Последнее слово

Ты слышишь стук сердца – это коса Нашла на камень

Алан помнил свою смерть. Как стоял на эшафоте посреди ставшего чужим города. Солнце в зените, невыносимо-яркое небо, слишком синее, чтобы быть настоящим. Он молчал. У него не осталось слов, кроме бессмысленных, а те, что имели хоть какое-то значение, некому было услышать. Рамиро был мертв. Он бы хотел, чтобы всё оказалось сном. Из тех, что приходят в полдень и после которых не понимаешь, на каком ты свете. Это было малодушием, но свою душу Алан потерял в тот самый миг, как с губ герцога Алва слетел последний вздох. Теперь ему оставалось только ждать, и не было труда тяжелее этого. Он почти не моргал, и дома, улицы, распустившиеся деревья исчезали за мутной пеленой. Было очень тихо. И пусто в груди, но эта пустота не приносила легкости. Свой Закат Алан обрел еще до того, как колени стукнулись о светлое, пахнущее смолой дерево, а синеву над головой прорезал высверк занесенного меча. Закат был временем, Рассвет – пространством, но будущий святой слишком хорошо понимал, что ему не суждено пройти по дороге, поросшей анемонами. Ему было не по пути с этими цветами, чьи лепестки начинали трепетать при малейших порывах ветра. Он не почувствовал боли. Только тяжесть собственного тела, рухнувшего на эшафот. И в последний миг – горькое как полынь сожаление. Миг растянулся в вечность, горечь пролилась в горло, перехватывая дыхания и вышибая слезы из глаз. Алан закашлялся, но его мучитель не думал униматься: придержав герцога за затылок, снова прижал к губами горлышко фляги, наклонил, заставляя глотать. В груди сделалось горячо, герцог застонал и попытался сесть – ему помогли. Над ухом раздалось удовлетворенное: – Во так-то лучше. Алан открыл глаза. Над ним было небо. Ярко-синее в зените, оно размывалось у горизонта в серебристую дымку. Сквозь нее просвечивали очертания горных хребтов. Больше вокруг не было ничего. Пустое поле, на котором не росло ни полыни, ни анемонов. Солнце, ветер и стройный смуглый человек без доспехов, которого он убил. Рамиро улыбался и щурился на солнце. Откуда-то Алан знал – весеннее. Окделл отстраненно подумал, что герцогу Алва никогда не стать святым. Слишком яркой, бьющей в глаза была его красота. Заставляла чувствовать себя живым, а не думать о вечном. – Решил тебя дождаться, – отвечая на невысказанный вопрос, произнес Рамиро. Это могло прозвучать издёвкой, но было правдой. Алва склонил голову к плечу, смоляные волосы рассыпались по белоснежной, без единого пятнышка, рубашке. Смотреть на него было больно, но Алан не отвел взгляда. Они могли бы стать друзьями, но не успели побыть и врагами. Убийца и убитый – вот всё, что им досталось. – Соврешь, что рад меня видеть? – горечь скопилась на губах. От нее было не скрыться. Неподвижный воздух пах полынью, нагретыми солнцем камнями и снегом с горных вершин. – Нет. Следующий вопрос разбился об улыбку Рамиро. Так не улыбаются врагам. И тем, кого презирают – не улыбаются тоже. Что-то трепыхнулось в груди Алана Окделла. Может быть, остановившееся несколько минут назад сердце. Может – надежда. – Ты знал, что ласточки зимуют на Кэналлоа? – продолжил Алва. – Каждый год. А летом возвращаются в Надор. Он вдруг оказался очень близко. Так близко, что можно было почувствовать тепло его тела. Коснуться. Но Алан сидел, сцепив руки в замок, так, что побелели костяшки, и молчал. Похоже, у него было крайне выразительное лицо. И тогда Рамиро протянул ему ладонь. «Я не Человек Чести, и мне не нравится, когда на протянутую руку отвечают ударом кинжала. Вы умрете, и немедленно». Алан невольно вздрогнул. Но крови не было. Были глаза, в которых все цвета мира сгустились до черноты крепчайшего шадди, и улыбка, за которую хотелось убить или умереть. Алва владели Восходом и Югом, Окделлы – Полуночью и Западом. Им никогда не сойтись, разве что на Излом. Глаза Рамиро сощурились и стали злыми, но было ясно, что злится он не на своего убийцу. Может быть, на судьбу. – Ты можешь исправить настоящее или будущее, но не прошлое, – отчеканил он. – Прошлое можно только принять. Голос герцога Алва хлестнул Алана жарким порывом "кэналлийца". Окделл уже не понимал, как он мог раньше дышать без этого ветра? Тот забивал в глотку сожаления, все бессмысленные слова, которые Алан так ненавидел, но в тоже время – расправлял легкие. Позволял почувствовать себя живым. – Ни о чём не жалей Никогда. Особенно о решениях, после которых ты перестал бы быть тем, кто ты есть. Утратить самого себя – гораздо страшнее, чем убить того, кто останется в веках под именем предателя, – произнес Рамиро уже тише. – Ты меня… – наконец сумел выдавить Алан. Вместо ответа Алва перехватил его руку и прижал к своей груди. Под распахнутой рубашкой в ладонь Алана билось сердце. «Я тебя прощаю». Они могли бы стать друзьями, но одного назовут предателем, а другого святым. Однако есть суд выше людского и даже суда истории. Совесть – создатель в человеке. Пленница Чести, но здесь, где не было ничего, кроме необозримого пространства и человека, из-за которого Алан жалел, что прожил жизнь без любви, Честь утратила силу и смысл. Оковы трескались и рассыпались в пыль. Остался последний шаг – осознать, что больше ничего не мешает взлететь. – Не хотел уходить без тебя, – дыхание Рамиро коснулось губ. Теплое. Сладковатое – сейчас в Алвасете зацветали гранаты. Алан шумно сглотнул. Горечи больше не было. Его захлестнуло ощущение счастья, неуловимое и мимолетное – порыв тёплого ветра, коснувшийся век. Открой глаза – и исчезнет. Но Рамиро сидел рядом, улыбался, и им предстояло провести бок о бок чуть меньше вечности. – Ветру и Скалам не обойтись друг без друга. Мы поняли это слишком поздно. В голосе Рамиро не было осуждения. Только сожаление – и надежда. Алан не мог разобрать, чего больше. И тогда он сам сделал выбор. Накрыл узкую теплую ладонь Рамиро своей, холодной и жесткой, и стиснул, скрепляя обещание, которое они дали друг другу, не произнеся ни слова. «Скажи… Почему ласточки, а не вороны?» «Вороны – птицы войны, а мне хватило войн чуть меньше чем на вечность вперед». «Войны будут всегда. Но я бы хотел, чтобы однажды наши Дома сражались на одной стороне». «Дождемся Излома. И будем верить, что когда Скалам на смену придет Ветер, наши потомки сумеют сделать то, чего не смогли мы».