***
По ночам он клял тех мальчишек, которые ещё в детском саду устраивали ему ежедневную взбучку: после сна, крутясь вокруг кровати маленького очкастого заморыша, постоянно накрывали его лицо подушками и придавливали. Хихикали ещё. Думали, что смешно. А потом веселье исчезло. В один день Ботан дал отпор, сам до сих пор не до конца осознав, каким образом: одним ответным взмахом подушкой смёл всю гурьбу, взвыл не по-человечески... На тощих детских пальчиках засияли обугленные искорки. Резкая, ноющая боль прорезала челюсти, как будто кто-то нарочно прошёлся по дёснам самым острым лезвием, какое только можно было представить. — Заберите вашу подушку!.. — прозвучал истошный детский вскрик, направленный прямо на скучившихся вместе мальчиков в углу спальни. Больше Ботан в садике не появлялся.***
Свет луны падает белым пятном на тумбочку, освещая тикающие часики. Тик-так, тик-так... Время близится к назначенному часу. Ботан слышал тиканье, отсекающее кратенькими секундочками мгновения блаженной умиротворённости. Слышал и слушал. Часы считали тихо-тихо, но в ночной тишине звучали отчётливо, ритмично, почти как марш. Похоронный, наверное. Оставалось только глотать слёзы и ждать. Ждать покорно, но с привычно трепещущим внутри страхом, сидя в углу комнаты и нервно перебирая во вспотевших ладонях непонятную багрово-чёрную пластинку — чешуйку. Маленькую такую, но острую с одного конца. Адская вещица. Ботан словил её тогда, когда обдирал в диком припадке собственный чёртов хвост пару недель тому назад. А чешуйку схоронил в ящике, как наглядное напоминание о том, кого в себе запер на тысячу замков, которые почему-то еженедельно очень легко взламывались. Полная луна. Полная луна виднелась из-за облаков. Большой такой круг, тихо насмехающийся над беспомощностью своего заложника, который если бы мог — навсегда бы снял луну с неба и предал экзорцизму. Только из-за неё все беды!.. Из-за неё, понятно?!.. И из-за тех мальчишек. Но их уже не найти. Им-то что? Они уже, вероятно, забыли про существование какого-то проклятого детсадовца. А Ботан помнил: детсадовец так и остался с ним. Выбирается по ночам. Рвёт подушки в пух и прах и отыгрывается за прошлое. А вот и по коже дрожь прошла. Идёт гость. Долгожданный ли? Не важно, он бы всё равно пришёл в срок, как полагается. Вены на руках вздулись, окрасились из синих в красные, запульсировали, став похожими на живых угрей, извивающимися внутри... По ним побежала с новой силой кровь, которую больше всего хотелось чувствовать — таинственная кровь обидчиков. Почему таинственная? Ботану никогда не приходилось её видеть. Но только из-за неё в разгорячившемся мозге плавилось и растекалось непоборимое желание чувствовать эту демоническую смесь внутри себя. Кровь обидчиков. Ботан был твёрдо уверен, что это она. Особенно тогда, когда уголок ковра уже был приподнят, а кривые когти с жадной страстью выскрёбывали под ним зигзаги. Клыки снова пробивали десну, пускали новые красный струйки... крови обидчиков. А какой же ещё?! Слабое тело, всегда попадавшее под горячую руку, мстило само по себе, наконец довольствуясь внезапно подброшенным преимуществом — демоном, который явился из ниоткуда, но, видимо, не собирался уходить, пока до конца не даст понять, что Ботан никогда не был слабаком. Пока хоть один обидчик не станет обиженным. Обиженным жизнью и скоропостижной смертью, вмещающей в себя гордое чувство победы. Оливия и Няня. Семейка. Как хотелось отыграться на них... О, как же хотелось!.. Ботан же сильнее. По ночам он всегда сильнее. У них нет шанса, верно? Будет ещё праздник. Кровавая ночь останется на десерт. На самую большую луну и самое звёздное безоблачное небо: эти две жертвы удостоены только красивой смерти.***
Ну, что? Всё по новой? Снова ещё одна подушка рассыпалась в воздушные горсти перьев. Ботан драл её с особым удовольствием, представляя именно ту подушку, из-за которой он страдал: цветную, с каким-то весёлым рисунком. Ту подушку, которая смогла сделать его таким, какой он есть сейчас: безобразным, в отвратительном обличии, но всемогущим. Ужасный монстр. Во что он только превратился?.. Он смотрит в зеркало и видит испещеренную ранами рожу, голодную улыбку и чешуйчатый хвост, выбирающийся вверх из-за спины. Без одной чешуйки. Она валяется где-то в темноте, выполнив свою главную цель — призвав чудовище. Любимое, до истерики любимое чудовище!.. Ботан запрокинул голову, прикусив губу и смакуя в мыслях своё же отражение. Когти стучали по зеркальному покрытию, словно пропуская по пальцам мерзкий образ в мысли. Какое необыкновенное удовольствие... Резкий рывок отшатнул к подоконнику, прямо под лунный свет. Красивая луна. Круглая, белая и выпускающая зверя из клетки. Хотелось быть ближе к ней, чтобы навсегда остаться ночным кошмаром какого-то хилого мальчонки-заучки!.. Руки Ботана твёрдо упёрлись в стекло, голова высунулась на улицу. Глаза изучили каждую звёздочку, каждое тёмно-серое облачко на небе и желанно облизнули взглядом белый круг. Рычание сквозь зубы. Взгляд резко спустился вниз: там двор, пустота, улица, верхушки фонариков виднеются... Высоко. Надо подняться выше. Острые когти скрежетали, исследовали стену и по очереди вонзались в кирпичи, вытягивая гибкое тело из окна всё больше и больше. Глаза сверкали голодным блеском, зрачки бешено дрожали, когда снова улавливали тёмную пустоту под собой. Послышался басистый смех откуда-то снизу. Нечто двинулось по стене быстрее, прерывистыми, резвыми движениями. Словно в испуге уползая от чего-то... или, наоборот, идя в жестокое наступление, пока мозг опять окисляется в новой волне безумия. Смех обидчиков. Обидчики насмехались над несчастным ботаником-зубрилой с точно такой же интонацией: задорной, грубой и бесчестной. С точно такой же, как и этот гогот, разнёсшийся по ночной улице.***
Пик сумасшествия достигнут. Когти впиваются в кирпич в последний раз. Голова высовывается из-за края крыши. Звёздное небо и бетон. Пустота... без лишних деталей. А самое главное — луна, кажется, стала ближе. Кровь бьёт в голову внезапным импульсом. Клыки. Сверкают. Просочились сквозь дёсна сильнее, пропуская кровавые капельки. Пугающая улыбка от этого становилась ещё более редкостным ужасом, присущим только настоящему монстру. Монстру или Ботану. Ночную тишину разбавил истерический хохот с верхушки одного высотного дома. Хохот, выплёскивающий всю обиду, смешавшуюся с жаждой мести и могуществом. Ведь как чертовски сейчас был слаб весь мир перед одним лишь свихнувшимся очкариком!.. Прямо сейчас в его когтях покоилась вся злоба на тех, кто её заслужил в своё время. Ботан мог бы отпустить её, выпрыснуть и навсегда покончить со всем этим помутнением рассудка... Желание росло со зверской скоростью и мутировало в самые ужасные формы. Например, как сейчас. Хотелось убить. Убить их. Срочно. О, как хотелось!.. Мозг варился в одной лишь мысли — убить. Варился с жаром, под давлением рогов, пробивших лоб насквозь. Хвост подбирался к шее и ласкал её, щекоча кончиком. Убить. Пустить кровь. Кровь обидчиков. Смотреть на неё, слизывать, чёрт возьми!.. Стоп. То есть, как это?.. Убить?.. Что-то внутри треснуло и будто стянуло жёсткими канатами в один комок все органы. Дыхание перехватило. Ладонь слабо сжала в руках рубашку в районе груди. Выбился еле слышный стон. Ботан осмотрелся по сторонам. Крыша, небо, ночь... Губы задрожали, чувствуя солёный привкус крови. Слёзы заволокли собой обзор, словно уберегая от улавливания ещё больших деталей пейзажа. Тело, как подстреленное, медленно опустилось бессильной тушей на холодный бетон. Он снова не смог взять над собой контроль. Он снова упустил тот момент, когда оказался слаб перед внутренним отродьем. Позорище. Ни на что не способный хлюпик. — Вниз... Вниз... В-в-вниз надо... Д-домой... — звучит сдавленный горькой судорогой в горле шёпот. В такой вместительной голове не умещалось одно — произошедшее. Провал в памяти. Туман. Лабиринт, из которого нет выхода. Ничего. Ничего страшного. Сейчас всё точно будет хорошо. Он спустится. Он вернётся в комнату, снова забьётся в угол и кинется безудержно реветь, но это будет он. Не та уродливая тварь. Как наивно, однако. Глаза снова уловили луну. Внутри всё забурлило, закрутилось, завертелось... Вырвался рык вперемешку с заразительным хихиканием. Позвоночник собрался в тупые наросты... Ух, а теперь чешуйки поползли по коже, поднимаясь вверх и моментально затвердевая, не давая шанса нарушить идиллию и в борьбе с собой оторвать хоть одну их них. Зубы заскрипели, пропуская острые концы. Глупо пропуская нечисть вперёд. Где-то в мыслях сейчас боролись два обличия. Когти снова выцарапывались наружу, но всё, что мог делать Ботан — это жалобно скрестись ими об бетонную крышу, тая в сердце хрупкую надежду на то, что сейчас точно получится содрать их... Содрать в кровь. Кровь. Содрать в кровь. Кровь обидчиков. Страстное желание вновь заволокло сознание. Слёзы текли нескончаемым потоком, но зрачки прыгали, чернели, аллели... Как беззвучная сирена, которую мог услышать только Ботан у себя в разуме. Сирена, сигнализирующая о том, что он опять слаб. И опять непроизвольно отдаёт себя на растерзание. Он не нарочно!.. Хотелось видеть кровь. Видеть кровь и думать, что эта именно та, которой выродки не расплатились в прошлом. Волна энергии отбросила к краю крыши. Он смотрел. Смотрел вниз. Слюна стекала с подбородка тягучей ниточкой. Когти скреблись по стене. Что-то больно кололось в сердцевине мозга и не давало покоя. Кровь обидчиков. Там, внизу... Ботан видит её. Видит яркие пятна, расползающиеся по асфальту. Бликующие под столбом фонаря. Это она... Кровь обидчиков!.. Улыбка. Та же улыбка. Такая улыбка, когда видишь перед собой настоящее сокровище. Ту кровь, которую так желал увидеть когда-то давно. Ему-то приходилось видеть только свою, которая теперь стёрлась из сознания, будто её никогда и не было. Зато хорошо видны чужие красные пятна. Но они слишком далеко. Что ж он, совсем дурак — прыгать?.. Подушка. Воображение рисовало где-то под фонарями разноцветную подушку, распластавшуюся под желтоватым светом. Детскую подушечку, которой лупили со всей силы сонного мальчишку. Детскую подушечку, превратившую мальчишку в монстра. В уродливое существо, каждую ночь встречающее Ботаника с распростёртыми объятиями. С горячими, до слёз больно обжигающими объятиями... Он видит её. Он отомстит ей за всё. Он увидит кровь обидчиков, когда отомстит. Почему-то только сейчас Ботан признал свою кровь: такую жалкую, обыкновенно жидкую, всегда проливающуюся в любой перепалке... Он признал её на долю момента. На несколько последних миллисекунд. И никакой подушки внизу не оказалось. Наверное, обидчики принесут её потом. Захотят — отлупят снова. Только услышат ли пугливые хныкания теперь?