«Прости»

— Ты не виноват, Всемогущий. Никто не виноват. Ни ты, ни другие герои, ни дети, что были с ним, ни сам Мирай. Он ведь отказывался смотреть мое будущее, хоть по нему и можно было догадаться, всё ли будет в порядке с ним самим. Мы были вместе семь лет, но ни разу он не использовал на мне свою причуду. Ни разу. А я не просила, потому что знала: он боится увидеть мою смерть и «записать» ее, сделать неизменной. Мирай верил, что если он увидит будущее человека, оно станет неизменным, ведь ни разу ему не удавалось существенно изменить судьбу, менялись лишь незначительные детали. Поэтому боялся, очень боялся увидеть чью-то смерть, поскольку ему казалось, что тогда ее невозможно будет избежать. Видение твоей гибели окончательно его сломило, он боялся смотреть судьбы героев, с которыми работал, опасаясь «убить» их. Верил, что судьбу можно изменить, если будущее еще не записано, но если он посмотрит на него, то сделает неизменным. И я не пыталась его переубедить, ты же знаешь, его никогда нельзя переубедить, он слишком упрям… был. Был слишком упрям. Высокий голос дрогнул, на глаза набежали слезы, но их смахнули белым кружевным платком. Тридцать пять лет — не тот возраст, в котором можно позволить себе проявлять чувства на публике, Сасаки Амайя искренне в это верила. Поправив строгий черный пиджак, она убрала платок в карман, поправила выбившуюся из идеальной прически длинную черную прядь и сдержанно посмотрела на собеседника. Всемогущий всегда поражался тому, как жена его лучшего друга умела брать себя в руки, а та лишь смеялась, говоря, что именно это и привлекло сэра Ночноглаза, героя, любящего строгость и юмор в равной степени. Хотя нет, юмор он всё-таки любил больше, а потому банковская служащая, быстро и профессионально разобравшаяся с его проблемами, привлекла внимание одного из известнейших героев не только своей строгостью и профессиональностью, но и тем, что очень удачно пошутила, когда компьютер беспардонно завис. И вот сейчас она стояла возле свежей могилы, лишь час назад засыпанной служителями храма, такая же строгая, опрятная, идеальная, как и всегда, но не улыбалась. Просто не могла улыбнуться. Ведь ее жизнь недавно оборвалась. Просто Сасаки Мирай умер. Умер сэр Ночноглаз, гроза преступного мира, гениальный герой, любитель хороших шуток и стратегических игр от го до шахмат. Умер ее муж. Умерла ее улыбка. И Всемогущий не мог ее спасти. — Прости, я так хотел бы, чтобы он предвидел всю ту операцию… — теперь Всемогущий часто извинялся, слишком часто, хотя раньше, шесть лет назад, буквально горел огнем позитива и несгибаемой воли. Однако он свой позитив не растерял, тот всего лишь прятался в уголке его души, точно зная, что обязательно появится, когда понадобится кого-то поддержать. Вот только сейчас его улыбка была бы лишней. Чрезмерно худой человек в мешковатой одежде на несколько размеров больше, с запавшими глазами и болезненно бледной кожей не смог спасти друга, не смог защитить, ведь он перестал быть символом мира, способным спасти кого угодно. И почему-то первым потерял не просто знакомого — частичку своей души. Человека, не раз помогавшего ему решить сложнейшую задачу, спасти сотни невинных жизней и покарать преступников. Он помогал символу мира сиять, а теперь исчез. Пропал в неглубокой могиле, сожженный огнем кремации. Только крошечные осколки костей остались, да очки, которые Амайя почему-то велела закопать вместе с ними. И Всемогущий не мог улыбаться. Да это было и не нужно. Одна улыбка умерла навечно, вторая потеряла часть себя. Но оба знали: Ночноглаз хотел, чтобы они улыбались, только не могли выполнить его желание. — Я жалею лишь об одном — что была в командировке и не успела приехать. Не успела с ним… — ее голос вновь дрогнул, но Амайя тряхнула головой и закончила: — не сумела попрощаться. А это не твоя вина. Он герой, всегда им был и всегда будет, он спас маленькую девочку, а значит, всё было не зря. Он умер так, как жил, и я точно знаю: он хотел бы умереть именно так, а не лёжа на кровати от болезни, став старой развалиной. Не вини себя, Всемогущий. Никто не мог изменить судьбу. — Не знаю. Я никогда не верил в то, что его причуда записывает будущее, и знаешь, в конце он тоже в это поверил. Поверил, что, несмотря на его предсказание, я сумею выжить, хоть он и предрек мне страшную смерть. Просто мой ученик, Мидория Изуку, выжил, хотя Ночноглаз увидел его смерть в том самом бою. Он изменил судьбу. И Ночноглаз улыбался, в последний момент он улыбался. Поверил, что его предсказания можно изменить, только для этого нужно слишком много энергии. Он больше не винил себя в моей будущей смерти. Ветер играл черной прядью, вновь вырвавшейся на свободу из тугого пучка, холодил худые ноги в остроносых черных туфлях, пробирался под белую кофту, чтобы пересчитать позвонки. Расширившиеся черные глаза смотрели в запавшие, пронзительно-синие, и не могли найти ни тени лжи. Тонкие не накрашенные губы дрогнули. Всё сильнее и сильнее, всё отчаяннее и отчаяннее, и Мирай, будь он здесь, обязательно обнял бы жену, зная, что еще секунда, и она разрыдается навзрыд. Вот только он также знал, что она никогда не показала бы слез никому, кроме него самого, и потому Амайя сглотнула, смежила веки и глубоко вздохнула. «Если не хочешь заплакать, представь тихую гладь пруда, заводь с карпами, неподвижный тростник, и просто погрузись в это состояние покоя», — он не раз повторял это, и в который раз совет помог. Она выдохнула, сжала кулаки и распахнула глаза. Слез уже не было. — Это хорошо. Я рада, что ты выживешь, Всемогущий, мы ведь тебя очень ценим и любим. Ты его лучший друг. Я рада за тебя. Уверена, раз изменить будущее возможно, ты его изменишь, ведь ты один из сильнейших людей на Земле, мы всегда в это верили. — Всё изменилось, я потерял силы и… — Нет-нет, — перебили его на полуслове, посмотрев на серое, безжизненное небо, — сила физическая значения не имеет, я всегда это повторяла. Важнее всего сила духовная. А из всех наших знакомых ты был и остаешься самым сильным человеком. Ты пережил столько боли и разочарований, столько потерь и трагедий, но всегда продолжал улыбаться, защищая этот мир. Защищая нас. Ты не потерял эту силу, даже лишившись силы физической, ведь я видела на похоронах, как на тебя смотрят ученики — не только как на символ мира, но и как на надежную опору, поддержку, того, кто всегда придет на помощь и спасет, даже если спасать надо будет душу, а не тело. Именно это нас в тебе восхищало, ты же знаешь. Всемогущий смутился, отвел взгляд, почесал затылок, поковырял носком башмака землю. Пыль с дороги неохотно перекочевала на отполированный до зеркального блеска черный ботинок. Его смущали комплименты, сказанные так искренне, но почему-то эти слова не были привычно задвинуты в дальний уголок памяти, они бередили душу, терзали свежие и старые раны, но в то же время прижигали их раскаленным металлом надежды. И хотелось заплакать, зная, насколько эта вера необоснована, но в то же время хотелось улыбаться, ведь подумалось, что часть этих слов всё же справедлива — он и впрямь сумел стать поддержкой для юного поколения Юэй. А главное, он сумел найти путь к сердцу Изуку Мидории, смешного маленького мальчика, настолько сильного, что от его силы слепило глаза. Ведь в определении силы Всемогущий всегда был согласен с Амайей. — Я постараюсь, — прошептал он, а затем низко поклонился и громко, четко, уверенно повторил: — Я сделаю всё, чтобы быть по-настоящему сильным, поверь! — Верю, всегда тебе верила, Всемогущий. Поэтому выживи. Исполни его мечту… нашу мечту. Не умирай. — Я не умру. И клянусь, теперь я буду защищать тебя. Он всегда был твоим щитом, и от злодеев, и от печалей, ведь ты беспричудная, поэтому тебе еще опаснее жить в нашем обществе, но… ты удивительно сильная, вы оба такие. И я защищу тебя, уверен, он бы этого хотел. Герои защитят тело, а я приду на помощь, если понадобится что-то еще. Просто позвони, я всегда буду на связи. Что бы ни случилось, любая мелочь, даже просто плохое настроение — звони! Она улыбнулась. А Всемогущий подумал, что фальшивая улыбка ей не идет. Этой женщине шли лишь искренние улыбки, ведь они были такими лучезарными, особенно когда она смеялась над шутками мужа… — Не стоит. Я справлюсь сама. — Нет. Однажды я ушел, оставив вас, но больше этого не будет. Я буду звонить и навещать тебя, прошу, не отказывай мне в этом. Я… я хочу это сделать не только для тебя, но и для него. Вы мне как семья. И она не смогла отказать. Смотрела на серое небо, уныло плывущие по нему облака, которым не было дела до горя смертных, на весело перекрикивавшихся птиц, уютно устроившихся на проводах, и просто не могла сказать «нет», хотя точно знала, что видеть лучшего друга мужа будет слишком больно. Но она ведь должна быть сильной. Не для себя, вовсе нет, просто потому, что Мирай любил ее именно такой… Она не имеет права сломаться. Вот только душу из руин восстановить невозможно. — Спасибо. Ты всегда был и будешь лучшим героем, потому что ты хочешь спасти всех. А это важнее всего в вашей профессии. — Я знаю мальчика, который хочет этого, наверное, даже больше, чем я. — Тот самый Изуку Мидория? Ты говоришь о нем удивительно нежно. Словно он твой сын. Всемогущий смутился, вновь взрыхлил дорожную пыль и едва заметно кивнул. Тонкие руки терялись в чересчур длинных широких рукавах черного пиджака, галстук удавкой стягивал истощенную шею, а в синих, безумно ярких глазах, единственном, что еще по-настоящему жило в этом почти мертвом теле, вспыхнула нежность. — Это секрет, но я и правда начал относиться к нему как к сыну. Ты всегда была удивительно проницательной. — Рада за тебя, очень рада. Наконец-то ты обрел семью, — и на этот раз ее голос не дрогнул, хотя душа разорвалась на части при мысли: «Когда я ее потеряла». — У нас нет детей, но мы в последнее время всё чаще задумывались взять приемного. Теперь не удастся… Хорошо, что хотя бы ты узнаешь, что значит тепло ребенка. — Но ты еще можешь!.. — с пылом, с надеждой, слишком громко, но этот пыл мгновенно остудили безжизненным: — Уже не нужно. Если он не увидит, уже не нужно. И Всемогущий наконец понял, чего стоило Амайе держаться. Понял, что ее жизнь остановилась в миг, когда он позвонил и сообщил страшную новость. Когда сказал слова, которые раскололи ее мир на «до» и «после». Похоронили ее заживо в могиле с небольшим сосудом и узкими прямоугольными очками. А значит, поделать он уже ничего не мог, ведь мертвецов не воскресить — Всемогущий знал это лучше кого бы то ни было. Ведь всемогущим он был. — Прости. Я оставлю вас, — тихий шепот, понимающий, полный безысходной тоски. — Побуду у выхода, но обязательно подвезу домой. — Не стоит, я… — Не возражай. Я буду здесь, сколько понадобится, хоть трое суток. Не спеши. Я больше вас не оставлю. Ссутулившаяся хрупкая фигура, такая сильная в своей мнимой слабости, двинулась на выход, а взгляд Амайи вмиг погас, став безжизненным и пустым, обледеневшим, бессмысленным. Она присела на корточки и коснулась свежевскопанной рыхлой земли. Та казалась удивительно теплой в этот холодный день, и мурашки понемногу начали отступать. Он снова дарил ей тепло, как и всегда. В памяти вставали летние дни, когда в банк начал регулярно наведываться странный клиент, постоянно шутивший, но неизменно помогавший разобраться с навязчивыми посетителями, причем не силой, а вескими доводами, которым никто никогда ничего не мог противопоставить. Первое свидание в маленьком кафе, неуклюжее, хоть и продуманное до мелочей, словно детали вычитали в разных журналах, пытаясь создать идеал, но не понимая, что нужны чувства, а не популярные места отдыха — она тогда смеялась над его попытками «сделать всё идеально», и он смеялся в ответ, выбрасывая план свидания в урну. В памяти сияла искристым бисером мелкая рябь на красивом пруду, в тихой заводи с карпами, куда они ходили каждый раз на новогодних каникулах. Кормить карпов было глупым и бесполезным занятием, но им нравилось, ведь помогать рыбам казалось правильным. А он говорил, что помогает ей тоже стать героем, только рыбьим, и она шутила, что когда-нибудь станет владычицей морей, ведь карпы давно должны были принести ей присягу — она кормила их каждую неделю, в то время как Мирай был для этого слишком занят. В памяти звенел колокольными переливами осенний день, самый светлый день ее жизни — свадьба с совсем небольшим количеством гостей, ведь ни у него, ни у нее родственников не было, хотя друзья пришли абсолютно все, даже те, кто был слишком занят. Она мечтала о свадьбе в европейском стиле, и хотя это была всего лишь ничего не значащая церемония, не освещенная католическими обетами, ей навсегда запомнилась та осенняя золотая аллея, белое платье и черный костюм, зеленые волосы мужа — да-да, уже мужа, а не жениха! — удивительно живые на фоне увядающего мира, и тогда ей казалось, что этот союз вечен, ведь сильнее ее Мирая никого на свете нет, и даже Всемогущий проиграл бы, будь он злодеем, а не героем, ведь против планов сэра Ночноглаза не мог устоять никто, а еще мало кто знал, сколько времени он тратит на тренировки, чтобы тело было достаточно сильным для претворения планов в жизнь. Все считали его слабым по меркам героев, ведь в бой он вступал крайне редко, предпочитая оставлять свою силу в тайне, чтобы злодеи о ней не прознали — козыри в рукаве недооценивать нельзя. А она закатывала глаза, как только в доме появлялись новые тренажеры, но исправно протирала с них пыль, смазывала детали и следила за их состоянием. Ведь заботиться о здоровье мужа было столь же естественно, как и дышать. В памяти смеялись дети, соседские дети, которых они возили на пикник каждую весну, в Кодомо-но хи. Амайя говорила, что души спасать тоже важно, а дети любят праздники, Мирай же отвечал, что когда-нибудь и в их семье будут звенеть детский смех, вот только лечение не помогало, но мечту не стали хоронить — ее модернизировали… а вот теперь она умерла. Обратилась в прах и была присыпана могильной землей рядом с улыбкой. Ведь больше смеяться в большой, но уютной квартире неподалеку от офиса не будут. Некому. — А знаешь, я ведь не верила, что ты записываешь будущее, делая его неизменным. Но не могла этого доказать, поэтому не пыталась переубедить. Знала, ты не поверишь, пока кто-то не изменит предначертанное, но этого всё не случалось, а я сама этого сделать не могла. Ничего не могла. Я такая бесполезная… Голос дрогнул, одинокая слезинка прочертила щеку и упала на комья могильной земли. Амайя закрыла глаза. Зачем Всемогущий сказал ей это?.. Нет, всё правильно, она должна была знать. Должна была знать, что Мирая можно было спасти. Предвидение могло его защитить, ведь если там был этот замечательный мальчик, способный побороть судьбу, значит, и Мирая можно было… Он бы был сейчас рядом, если бы она убедила его посмотреть ее будущее. Но она верила, что с ним ничего не случится, ведь он был таким сильным, не только духовно, но и физически… Глупая слабая женщина, такая наивная. Злодеи — это не только те, кто грабит магазинчики, используя слабые причуды, и не те, кто продает наркотики, прячась по углам. Злодеи могут быть куда страшнее, пусть даже таких давно уже не появлялось, а в дела Лиги Злодеев Мирай не вмешивался. — Герои защищают простых людей, потому что мы слабы. Слабы физически. Но это не значит, что мы не можем вас спасать. Можем. Хотя бы своей верой, поддержкой, если нет возможности поставить убегающему злодею подножку. Мы можем защитить вас, обнимая, когда вам не удалось кого-то спасти. Мы можем сказать, что всё равно ценим вас, и вы улыбнетесь. Спасать души не менее важно, чем спасать тела и имущество, а ведь ваши души очень хрупкие. Вы, герои, настоящие герои, пришедшие в этот мир не ради денег или славы, слишком сильно корите себя за каждую ошибку, и только мы можем спасти вас, сказав: «Не вините себя, ведь мы не виним». Я всегда в это верила, поэтому лечила твои раны не только на теле, но и в душе. Только вот позабыла, что ставить подножки злодеям тоже необходимо. Почему я не убедила тебя посмотреть мое будущее? Почему ты не видел этот день? Почему?.. Голос разбился о стылый воздух, пальцы задрожали, а затем сжались, сжимая землю. Та лениво и словно нехотя посыпалась в стороны. Птицы пели в вышине, старательно выводя мелодию, солнце клонилось к горизонту, обещая окрасить небо яркими праздничными цветами. Потому что Сасаки Мирай любил улыбаться. — Прости меня, я тебя подвела… Я такая бесполезная! У кого она просила прощения? Ведь он ни за что бы ее не винил. А время бежало вперед, играя в салки с самой жизнью, отправляя на тот свет тех, кого сумеет поймать, и тишина кладбища казалась на удивление правильной, естественной, верной. Мирай сказал бы: «Не вини себя! Ты всё правильно сказала Всемогущему, таков был предрешенный фатум. Не мы выбираем свою судьбу. Главное, я помог спасти ребенка, пусть и сделал для этого слишком мало. Я был недостаточно силен, но в этом никто не виноват». И всё же он обязательно просил бы прощения за то, что оставил ее одну. Навечно. — Прости меня, прости, прости… И прости, что не могу даже улыбнуться тебе напоследок… Но ей никто не ответил. Ведь кладбища умеют лишь молчать.