Где ты.

Маленький город, ранняя весна не придаёт ему лоска, оголяя, раскрывая всю грязь и забытость. Серые коробки домов и офисных зданий. Талый снег, смешанный с грязью, особенно отвратительный в свете жёлтых фонарей. Стаи собак с куцыми, облезлыми боками шатаются по окраинам, забытые до очередного случая нападения на ребёнка. Высокие заборы из кирпичной кладки, местами раскуроченные, будто от бомбёжки, скрывающие некогда функционирующие заводы, изрисованы, весьма недурно, граффити. И лишь поэтому не вызывают острого приступа тошноты от всей убогости. Чонгука хотели изгнать сюда из столицы Кореи, как только он стал целенаправленно, хватаясь за любую возможность, двигаться к должности начальника KSIA*. Неудобным стал для многих, тогда ещё молодой, в голове ветер, проворно сдерживаемый силой воли. Тогда все свои недостатки переработал в достоинства. Женился, воспитал сына, посадил, но не дерево, сажал всех ублюдков: убийц-рецидивистов, мошенников, рэкетиров. Позже, упорно пытался бороться лишь с определённой прослойкой всей этой гнили. Мафия - продажа оружия, работорговля, проституция, и самое больное - наркоторговля. Южная Корея использовалась, как перевалочный пункт при транспортировке всей запрещёнки из Юго-Восточной Азии в Японию, Америку. Это коснулось его так близко, не рикошетом, с наводкой в самое сердце. Единственный сын. Гонясь успеть в жизни всё, упустил момент, когда его, уже пятнадцатилетний, сын отдалился, похудел до неузнаваемости, стал прятать глаза. Он сам признал проблему, попросил о помощи, но они не смогли его вытащить. Тогда Чонгука начало кидать в крайности, он ожесточился, всё чаще с допросов он выходил по локти в крови. Покрывать его, у друзей уже не хватало полномочий. Так и не достигнув главной цели, он ушёл с высокопоставленной должности в неправительственную организацию по борьбе со злоупотреблением наркотическими веществами. При содействии своих друзей накрывал бордели, под которые часто маскировались наркопритоны. Одно без другого никуда. Супруга. Он сам её оставил, просил жить дальше. Она ещё долго боролась за него, за них. Тогда и решил переехать сюда. Дать ей время, выбор. Сейчас она воспитывает дочь, рядом достойный человек, когда-то близкий друг семьи. Пусть и отдаёт глухой болью под рёбра. Но ему так не смочь, нет сил на улыбки, уютные вечера, праздничные застолья, когда в земле твоя плоть, которую ты не смог уберечь. Теперь он старший офицер местного отдела полиции, этого, богом забытого, городка, мэр которого смачно набивает свой карман, но им он ещё успеет заняться. Сейчас всё его внимание, сила и бессонные ночи брошены на проработку появившейся год назад информации о наркопритоне. Сам город чист, это проверено сразу при вступлении в должность. Здание заброшенного целлюлозно перерабатывающего завода, полюбившееся подросткам-граффитчикам, паркурщикам. От них же и информация, о появившихся шапках воздуховодов над землёй в разрушенном здании, нет, их не гонят бандюганы, им даже доплачивают за молчание. Почему-то, соратники ниже по званию посчитали удачным, что подростки могут слить пару номеров люксовых машин, которые были замечены ими же. Чонгук всё обрубил на корню. Не запретил детям там ошиваться, это было бы слишком заметно, но запретил им делиться информацией с любым из офицеров. Сам патрулировал каждую ночь. За год набралось достаточно информации. Но сверху не дают отмашку на действия. Тысячи и тысячи раз проверяя данные, зарывая всю информацию в кипу бумажек, требующих подписи. Ранние лучи солнца режут глаза, всё тело ломит от многочасового бездействия. Очередная ночь лишь подтверждает правильность предположений. Организм более не принимает горькую жидкость из термоса. Беглый осмотр салона машины напоминает вдруг, о гнилом перевёртыше*, что на обочине одной из дорог, там ночует бомж, но и у него будет почище, поопрятнее. Звонок допотопного телефона ломит виски, Чонгук всё ждал, когда он крякнет, чтоб купить более приличную модель. И подчинённые жалуются, напоминая, что сейчас всё в телефонах: документы, чаты, и общение с начальством затруднительно, если его телефон не может за раз принять обычное сообщение, делит его на несколько частей и, нажравшись ими, дохнет от недостатка памяти. Но это не его проблемы, вся информация должна быть на бумаге, осязаема, либо передана устно прямо в глаза. Он чёрств, безэмоционален, с ним смогли сработаться немногие. Для него это естественный отбор. В свои тридцать девять, с сединой на висках, он не собирается подстраиваться, не спорит, что многие слившиеся были весьма неплохи. Но ему плевать, давно и на всё. Отрыв свой неубиваемый кирпич из-под пустых контейнеров, может быть и стоит собрать и выкинуть весь мусор, запах уже начинает нервировать, Чонгук жмёт на кнопку со стёртой зелёной трубкой. — Если информация не по делу, сразу отключайся, — получается грубовато, сквозь стиснувшие фильтр сигареты зубы. — Старший инспектор… — начинает хрипеть динамик кирпича. — Что за акция дебилизации? Забыл мою должность? —Старший Офицер, — чуть тише, но скрип раздражает. — Снимки из космоса… — опять восторженно, как дитя. — Пришли снимки! — Теперь возьми себя в руки, Хо, — Чонгук растирает ладонью лицо, отгоняя сон и чуть больше раздражаясь. — И прочти вслух, что написано на конверте. Шорох бумаг, пыхтение. Знает, что влетит из-за того, что докладывает, не имея предмет доклада в руках. — Экомониторинг. — Это всё, что мне было нужно услышать. Теперь чуть ниже мелким шрифтом, — ещё затяжка, глаз инстинктивно щурится, спасаясь от клубка дыма, и сигарета тушится в переполненной пепельнице, тесня и выталкивая другие окурки. — Анализ экологической ситуации, выявление незаконных свалок. — А это то, что нужно знать остальным, — Чонгук хватает куртку, выходит из машины. — Отвечаешь головой. Буду часа через два. Он всё же пользуется старыми связями. Кто запретит? Если и после снимков будут жевать кашу, он будет действовать сам. Пусть летит голова, ему всё равно пора отдохнуть. Там, где нет людей и связи. Час силовых и полчаса на беговую дорожку, в квартире не чище, чем в машине. Как-то на работе дарили сертификат на клининг. Хоуп тогда трясущимися руками тянул его. Но его опять же нужно найти, может он у Хоупа и остался, проснулось желание воспользоваться сертификатом. Здание полиции и здание пожарной части выглядят достойнее, чем всё остальное в городе. Видно, что руководство болеет за свой дом. Поднимается бегом на свой этаж. Входя в приёмную, мимо Хоупа, в кабинете одновременно срывает тёмные очки и кидает рюкзак в кресло. Возвращается к подчинённому. Берёт ладонь ошалелого от происходящего пацана, и нежно вкладывает в неё ключи от машины. — Позаботься. И ещё, та бумажка, с тёлочками на час. Она нужна. Сегодня, завтра. В идеале вчера. Есть вопросы? — Всё предельно ясно и кристально, доступно моей единственной извилине. Но не обещаю, что будут именно тёлочки. Джей Хоуп один из…. Нет. Просто единственный, кто сквозь уважение и страх, позволяет себе язвительные словечки. — Сойдёт. Выполняй. — Вас ждут. — Подождут. Чонгук забирает нужный конверт со стола помощника и скрывается в кабинете. Собрание, вселяет надежду. Ближе к вечеру трубит стационарный телефон, и оттуда бодро сообщают, что дают добро на операцию. Старые чертежи, конечно же не соответствуют действительному состоянию подвалов. Работа проведена масштабная. Под убогими сваями здания завода, другой мир. После очередного поворота туннеля уже подорванная дверь, несколько мёртвых охранников и мастерски вскрытая бронированная дверь. Подрывами нарушена подача электроэнергии, лампы гаснут, рассыпая искры, крики девочек, налево и направо распахнутые двери комнат, необычное содержание, всё чисто, девочки и мальчики не нагие в плюшевых пижамах, обычные кровати — никаких кованых изголовий и игрушек для утех. На памяти Чонгука впервые наркотой прикрывали проституцию. В наушник рапортуют очередное "Чисто". — Выводить сначала гостеприимных хозяев. Остальные после. У каждой комнаты по человеку, — отключает наушник. Стирая кровь со скулы. У одного из коридоров направо открывается, большое помещение. Здесь электричество подаётся исправно. Что-то вроде кухни, столовая — три длинных стола, стулья. Белым светом подсвечиваются металлические столешницы, холодильники. Всё чисто, кажется будто только собираются заселиться, если бы не оставленные на стульях кофты, книги, тапочки на полу. Чонгук рвёт дверь холодильника на себя, достаёт брикет со льдом, прижимает к скуле. За спиной вдоль коридора суета. Иностранная, сверх недружелюбная речь. Хозяевам зачитывают их права. Голоса эхом накатывают с разных сторон. У девочек и мальчиков берут показания, что затрудняется тем, что большинство иностранцы. Свет начинает монотонно мигать, в конце концов гаснет, и внимание Чонгука привлекает табличка прямо над столешницей, за поликарбонатным стеклом, с автономным источником питания, практически выломанный, зелёный план помещения. Не успели снять? На нём отчётливо в конце главного коридора комната. Но, он сам лично прошёл оба коридора, и оба заканчиваются тупиком. Включает гарнитуру. — Кто в главном? Сквозь помехи разбирает позывной Сокджина. Неплохо. Двух слов достаточно, чтоб его поняли. И через пять минут Сокждин сам, что редкость, обращается к нему. — Тебе нужно быть здесь. — У меня работы не меньше. Я уезжаю в отделение, — на ходу снимает бронежилет. — Сгребай всех кого видишь, если нужно, отправлю к тебе ещё людей. Отключается, не дожидаясь ответа. Набирает главный офис, это убожество даже здесь ловит связь. Гудки, гудки, гудки, когда заканчиваются, он готов жать на трубку снова, но сзади врезаются в спину. — Хоуп, какого черта? — рычит, хватая за шкирку. — Вам нужно быть там, — бледность лица местами переходит в зеленоватый цвет. — Какого.... ? Нас ждали? — догадка лишь больше злит. — Нет. — Так что там?! — Выходя из себя. — Там мальчики… — шепчет будто припадочный. — Совсем охренели?! Собрать и вывести, — отшвыривает пацана к стене. Разворачивается, продолжая свой путь, но останавливается. — Где табельное? Джей тянется на автомате, прикрывая кобуру. — Он… Он. Я думал. Чонгук вжимает локтём прямо под горло, пока, и так не членораздельная речь, не становится хрипом. Резко отпустив, наблюдает за сползающим на пол помощником. Наклоняется, задрав за подбородок чужое лицо. — Месяц! Месяц будешь вместо табельного носить рюкзак с костылями**. Кто тебя вообще туда звал? Коридор подсвечен лишь красными огнями пожарной сигнализации, комнаты в конце него уже пусты. Слышны крики и спокойный голос Сокджина. Чонгук останавливается, сжимая руками виски, это третьи сутки на ногах, час в машине скрученый, как окурок в пепельнице, уже не спасает, а когда-то подобное не создавало труда. Но сейчас дело не только в этом. Он чувствует запахи, не может их описать, найти сходство хоть с чем-то знакомым. Из-за них мозг будто отключается, ноги тяжелеют. Он опирается о стену и чувствует под рукой капельки конденсата, вентиляционная система полетела при штурме, и дышать становится всё сложнее. Он вдыхает глубже, наполняя лёгкие этими запахами, даёт себе привыкнуть. Входит в светлую комнату. В центре трое парней. Один держит на мушке Сокджина, но тут же переводит прицел на Чонгука, как только тот переступает порог. Подошвы берц сразу же тонут в мягкости белого ковра. Чонгук поднимает руки, показывая, что безоружен, прижимаясь, как и вся команда Сокджина к одной из стен. Мальчики действительно необычные, колоритные. Тот, что стащил потрёпанный жизнью револьвер Хоупа, афроамериканец, цвет кожи как дёготь с отливом, завораживает. Западная Африка — Гамбия, Сенегал. Второй на полу придерживая ногу чуть ниже колена ладонью, сквозь пальцы которой струится кровь. Ярко рыжие локоны струятся по плечам, мелкая, чуть светлее чем волосы, щетина, и всё тело при этом покрыто крупными, рваными веснушками. Ярко-зелёные глаза сверлят спину своего чернокожего друга. Неужели, уже успели поиграть с двумя холостыми и выпустить боевой? Хорошо. Минус один, в патроннике осталось два. Третий сидит на кровати, сложив как школьник руки на коленках, кожа многим светлее чем у чернушки, сквозь тёмный тон проступают, такие же веснушки, как у рыжика. Крупные афро губки, а вот у глазок азиатский разрез, в них волной стоят слёзы, готовые вот-вот ринуться и затопить этот грёбаный мир. И всё равно что-то есть ещё. Запах. Чонгук окидывает взглядом комнату, ни аромадиффузеров, ни аромапалочек, ничего, что могло бы издавать такие яркие запахи. Чонгук выхватывает взглядом лица ребят из команды Сокджина, они за чёрными масками. Но глаза. Зрачки расползлись по всей радужке, выдохи мужчин редкие, вдохи жадные. Возможно в воздух комнаты запущен какой-то газ. — Я не шучу! — Черныш на чисто корейском продолжает выдвигать требования. — Бронежилеты и машина с полным баком. Водитель не нужен. Бронежилеты и машина! — повторяет почему-то выбрав именно Чонгука целью, на что тот цыкает понимая, что сам без броника. Пару секунд на раздумье, расчёт траектории, и он сплёвывает на мохнатый ковёр, криво усмехаясь. — Самостоятельно отсюда вы уедете только на катафалке. Выстрел. Трое зажмуривают глаза, сам стрелявший тоже. Правый косяк от входа убит насмерть. Кто ж стреляет с закрытыми глазами? Чонгук смотрит на Сокджина, а точнее на его руки над головой. Тот загибает все пальцы левой руки, оставляя лишь средний, одновременно и подтверждая расчёты Чонгука, в патроннике остался один патрон, и выказывая своё недовольство. Черныш продолжает что-то кричать вернув прицел Сокджину, видно его спокойный голос вселяет больше надежды. Чонгук возобновляет осмотр комнаты. Под потолком летают шары, на полу в высоком ворсе бутылка вина, бокалы, фрукты. Две больших цифры — один и восемь, уже не надёжно держатся под потолком, то опускаясь, то поднимаясь, как живые. Опять рассматривает цветных мальчиков все трое наги по пояс, на бёдрах болтаюся домашние клетчатые штаны, либо спали, либо только собирались. Праздновали? Восемнадцать могло исполниться любому из них. Чонгук опять смотрит на бокалы. Хмурится. Комната асимметрична, одна стена ближе к входу, чем другая. Что-то упускает, накал нарастает, Черныш категорично не верит, что они из правоохранительных органов. Повторяет, как мантру, требование машины и бронежилетов. — Сколько броников? — Чонгук сверлит взглядом чёрные глаза напротив, спускаясь вниз к зелёным, следом к жёлтым раскосым. Кто? Кто сломается? — Что? — Черныш впервые понизил голос, практически до шёпота. — Сколько бронежилетов вам нужно? Вот оно. Сам же условный лидер выдал, мимолётным движением, сдунув мелкие кудри, стрельнул глазами в стену. Чонгук криво ухмыльнулся, опуская руки. — Не смей, — опять взят на мушку. — Не двигайся. — Только не закрывай глазки, — Чонгук ступает медленно по ковру. Ближе к шкафу. — Не надо… — тихо. Слёзы из жёлтых раскосых глаз уже набирают мощь, заливая домашние клетчатые штаны. Руки всё так же мирно покоятся на коленях. Рыжий что-то шипит на шаманском. Норвежец. — Беги, — Черныш двигает одними губами. — Беги, кроха!!! — во весь голос. Им абсолютно не нужны ни машина, ни броники, они тянули время, чтоб эта самая кроха свалила. Куда? Шахты воздуховодов. Лопасти не двигаются, можно спокойно сбежать. Чонгук наваливается на шкаф всем телом. За спиной уже вяжут мальчиков, третий патрон так и остался в пятизарядном револьвере. За стенкой, что-то глухо падает. Чонгук чертыхается отодвинув шкаф, понимает, что вход был прямо сквозь него. Выбив плечом дверь, попадает в маленькую комнату. Вдох. Он знает этот вкус. Яблоки, только в галлюцинациях нет красного цвета, наливных боков, всё белое. Чувствует, как по организму разливается яблочный сок, он стирает с уголка губ фантомную дорожку сока и видит белую, как молоко, субстанцию. Разум заволакивает туманом. Чертовщина. Силится вобрать в лёгкие как можно больше, привыкнуть, нужно привыкнуть. Вдох. Ещё вдох. Видения исчезают. На полу, потирая пятую точку, ворочается что-то кипельно белое. Решётка воздуховода снята, отвёртка крутится на столе, потираясь боками ручки по тетрадям. Кроха поднимается медленно, на нём рубаха от пижамы. Кожа , волосы, ресницы, брови всё белое. Альбинос. Мягкие черты лица, ребёнок. Он всё так же, потирая попу, с улыбкой приближается к Чонгуку. Всё лицо усыпано фиолетовыми штампами - цифра восемнадцать. И этот самый штампик в виде пластмассового колечка красуется на тонком пальчике. Чонгук понимает, он пьян, улыбка всё шире расползается по лицу мальчишки. Они праздновали, ребёнку немного нужно, а этому тонкому и звонкому хватило бы только паров при вскрытии бутылки. — Мне нужно бежать, — пьяно улыбаясь, он зачем-то тянет к Чонгуку руки. — Беги, — Чонгук не узнаёт свой голос. — Спасибо. Подходит вплотную, и Чонгук понимает, что этот аромат от него. Кроха поднимается на носочки, белые пальчики, сгребая черную водолазку Чонгука в гармошку, поднимаются вверх по груди, отодвигают высокий ворот, и курносый носик с цифрой восемнадцать на кончике пытается уткнуться в шею. Роста не хватает. Чонгук чувствует, как вдоль правой ноги медленно поднимается ножка ребёнка, подхватывает её рукой под коленом, вторую подхватывает на полпути, поднимает ничего не весящего кроху. А тот, уже добравшись до цели, обвив руками и ногами, утыкается в шею. Не обращая внимания, перехватив удобнее, одной рукой под упругую задницу, Чонгук стаскивает вязаный плед с кровати, накинув на мальчишку, подхватывает второй рукой, на что ребёнок, на грани сна, морщится и поскуливает, видно сильно приложился попой. Окинув напоследок взглядом комнату, замечает кучу книг, на стенах красуются лекало, в углу стоит швейная машинка, да и комната кажется тесной, лишь только потому, что очень много ткани: на стене, на штангах рулоны, в ящиках - небольшим метражом, манекен в булавках. Чонгук понимает, что тут не принимали клиентов. Больше похоже на общежитие. Он выходит, не задерживается у цветных дружков, хотя они показательно против, чтоб их кроха так доверчиво льнула к такому мудаку. Рыжик скорее всего уже наслал на него порчу 'fotzenlecker'* из его уст, периодически сменяет 'mistkerl'*. Всё же немец. Чонгук устал, впервые хочется домой, прямо с этой ношей на руках. Выйдя на воздух, инстинктивно подбирается и крепче сжимает тельце, спасая от холода. Хоуп, предупреждённый заранее, подгоняет машину, и Чонгук ныряет в салон. Сразу же, расслабляясь, откидывает голову. — Дай мне минуту. — Сэр, я могу отвезти. — Все расфасованы? — Так точно, только эти трое брыкались, — кивает в сторону сопровождаемых группой Сокджина ребят. — А это? Хочет узнать кто под пледом. Но Чонгук уже его не слушает, ещё минута внутренней борьбы, и он отдаёт приказ трогать. Проваливаясь в сон, он вдруг думает, что в машине свежо и чисто, значит этот мелкий подлец, ещё днём, успел выполнить поручение. Длинные пальчики ласкают мочку уха, аккуратно вытаскивая гарнитуру. Почему все так странно? Он определённо чем-то надышался. Чонгук хочет взглянуть мальчишке в глаза, но уже не может, разум окутывает белый туман. Проснувшись на подземной стоянке своего отделения, ещё долго рассматривает потолок салона. Один. Перепрыгнув на водительское, с визгом трогается с места, не желая идти на допрос, изучит показания позже. Провалявшись в квартире, которая тоже оказалась вылизана, сутки, пишет на знакомый номер короткое "Приходи". Ещё два дня с той, чьё имя не желает запоминаться. Опоздав на летучку, заходит к себе. Место Хоупа пустует, значит отдувается за обоих. Рюкзак с костылями показательно оставлен на кресле. Лениво полистав карточки задержанных, пишет заявление за свой счёт. Внутри будто что-то выключили, и разом накатила пустота. Год собирать информацию, а в итоге накрыть обычную шарагу с малолетками, которые совсем не против продавать свои задницы. — Да! — Старший офицер, задержанные просят встречи с вами. — Я без пяти минут в отпуске, оставьте это Джею Всё Хочу Знать Хоупу. — Просят именно вас. Шумно выдохнув. Поднимается из-за стола. Как и думал. Троица сверлит его глазками всех оттенков. Кто-то со злостью, кто-то с ненавистью. Какая идиллия. — Быстро и по существу. — Он Вас выбрал, — Чернышу два раза объяснять не надо, начинает сразу на повышенных тонах. — Но это не главное, Вы должны спрятать его. Его выкупили задолго до совершеннолетия, и скорее всего нас скоро здесь не будет, мы оставались там по собственному желанию… все, кроме него. Поэтому для него были жёстче правила, было запрещено выходить. За последние десять лет, он был на улице раз девять, при переездах. Его нужно отвезти, как можно дальше, можно в глушь. В теории он справится, читал много книг, смотрел фильмы. Можно заброшенное жилище. Позже мы найдём возможность поддерживать его финансово. Ваша задача, забрать и увезти его в лес, в прямом смысле этого слова. Так уж случилось, что вы его альфа. — Черныш поднимается, двигая скованными в наручники руками по столу, нависая. — Только в Вас от альфы лишь харизма и высокомерие, оплодотворить вы его всё равно не сможете. Чонгук смотрит в чёрные угольки напротив, трубка у уха, на другом конце уже отвечают. — Да, Сэр. — Взять все жидкости из этих тел. Результаты до вечера чтобы были у меня. Чонгук сверлит их поочерёдно гневным взглядом. Поднимается из-за стола, скребя металлом по каменным плитам. Желтоглазик не выдерживает накала, хватается несмело за закатанный на три четверти рукав рубашки мужчины. — Это нервы, — голос, как мед, тянется с деревянной ребристой ложки. — Вы можете пропустить всё, что вам кажется в наших словах неестественным, то что идёт вразрез с вашим привычным течением жизни. — Черныш явно не согласен, падает обратно на стул, возмущённо выдохнув. — Прошу услышать только просьбу, помогите нам. Мы знаем в ваших силах его спрятать. Как думаете, почему вы не нашли нас сразу? Потому что не должны были. А после. Вы же чувствовали запахи? Они должны были усыпить вашу бдительность, но люди, такие как вы, не восприимчивы к ним. Вы сильны. Поднимите информацию по нам. Вы ничего не найдёте. Лишь сухие недофакты: брошены родителями, детдом, благородные меценаты, взявшие нас всех разом на воспитание. Но это не так. Мы помним себя осознанно лет с пяти. У нас никогда не было родителей. Мы жили в поселении. Горы, холод, снега. Детей, таких как мы, было много. У каждого клеймо, — он склоняет голову показав шрамированный символ за ухом. — Нас выкрали, разделили на группы, мы были самые маленькие, поэтому нас прятали до нужного времени, но каждый из нас уже кому-то продан…Он светлее всех нас и внешне и внутренне. Мы смирились, а он нет. Уверенный, что сможет договориться с человеком его купившим, его отпустить. Его не отпустят. Мы ошибка природы, мы не должны существовать, но мы здесь, а неизведанное, странное, всегда притягивает сильных мира сего, всем хочется посмотреть, разобрать, вывернуть наружу необычную игрушку… Чонгук старается пропустить мимо ушей всю ересь, но что-то цепляет, натянутые струной нервы. — Кто вам сказал, что я лучше купивших вас людей? Желтоглазик выпускает ткань чужой рубахи, и Чонгук понимает, что оба рукава разогнуты, а манжеты застегнуты на пуговицы. — Тэхён. Он реагирует, резко отступая на шаг. Он точно тронулся. Ещё полгода назад, бывшая супруга закидывала его сообщениями с номером личного психолога, звонила, просила, уговаривала, угрожала. Резко хлопнув металлической дверью, распугивая персонал, уезжает домой. Вечером Хоуп завозит ему результаты анализов, и сообщает, что заявление его подписано. Чонгук напоминает, что это не отменяет его наказания. Сидя перед экраном монитора в ожидании звонка бывшей жены, Чонгук крутит карточки ведьм. Показатели у всех в норме, разве что у Черныша повышен калий настолько, что назначен повторный забор крови и ЭКГ. Так, Чонгук, давай мыслить трезво, как советовал Желтоглазик. Их просьба, правда его задевает. Ему срать на остальных. Все запертые на пятнадцать суток эскортники, уже оборвали телефоны своих папиков. Только троица ведьм сидит тихо, боясь дышать, ждут когда Чонгук даст информацию. Если сложить все его должности за девятнадцать лет, он вполне может устроить, так отчаянно, выпрашиваемое исчезновение. Не зря Джей путает его звания. Он всю жизнь в себе уверен, ставит себя высоко, чуть ниже врачей, тех что порой бывают сильнее бога. Воспоминания о сыне опять накатывают, он никогда им не противится. Тогда врачи боролись, верили, держали на плаву не только пациента, но и родителей, отвешивали эмоциональных пощёчин, приводя в чувства. Вот только убитый иммунитет сына уже не смог бороться. Тэхёну сейчас столько же, сколько бы было его сыну. Сможет ли Чонгук взять ответственность за него? Видео звонок. На весь монитор пухлые щёчки, а из динамиков причитание бывшей супруги. — Ты нас видишь, Чонгук! — Только бурундука, замазывающего мой экран чем-то белым. Йогурт? — Чёрт… Вот щёчки отдаляются, заливая комнату Чонгука шкодливым смехом. А мама спешит вытереть вебкамеру. — Привет, Кукла, — Чонгук рассматривает пухлое создание, которое спешит ему что-то рассказать, с придыханием, одними согласными. — Ты давно не звонил, — мамочка устроила ребёнка на коленях, зафиксировав по максимуму, это выглядит смешно. — У вас есть информатор. — Ты опять его обижаешь. — Не будь он сыном твоего супруга, я уволил бы его в первый же день. Вы сами отправили его на перевоспитание. Не вмешивайтесь. Она говорит без умолку, минуты на экране понеслись, полчаса, час, вот куклу забрал папа. Чонгук завис на стене за спиной супружеской пары. Там фото его сына, один, с семьёй, с теперешним мужем матери, ведь когда-то, именно этот человек был его крёстным отцом. — Ты ведь просто так не звонишь? Чонгук откидывается в кресло, отворачивается от экрана, ещё, подумай ещё. — Чонгук. — Помнишь, когда только мы получили информацию о переводе сюда, ты, помимо квартиры, смотрела землю в ста пятидесяти километрах от города? А потом говорила, что купила избушку на подаренные на свадьбу деньги. — Это было вечность назад. Она стоила копейки. — Продай её мне, если конечно тебе самой она не нужна. Она смотрит долго, настолько, что Чонгук не выдерживает, отводит глаза. — Нам стоило тогда уехать, Да? — она говорит тихо, не потому что боится быть услышанной, а потому что её так же прошибает болью, но спасает семья. Чонгук видит, как ей на плечо опускается рука мужа. Он судорожно вдыхает. Стоило. Да. Он бы спас тогда и сына, и семью, но разве знаешь, где упадёшь. — Я там так ни разу и не была. Сейчас это село уже скорее всего разрушено, там остались лишь старики. Да и наш… мой дом, наверняка, еле живой, за ним никто не смотрел все это время. Но если тебе нужно... — Нужно. Ведьмам он ни о чём не говорит, пусть мучаются. Один звонок и данный дом никогда на супруге не числился. Чтоб отменить задержание Тэхёна, пришлось сделать звонков в разы больше. И по итогу, из той комнаты в тоннеле были выведены, только три мальчика. Собрал все когда-то имеющееся в его квартире, инструменты. Купил небольшой прицеп, примерно прикинув, что из изъятого из тоннеля, принадлежит мальчишке, загрузил в прицеп. Точно нет информации, есть ли там электричество, закупил свечи, кучу мыльно рыльной химии, газовые горелки, термоодеяло, спальные мешки, продукты. На это всё, ушло ещё два дня. Да и не сказать, что он торопился, наоборот будто оттягивал время отъезда. Сейчас наблюдает, как к машине, с маленькой сумкой через плечо, идёт, до невозможности напуганный ребёнок. В дрожащих руках деревянный планшет с закреплёнными листьями. Где же радость? Он аккуратно садится на пассажирское, а Чонгуком уже одолевает раздражение. Кроха смотрит назад, где между сиденьями стоит ящик с инструментами и несколько сумок с вещами. — Значит вы тот, кому я продан? Мм, с каждым днём всё интереснее. — Значит. Чонгук выходит из машины. Он уже не влетает в отделение, идёт медленно, докуривая сигарету, встречает Джея в коридоре. — Черныша, в допросную. — Сэр, вы же… — Нет, лучше Желтоглазого. — На них пришёл вчера запрос. Мы собрали документы, они уже не под стражей, ждали когда, сами знаете кто, покинет отделение. — Да тут, похоже, все знают, куда он, и с кем, и почему направляется. — Только я. Чонгук… — Чонгук кривится от собственного имени из уст пацана, — доверьтесь мне. Никто, даже родители не узнают. — Он протягивает сложенный вчетверо листок. "Чонъ Чонгукъ, прошу не гнѣвайтесь. Мы жили въ страхѣ, но надѣялись, что наши слова возымѣютъ надъ вашимъ разумомъ верхъ. Вы сдѣлали даже больше того, на что мы смѣли надѣяться. Не считайте себя обманутымъ. Все наши слова правдивы за исключеніемъ того, что Тэхёнъ разсмотрѣлъ въ васъ альфу. Онъ ещё маленькій, онъ самъ не смогъ бы этого понять. Зато мы смогли. Онъ не помнитъ васъ, не помнитъ, что произошло въ ночь штурма, не помнитъ какъ льнулъ къ вамъ, что ударилъ мужчину, который его тогда въ машинѣ отъ васъ отлѣплялъ. Онъ былъ пьянъ, но онъ точно вашъ, а вы его. Повѣрьте, мы тоже крайне противъ этого, но посчитали, что только вы его сможете спасти, спрятать, убрать изъ всѣхъ базъ. Это несомнѣнно удача, и мы ненавидѣли бы себя, если бы не воспользовались этой возможностью. Дальше рѣшать Вамъ, вы можете оставить его тамъ, куда его повезли, мы сможемъ его найти, когда встанемъ на ноги. А можете остаться съ нимъ, но прежнимъ послѣ этого вы уже не будете. Вы же сами почувствовали, и теперь знаете его вкусъ. Если вы готовы....

Рыжикъ."

— Читал? Качает головой, не отрицая. — Что думаешь? — Есть вероятность, что они подкупили нашего медика. И они действительно нарики. — Зачем тогда он завысил нормы калия у Черныша? — Ну так меньше подозрений. Вы же поверили. — Грёбаный старикан. — Он просто ценитель прекрасного, у него нет такого иммунитета как у нас. — Я постараюсь управиться за неделю. Будь начеку. Очень глупо прятать мальчишку недалеко от города, где их содержали. На первое время сойдёт, а дальше будем думать. Дорога заняла намного больше времени чем ожидалось, с учётом того, что понадеявшись на себя не ездил на разведку, как изначально это планировал, это нормально. Мальчишка больше не трясся, уставившись в окно. Рассматривать там было нечего, кроме полей и леса, но судя по всему ему нравилось. На коленях болтался планшет, на листьях угловатые наброски модельных фигур. — Большой опыт? — Чонгук кивает на наброски. —Вот когда мне будет столько, сколько Вам, я смогу с уверенностью сказать, что опыт большой. Сейчас я только учусь. И всё это, не отвлекаясь от созерцания угрюмой местности. Мелкая язвочка, впитал самое лучшее от подружек. —Хм… ну и сколько же тебе будет, когда ты сможешь так сказать? Кроха, развернувшись, изучает лицо, а пальцы на планшете подрагивают, страх не спрячешь, не дорос ещё фальшивить эмоциями. — Тридцать? Чонгук ухмыляется, а следом смех вырывается непроизвольно, свой собственный, наполняя салон давно забытым звуком. Успели добраться до темна, что радует, успеет разобраться с первостепенными неудобствами. Пятнадцать домов вдоль реки, и все жилые, добротные, подлатанные. Их дом последний, не хуже остальных, только линии электропередач до него не доходят. Лицо ребёнка всё больше просветляется неуместной радостью, будто он его к пентхаусу подвез и сейчас метнётся за красной дорожкой. — Готов к неудобствам? Твои сестрицы божились, что в теории ты готов ко всему, но в виду последних событий не знаю даже, что из их слов было правдой. — Знаю все нюансы работы электромонтера. Проверим на практике? Глупая улыбка, и Чонгук не в силах разобрать шутит он или нет. — Тогда попадёшь в книгу Рекордов Гиннеса, сомкнув на себе семнадцать миллиардов вольт. — Что за величина такая? Это невозможно. — Шучу я. Оставим это на утро, узнаю у местных, как провести до нас линию. Вызовим рабочих, только тебе придётся какое-то то время побыть дома, не светиться. Улыбка тут же гаснет. — Выходим. Он не нанимался в няньки, пару дней дома переживёт. Замка нет, дома прибрано, тепло, по деревенски уютно. На кухонном столе, на кружевной скатерти, стеклянная банка со свечой. В дверь тут же раздаётся стук. Тэхён заходит за спину мужчины, сцепляя в кулаки куртку на локтях Чонгука. — Хозяева!? — Побудь здесь. На крыльце коренастый дед, с блюдом, покрытым вафельным полотенцем. — Приветствую. Ваш коллега приезжал, предупредил, заплатил, мы подготовили как могли, всё вымыли, по свету-то завтра только приедут алкаши окаянные. Супруге это вашей, молодой, — подмигивает, протягивая блюдо. Место для здоровья и правда замечательное. Сейчас погода разыграется, и не узнать будет. У нас баня топлена, если желаете. А если сам с руками, то и вашу поднять можно, — кивает в сторону небольшого строения под яблоней. —Спасибо. Молодец малец, опять поперёк начальства. — Извините, с дороги устали. — Ничего, ничего, нам сказано вас не тревожить, но если что, мы вот рядом. Всё же, бросив пару раз взгляд за плечо Чонгука, выглядывая супругу, дед поспешил удалиться. Надолго здесь пацана не оставишь. Придётся что-то решать в кратчайшие сроки. В доме три комнаты, и огромная кухня. Одну из комнат на следующий день, заняли вещи Тэхёна. Чонгук закрепил три штанги, разместив на них рулонные ткани, сколотил четыре глубоких ящика сложив весь остальной инвентарь. Машинка и манекен тоже переехали из прицепа на своё место. Тэхён выбелил почерневшую печь, скорее всего она коптила после долгого простоя. Постирал все дорожки, вымыл тщательно весь дом, сразу пропал запах сырости и затхлости. Свет провели, вот только лампочек не оказалось. Тэхён занял самую маленькую комнату, но окно в ней было огромным — от потолка и до пола. И всё это время Чонгук присматривался к нему. Больше он не чувствовал запаха яблок, как бы близко он не находился. Сама его особенность необычна, альбиносов Чонгук никогда не встречал, но представление о них имеет. Светочувствительность кожи и глаз. Тэхён же не отлипает от окна, когда днём стоит высоко солнце, к лучам не восприимчив. На солнце глаза не отливают красным, они становятся наоборот глубоко голубыми, почти синими. Фигура феминна, соблазнительна. Чонгук всё чаще вспоминает, что его растили для определённого человека, а сам Тэхён при этом думает, что именно Чонгук этот человек. Как позже Чонгук понял, их дом был самым видным. Паровое отопление от печи, в небольшом помещении рядом с кухней, сооружение похожее на душ, деревянная кадушка перетянутая медными кольцами, в дне которой вырезан водоотвод, у потолка медный обруч с кольцами, нужно только повесить шторку. Там же бак, который от той же печи греется, только наполнять его нужно самостоятельно, но это куда лучше чем ходить к соседям. Чонгук за неделю всё восстановил. Накануне отъезда они до вечера очищали духовой шкаф в печи от паутины и сажи. Слишком близко. Все стало слишком близко, привычно. Тэхён бесконечно, расспрашивал, ждал похвалы, ему нужно подтверждение, что он делает всё правильно. И толкаясь у умывальника, пихая поочерёдно руки под тоненькую струйку воды, Тэхён, смыв остатки мыла, взял большие ладони Чонгука в свои. — Зачем? — проводя белоснежными пальчиками по средним татуированным фалангам пальцев мужчины. — И я когда-то был молод и глуп, — Чонгук выворачивает кисти рук, обхватив уже ладони Тэхёна. — Рядом с твоими они кажутся грязными. — Вы меня отпустите? Что же с сердцем? Почему замирает рядом с этим мальчишкой. Он знает о чём он его спрашивает. И он знает, как должен ответить, но сердце противится. — Справишься? Здесь один, я имею ввиду? — Справлюсь. Он почувствует снова вкус белого яблока, что затопляет душу и разум. Утром, когда решит уехать до рассвета, стоя у зашторенной комнаты Тэхёна, впитывая его заглушаемые подушкой стоны наслаждения, рассматривая через тонкую щель между занавесками, как извивается на высокой перине старой кованной кровати его нагое тело, как он ласкает себя. Ещё секунда, вдох, ещё секунда, выдох, ещё секунда и Чонгук понимает, что нужно двигаться, отойти на шаг, развернуться уйти, но он стоит до последнего, пока белоснежная бестия, откинув подушку, не изливается себе на живот выдыхая имя, его имя. Он смотрит прямо ему в глаза. Чонгук больше не скрывает, своего присутствия, разворачивается и уходит хлопнув входной дверью. Оставляя на столе сложенный вчетверо листок. Что его тогда разозлило? Тэхён соблазнял его думая, что он тот человек, который купил его. Это не просто злило, это выворачивало душу. Уже спустя две недели загруженный работой, прорабатывая на собрании с антикоррупционной группой из столицы, план по поимке на взятке мэра, он клял себя за то, что оставил то письмо на столе. А вечерами мысли о том, что нужно бы купить в деревню, небольшой холодильник, потому что летом продукты будут портиться быстрее, нагло атаковали мозг. После успешной операции перенёс отпуск. И сейчас стоит в магазине тканей. Столько нюансов не укладываются у него в голове. Потоптавшись, выбирает первую попавшуюся ткань, забирая весь рулон, ножницы, пару блокнотов дня набросков, мелки, в общем всё что советовали проворные консультанты. Дверь не закрыта, дома никого нет. Печка только протоплена, духовка закрыта, в ней что-то доходит до готовности, наполняя дом ароматом сдобы. На всех окнах и комнатных проходах новые шторы, деревенский текстиль так к месту. В своей комнате Чонгук не находит кровати. Зато находит её в комнате Тэхёна. Он составил их вместе, сшив на перины большой наматрасник. Чонгук перенёс купленный рулон в мастерскую, прошёлся ладонью по разложенным выкройкам. Что он ему скажет? Прогонит? Тогда, что делать Чонгуку? Он уже не готов его отпустить. С потолка сыплются дорожки меленькой пыли, Тэхён наверху. Чонгук не поднимается к нему, ждёт, сев за кухонный стол, когда он сам вернётся в дом. Тэхён заходит, скидывая обувь при входе, мчится к печке, падая перед духовкой на колени, видно вспомнив о том, что оставил допекаться, хватается за заслонку голой рукой, одёргивает, хватаясь за ухо. Чонгук опускается за спиной, скидывает заслонку и подаёт Тэхёну прихватку. — Хочешь знать чем ты пахнешь? —Дорожной пылью. — Твой запах многоуровневый. От верхних самых слабых нот, до нижних тяжёлых, — Тэхён разворачивается, заглядывая в глаза. — Они будоражат во мне кровь. Снег, первые проталины, мокрая древесина, первая робкая зелень. — Ты чувствуешь весну Тэхён, — сердце заходится дрожью. — Тогда что чувствуешь ты? Встаёт, не дожидаясь ответа. И достаёт из духовки противень с шарлоткой. — Что на чердаке? — Моль. Соседи помогают, вот, — кивает на бумажки на столе, опуская шарлотку на поставку. — Народные рецепты. — И как успехи? — Если твой друг ещё приедет, то мог бы он привезти… — Нет… Чонгук обнимает со спины. Зарываясь носом в белоснежные локоны. — Чонгук… Ты боишься меня? — Я боюсь себя рядом с тобой. Я прожил две твои жизни. Я грязный, у меня за плечами столько дерьма. Я боюсь, что не смогу тебя уберечь. — Я сам буду беречь тебя. Знаешь что это? — он склоняет голову показывая клеймо за ухом. — Это старославянская буква ять. Нас сорок шесть, и у каждого есть своя буква мы омеги, способны принести потомство. Каждому из нас предназначен альфа с идентичной меткой. Дак скажи Чонгук, зачем ты закрыл свою метку? — смотрит пристально, разворачиваясь в руках мужчины. —Это был обычный шрам, — голос сел до неузнаваемости. — Подростком разбил бутылку об чью-то голову в драке, рассек фалангу указательного пальца . Он зажил убого, и я перекрыл его чернилами, позже забил и остальные пальцы. — Чем я пахну, Чонгук? Тэхён поднимает руку мужчины и опускает, тот палец где под татуировкой скрыт шрам, себе в рот, обводит языком по кругу, и Чонгук уже не может контролировать себя. Подхватывает на руки, уносит в комнату. Она залита солнечным светом. Полностью раздев хрупкое тело, опускает на кровать. Это не альбинизм, это что-то неизведанное. Радужки глаз мальчишки под ним залило темно синим цветом. Щеки, шея покрылись румянцем. Розовые губы блестят от слюны, и Чонгук уже сам прикасается пальцем к нижней губе, отодвигает её и проталкивается свозь сжатые зубы. Это чистый кайф. Дальнейшее в полной прострации, яблочный сок разливается по венам. Его мальчик влажный, но Чонгук всё равно старается аккуратно его растянуть, пока Тэхён сам не начинает насаживаться требуя большего. Овладеть. Единственная мысль билась в голове, разнося пульсацию по всему телу. Эта животная страсть, желание овладевало им, Чонгук боялся отпустить себя, чувствовал если сдастся себе, причинит боль Тэхёну. Желание в глазах мальчишки сменялось на страх и обратно, и так по кругу. Большими ладонями мужчина ведёт по белоснежной коже и получает от созерцания этого эстетический кайф, больше не чувствует себя грязным, мальчишку самого ведёт от рук Чонгука, он расставляет ноги шире, безмолвно прося, умоляя прикоснуться там, где уже толчками выходит прозрачная смазка. Он заполошно дышал и выгибался, замирая, когда тело простреливало сладкой болью, всё больше утопая в мягкой перине под весом Чонгука. Чонгук меняет их местами, и они оба не двигаются несколько минут. Белые локоны рассыпались по груди Чонгука, и он нежно перебирает их пальцами. — Ты пахнешь яблоками. Тэхён прижимается сильнее, всем телом, вбирая слова Чонгука, что разливается вибрацией прямо из груди. Он разворачивает голову и утыкается носом в шею мужчины, а пальчики опять ласкают ушко, и это вновь срывает какой-то внутренний механизм. Как ранней весной, вода взрывает лед и стремительным потоком вырывается из его плена на волю. — Я чувствую не весну, Чонгук, это твой запах. Я всё понял тогда в машине, просто… — он замолкает на мгновение — Ты с кем-то провёл выходные. Я это тоже почувствовал… Ревность жгла... Прости. Он поднимается, щеки горят алым будто сейчас вспыхнут. Он приподнимается, направляя член Чонгука, приставляя головку, пытается опуститься. Мужчина резким движением поднимается, удерживая мальчишку в руках, не даёт насадиться. — Это не лучшая поза, для первого раза, — хрипит на ухо. Но мальчишка выпутывается из рук и роняет обратно на кровать. Обхватив член тонкими пальчиками, уверенным движением, направляет вновь насаживаясь, весь путь до основания сопровождает протяжным стоном. Всё взрывается вокруг, Чонгук видит, как комнату заполняет солнечный свет, поглощая всё пространство, стены потолок всё сливается в белое полотно, как свет добирается до раскачивающегося на нём Тэхёна и пытается поглотить и его, забрать. Но Чонгук не даёт, вновь поднимаясь, сжимает в руках, только больше не удерживает, а сам врывается толчками, смотрит на дорожки серебряных слёз, на губы, что шепчут его имя, и только ускоряет темп. Свет поглощает их, скрывая в своих объятиях своё дитя и его человека. "Теперь моё место там, где ты"