне лежать. Мне сложно вести. — А, прости, пожалуйста, — Говард сразу же встал, неловко улыбнувшись. Покрепче прижал у себе игрушку и, видимо не зная, что теперь сделать, посмотрел в окно на стороне Джона. Спустя пару секунд он сжал пальцами мягкую ткань игрушки так, что она чуть не порвалась. — Это океан? — Да, и… — Мы можем… сходить? — вот в этот момент Джон очень пожалел, что как-то раз решил показать Говарду некоторые свои любимые фильмы. Потому что после этого тот научился слишком похоже и слишком действенно изображать глазки-кота-из-шрека. — Конечно, я и сам хотел тебя позвать, — Джон широко улыбнулся и отвел взгляд. Боже, на это просто невозможно смотреть, Говард слишком (слишком!) милый. — Пожалуйста, хватит изображать этого кота каждый раз, я же уже согласился. — Спасибо, — Лавкрафт улыбается самыми кончиками губ, а потом прижимается лбом к плечу Джона, пряча лицо. Понимая, что он сейчас в любой момент может выйти к океану и погрузиться хоть ненадолго в холодную воду, он испытывает странное чувство. Ему уже странно не хочется уходить от людей и спать, как раньше, просто… Это похоже на то, как Джон иногда с немного грустной улыбкой рассказывает про свое детство. Это похоже на человеческую тоску по дому. — Эй, ты чего? — Джон разворачивается и Говард утыкается ему лицом в грудь. Он аккуратно проводит пальцами по длинным волосам, заправляя их за ухо, касается пальцами холодной щеки и пытается поднять чужое лицо к себе. Говард только берет его ладонь в свою и качает головой. — Ты в порядке? — Дв, просто… — Говард тихо вздыхает и отстраняется. Странное ощущение не проходит, но становится тише. Он слегка улыбается — Джон вроде говорил, это означает, что все хорошо. — Иногда я понимаю, что похож на людей больше, чем раньше думал. — Может быть это люди на тебя похожи, — Джон пожимает плечами. А что, кто из них тысячелетняя хтонь со звезд? Вдруг Говард участвовал в создании какой-нибудь цивилизации? Насколько знал Стейнбек, его напарнику был даже посвящен культ, так что в этих предположениях не было ничего странного. — Ну, пойдем? Точнее, поедем, здесь как раз есть съезд к берегу. Если честно в любой другой ситуации Джон бы даже близко не подъехал к этой полуразвалившейся конструкции, которая «съезд». По ощущениям она была построена где-то в начале прошлого века, если не в конце позапрошлого и до сих пор очень хорошо скрывалась от всех проектов по обновлению прибрежных зон и пляжей. Но Говард хочет к океану, значит Джон отвезет его к океану. Правда делать это ценой жизни и грузовика не очень хотелось. К счастью, им повезло и ничего не развалилось, а над тем, как заехать обратно на трассу Джон будет думать немного позже. — О, здесь галька, а не просто песок, — несмотря на это Стейнбек снимает ботинки и носки. Так даже лучше, потом не придется по десять раз вытряхивать сначала обувь, а потом салон грузовика. — И еще, Говард, пожалуйста, перед тем как заходить в воду сними обувь и закатай штаны. Лавкрафт ничего не отвечает, даже не кивает. С каким-то медленным нетерпением выполняет просьбу напарника и идет по камням к воде. Он не делает это быстро или бегом, но Джон почти не замечает, как Говард оказался по колено в воде. Его почти полностью черная, угольная фигура выглядит нарисованной. Около его ног размеренно плещутся маленькие темные волны океана, а за ними — тусклая галька. Над ним раскинулось светло-серое, затянутое тучами небо. Наверное, скоро будет дождь. Джон ждет. Садится около грузовика и ждет, не желая мешать Говарду. Тот вроде стоит тихо, не двигаясь, но у Джона такое впечатление, что он обещается с океаном. Да, глупо звучит, но черт, он не знает, кем является его напарник, так почему бы ему не говорить с океаном? Иногда у Джона такое ощущение, что Говард может вообще все. Может быть, оно его не обманывает. Но где-то через полчаса он все-таки встает и, закатав штаны, медленно подходит к Говарду. — Слушай, если тебе хочется, ну не знаю, залезть сейчас подальше и поспать, ты можешь это сделать, — после этих слов Говард от неожиданности вздрагивает и оборачивается, слегка испуганно глядя на Джона. Тот улыбается. — Нет, правда, я могу даже поговорить с Фицджеральдом, чтобы он дал тебе небольшой отпуск. Полежишь где-нибудь на дне океана пару недель. Я подожду, это не будет большой проблемой. — Я не хочу, — Говард для большей убедительности мотает головой. Потом замирает на пару секунд, глядя на волны. — Ну то есть хочу, но… — прикусывает губу и поднимает глаза на Джона. — Мне нравится мир людей. Здесь лучше, чем я думал и я хочу остаться. Хотя бы на пару лет. Джон молча смотрит на Говарда какое-то время, удивленный этим ответом. Потом пожимает плечами. — Хорошо, — он поджимает губы, обдумывает что-то и счастливо улыбается. — Тогда я покажу тебе мир людей. Свожу тебя этим летом на ферму к родителям, потом осенью, а потом мы съездим туда на Рождество. Ты попробуешь мамины пироги, а моя младшая сестренка заплетет тебе косички. Я научу тебя отмечать человеческие праздники. Мы обязательно сходим в парк развлечений и прокатимся на американских горках и колесе обозрения. Мы вместе отметим Новый год и я объясню тебе, зачем люди делают друг другу подарки. И я обещаю тебе, что буду возить тебя к океану, когда ты начнешь скучать. Но, знаешь, будет лучше, если это будет происходить в более теплое время года. — Ты замерз? — Говард окидывает его обеспокоенным взглядом, подмечая чуть посиневшие дрожащие губы. Понимает, что температура океана сейчас даже к нулю не близка, не то что к плюсу. Вроде в таких случаях люди имеют привычку простужаться. Простуда — это болезнь. А болезни сокращают и без того небольшую длину человеческой жизни. — Ох, нам нужно побыстрее выйти и… — Нет, нет, все в п-порядке, — в порядке, ага у тебя зубы стучат. Джон машет руками и отходит назад на пару шагов, в глубине души все-таки желая оказаться на берегу. Прикрывает глаза, улыбаясь. Камень неудачно выскальзывает у него из-под ноги. Джон оступается. Старается удержаться, но еще одна галька лежит на других не очень устойчиво. Он покачивается. И падает в воду, окунаясь с головой и чудом не ударившись ею об дно. Через пару секунд упирается руками в камни около себя и поднимается, садясь по грудь в воде и судорожно вдыхая воздух. Порыв ледяного ветра сразу же пробирает до костей, сдувает капельки воды с волос и заставляет стучать зубами еще сильнее чем раньше. — П-прохладно, — Джон чуть нервно смеется и сразу же за этим чихает. Так, а вот это уже не смешно. Он аккуратно встает, чувствуя, как из одежды медленно выливается набравшаяся туда ледяная вода, и откидывает со лба намокшие волосы. — Н-наверное стоит в-выходить. И у н-нас в грузовике должно б-быть несколько больших бутылок воды, п-поможешь согреть? — Да, конечно, — Говард медленно кивает. Где-то в самом дальнем уголке сознания вертится какая-то мысль. Очень полезная мысль. И даже кажется вполне подходящая для общения с людьми, а конкретно с Джоном в этой ситуации. Так, он не хочет чтобы Джон мерз. Для этого Джон должен как можно быстрее дойти до грузовика. Но сейчас он будет идти медленно из-за боязни снова упасть в воду. Значит ему, возможно, нужно помочь. В фильмах, которые ему показывал Джон главные герои часто носили друг друга на руках. Джон же любит, когда как в фильмах, да? Говард медленно подходит к дрожащему напарнику и дотрагивается до его плеча, пытаясь привлечь внимание. Джон занят попытками пнуть воду и матом в ее же сторону, но все равно оборачивается, приподнимая брови. Говард ничего не говорит, только осторожно подхватывает его под колени и обнимает за плечи, поднимая на руки. Джон, ужасно холодный и весь мокрый, дрожит на холодном ветру, и Говард жалеет, что не додумался завернуть его в свое пальто. — Что ты делаешь? — Джон упирается руками в грудь и плечи Говарда, пытаясь слезть. — Я ничего не сломал и могу идти, зачем ты… — Не дергайся, иначе опять упадешь, — Говард осторожно прижимает его к себе, не давая вырваться или свалиться. Жаль, что он сам всегда ужасно холодный (нормальное функционирование всех органов для слабаков), ведь когда он создавал себе это тело ему было ужасно лень налаживать какие-то там внутренние процессы. И согреть Джона, просто держа его в крепких объятиях он не может, хотя и очень хочется. — Мне нужно будет хоть как-нибудь помыться, иначе от соли я начну чесаться, — Джон, кажется, смирился со своим положением и теперь только хмурится, скрестив руки на груди. Безопаснее, конечно, было бы держаться за плечи Говарда, но он надеется, что и так не упадет. А если упадет, то ради чего тогда напарник его таскал на себе? — Я погрею тебе воду, — теперь Говард понял, зачем всегда Джон возил в грузовике несколько больших бутылей воды литров по пять. Точнее нет, вряд ли именно для таких случаев, но вода лишней не бывает. — Но тебе придется мыться на улице. И мыла у нас нет. — Неважно. Говард медленно кивает на это, раздумывая о том, может ли он согреть свое тело. Он может заставить себя светиться, а раны от пуль заживать за пару секунд, но греть? Он никогда не пробовал, да и не нужно это было. Но раз возможно все, чего человеческая физиология не предусматривает, значит точно можно то, над чем ему было просто лень работать. Он медленно подходит к грузовику и немного наклоняется, осторожно опуская Джона на землю. — Аккуратно, не упади. После этих слов Стейнбек резко отталкивает его от себя, кое-как удерживаясь на дрожащих ногах. Он чувствует себя ужасно смущенным и почему-то злым одновременно. — То, что я упал один раз, не означает что я теперь буду падать постоянно, Говард, — слова получаются тихими, через силу выговариваются замерзшими синеватыми губами. — И тебе не нужно было нести меня на руках, я вполне могу дойти сам, и вообще это…— Джон поднимает глаза и видит непонимающий взгляд Говарда. — Прости. Я растерялся, меня никто раньше на руках не носил и… — Неважно, все нормально. Нужно согреть для тебя воду. Следующие полчаса для Джона похожи на какой-то слишком быстрый расплывчатый старый фильм в плохом качестве. Сначала он сидит в грузовике, завернутый Говардом в пальто, потом благодарит его за горячую воду, потом, обжигаясь, выливает ее на себя из какой-то кастюли, которую напарник неизвестно где откопал. Немного напоминает то, как он однажды решил пару недель пожить в лесу недалеко от дома. Единственное, в тот раз не было так холодно. После этого Джон запоминает только сухую сменную одежду и почему-то обжигающе горячие ладони Говарда на своих щеках. Ощущение, что у него поднимается температура, хотя вроде в холоде он был не так уж и долго. А потом обнаруживает себя лежащим на чем-то теплом, но немного жестком, закутанным в одеяло, которое раньше только зря пылилось в кузове грузовика. Его волосы медленно перебирают длинные тонкие пальцы Говарда, так необычно теплые. И он сам согрелся. Может быть, он спал? Он поворачивает голову, поднимает глаза наверх. Видит только спокойного, слегка улыбающегося чему-то Говарда и медленно понимает, на чем лежит. На чертовых коленях своего напарника. На коленях! Так, это плохо, это очень-очень (очень!) плохо. — А, Говард, прости, я не… — Джон резко садится, случайно сбрасывая со своей головы ладонь напарника. Буквально чувствует, как его щеки становятся ярко-ярко красными, даже ярче, чем когда Говард взял его за руку посреди совещания Гильдии. Черт, а еще ему никогда в жизни не было настолько неловко. — Ты чего? Ложись обратно, иначе снова замерзнешь, — он аккуратно давит на плечи Джона и укладывает его обратно на свои колени. На самом деле голова напарника тяжелая, но почему-то Говарду ужасно приятно сидеть вот так, перебирая пальцами чужие волосы. — Тебе удобно? — Да, но… — Тогда лежи. Ты не должен заболеть, — у Говарда ощущение что он что-то упускает. Что-то, из-за чего Джон сейчас так взволнован и, кажется, смущен? Он не уверен, насколько правильно понял эту эмоцию. Может быть что-то не так с тем, что он делает? — Если я снова сделал что-то, что не вписывается в человеческие нормы поведения, то я не человек. И здесь никого нет, так что если тебя устраивает все, кроме этого, ты можешь не волноваться. Тебя никто не увидит. — Я знаю, просто это было немного неожиданно, — Джон кое-как пожимает плечами (оказывается в лежачем состоянии это неудобно) и улыбается. — Ты часто говорил, что жизнь среди людей это очень сложно и, если честно, я согласен с этим. Но раз так получилось, что ты не человек, а за мной никто не наблюдает, я думаю мы можем немного расслабиться. — Тогда… Ты позволишь мне сделать еще кое-что? — Говард говорит тихо и неуверенно, немного надеясь, что Джон его не услышит. Потому что ему сейчас все абсолютно клетки мозга кричат, что это плохая идея. Но он, кажется, провел среди людей слишком много времени и теперь больше прислушивается к эмоциям. Хотя, возможно, это не так плохо. — И что-же? — на самом деле Джону даже интересно, что Говард придумал. Обняться? Подержаться за руки? Ну а что, на руках его уже поносили, для этого самое время. — Могу я тебя поцеловать? — Что? — Джон изо всех сил пытается убедить себя, что ничего такого в этой фразе нет. Абсолютно. Ну мало ли куда поцеловать можно. А еще Говард спросил у него разрешения и, боже блять, как же это мило. — Ну, да, наверное… Я же вроде объяснял тебе значения всех поцелуев, так что… — Всех, кроме одного. Джон не успевает понять, что происходит и произнести «что ты имеешь ввиду?», только чувствует прикосновение чужих губ к своим. У Говарда губы тонкие и сухие, хоть и теплые сейчас. И его длинные волосы падают на лицо Джона, щекоча щеки. А для Джона время застывает в этих двух секундах, с громко колотящимся сердцем и отсутствием в голове каких-либо мыслей. Потом Говард отстраняется и приходит понимание того, что только произошло. Его поцеловали блять. Говард блять. В губы блять. — Мм, а ты знаешь, что означает это жест? — Джон опять чувствует, как по щекам расползается ярко красный румянец. Он медленно садится, кусая губы и опустив глаза. Еще глупее вопрос придумать не мог? — Знаю. И что такое любовь тоже знаю. Я спрашивал у Луизы, у Марка, у Натаниэля, у Маргарет, а потом у Эдгара, — Говард кивает поднимая взгляд на Джона. Он не совсем понимает, что чувствует сейчас. Вроде должен радоваться, но как-то пока не получается. — Я знаю, что для тебя это может быть неожиданно и… Прости за это, вряд ли кому-то из людей, даже тебе, может понравится… Ну… я. — Мы уже говорили об этом, Говард, — Джон придвигаеся ближе и берет его лицо в свои ладони. Аккуратно подается вперед и мимолетно целует его сам, чувствуя как Говард вздрагивает. Тепло смотрит на его удивленное лицо, пытаясь успокоить. — Ты же знаешь, для меня нет никого прекраснее тебя. И я могу повторять это, пока ты сам не начнешь считать себя таким. Говард снова опускает глаза, невольно растягивая губы в улыбке. И еще глаза немного щиплет, он правда не помнит, из-за чего такое обычно происходит. Он чувствует сейчас что? Смущение? Радость? Он даже еще не до конца понимает, что именно означают эти слова и испытывал ли он когда-нибудь это. Возможно, его эмоции немного не подходят к человеческим описаниям. Не совсем понимая, что в этой ситуации лучше сделать, он просто притягивает Джона в объятия, крепко прижимая к себе. Его обнимают в ответ, окончательно перебираясь к нему на колени и оставляя быстрый поцелуй где-то на шее. И Говард не знает, сколько времени они сидят так, обнявшись, пока он пытается подобрать слова. В итоге получается только: — А что дальше? — вообще он собирался спросить, что именно обычно делают люди, после того, как признаются друг другу в чувствах. Но Джон, кажется, понимает, только смеется тихо куда-то ему в шею. — Ну я думаю можно считать что мы теперь встречаемся. Ну, стали парой, — Джон даже не пытается встать с чужих коленей или хотя бы сесть так, чтобы они могли видеть лица друг друга. Во-первых неловко, во-вторых шея Говарда внезапно стала самым комфортным и удобным местом в мире. А еще от него, оказывается, пахнет морем и сладостями. — Говард, ты знаешь что делают люди во время отношений? — Женятся? — Боже, нет, для этого еще слишком рано. И Джон если честно не совсем понимает, что собирается делать в отношениях с Говардом. И как он вообще будет объяснять Говарду, что такое отношения в понимании людей, и почему им обязательно нужно поцеловаться вечером на верхушке колеса обозрения. Джон сейчас вообще мало что понимает. Только то, что он отвратительно сильно (и к счастью взаимно) влюблен.