when the winter calls to war

Смерть от убивающего заклятия была милосердием по сравнению с тем, как умирали маглы. Во время тренировок в аврорате их учили противостоять заклятию круциатус, но лишь на войне он узнал, что у боли могут быть не только различные градации силы, но и самые разные проявления. На войне он узнал, что боль может пронзать, ныть, скрестись, рваться наружу, пульсировать, надоедать и не давать заснуть. Он узнал, что к боли можно привыкнуть; что с ней можно обходиться, как с не приглянувшимся рождественским подарком, который вынужден постоянно держать на видном месте, — её можно попытаться не замечать; он узнал, что физическую боль можно вылечить, но от самого опыта познания боли невозможно избавиться до конца. Маглы умирали от боли, и в этом Тесей ничем от них не отличался. Перед тем, как в первый раз оказаться в полевом госпитале, он попросил Дамблдора передать Ньюту его часы. — Я ещё написал письмо, — добавил он тогда, но на вопросительный взгляд из-под половинок очков только повёл головой, — но сжёг. Моя мать — она, знаете, не очень сентиментальная женщина. Вот я и решил, не за чем лишний раз... — Тесей, — ответил тогда Дамблдор, — не нужно. Ты вернешься. — Профессор, прошу вас... — Я уже не твой профессор. И с тобой всё будет хорошо. Это было 21 апреля 1915 года — Тесей помнил это наверняка. Как и то, что Альбус Дамблдор способен ошибаться. Об этом ему уж точно не следовало забывать. С ним ничего не было хорошо. И он не вернулся. Так и не вернулся до конца. Вторая битва при Ипре была адом, каким его только возможно было представить, только гораздо, гораздо хуже. Позже Тесей часто встречал волшебников по обе стороны ничьей земли, прошедших Фландрское и первые месяцы Западного фронта, но ни один из них не был в Ипре 22 апреля 1915-го, когда немецкие войска пустили хлор. Когда он вспоминал о тех часах, ему казалось, что слюна у него во рту отдаёт металлическим привкусом, резким и сладковатым. То был день, когда магловская наука победила волшебство. С тех пор Тесей никогда больше не чувствовал себя неуязвимым. Он знал, что есть на свете вещи, бороться против которых ни у кого не хватило бы сил. Его нашли полторы недели спустя. Дамблдор лично навестил его в госпитале — то была их третья встреча с момента окончания Тесеем школы. — Ты всех нас порядочно напугал. Газеты едва удержались, чтобы не объявить тебя погибшим. — Газеты? — Ты — новая знаменитость, Тесей. Он слышит в голосе Дамблдора неуверенность. За эти дни Тесей научился вслушиваться глубже — теперь, когда он не мог полагаться на собственные глаза. Дамблдор привёз исцеляющие зелья — обещал, что зрение вернётся, нужно только потерпеть. Терпения Тесею в эти дни было не занимать. — И с чем это связано? — Неужели ты совсем ничего не помнишь? Но Тесей помнил. Он помнил больше, чем ему хотелось бы помнить, — но знал, что помнит недостаточно. Он помнил, как немецкие солдаты просто остановились, выстроившись в одну несокрушимую, безупречную линию. Упрямые, самоуверенные, они не двигались с места, и их не брали пули, и над ними разрывались, не зацепив, снаряды, а они только стояли, и стояли, и лица их были покрыты белым, а потом появился дым, и Тесей уже не видел, только чувствовал их беспокоящее, навязчивое присутствие, их хладнокровное наблюдение за чужой гибелью. Дым был золотисто-зелёным, словно пыльца отделилась от утренней травы и сплошным облаком двинулась вперёд по велению ветра, вот только в окрестностях Ипра давно уже не осталось никакой свежей зелени. Пока она накрывала, и укутывала, и убаюкивала их, словно сонное зелье, Тесей продолжал видеть — и запоминать — прорывающиеся язвы на покрасневших телах, и гной в глазах, перемешанный со слезами, и грязь, и рвоту, и много крови. Потом ему оставалось только слушать — и он слышал вой. Вой, который невозможно было забыть. Нечеловеческий вой, издаваемый человеческими существами. Но он не мог вспомнить — какое заклинание использовал, чтобы переменить ветер. Не мог вспомнить, как быстро под воздействием его магии газ отступил, и орудие противника обернулось против него самого. И, конечно, он не мог запомнить — потому что уже не мог увидеть, — как они бросились убегать. И, конечно, он не мог запомнить, что убежать им не удалось. — Сколько погибших? — Тесей. — Сколько? — С нашей стороны — три, четыре тысячи. Мы всё ещё не знаем точно. Но линия фронта держится. Наступление сорвалось. Это всё сделал ты. Слово «герой» не произносится, но Тесей всё равно его различает — там, где останавливается Дамблдорово неверие в его способность справиться со свалившейся на него ответственностью. Он уводит разговор в сторону — лишь бы самому не цепляться слишком сильно за собственное отсутствие веры. — Как дела у Патрика? — Прости, но ты же знаешь, — Дамблдор кладёт руку ему на плечо, в благодарность за возможности оставить, наконец, эту тему. — Мы не можем это обсуждать. — Значит, он жив, — заключает Тесей, но даже если ответом ему и служит соглашающийся кивок, он в любом случае не может этого увидеть. Через три дня Дамблдор приходит снова — чтобы доставить письмо от Ньюта (много лишних слов о том, как служба в министерстве с ходом войны становится всё более рутинной, однообразной и попросту невыносимой) и сообщить о том, что его переводят в Средиземноморский экспедиционный корпус. — Поедешь в Каир, — поясняет он, тоном одновременно не терпящим возражений, и лишь слегка уговаривающим с ним не спорить. — Так будет лучше. Лучше, чем умереть? хочет, но не может произнести он, потому что даже Альбус Дамблдор боится чего-то на этой войне. — Лучше для вас? — не удержавшись, спрашивает Тесей, но Дамблдор, как и всегда, предпочитает оставить свои мысли на этот счёт при себе. *** Июнь в Каире — это двадцатиградусные перепады температуры между полуднем и полночью, продолжительный зной и полное безветрие. Благодаря этому звуки с передовой практически не достигают города, а ещё благодаря — но не только — этому в свою первую ночь в Каире Тесей совсем не может уснуть. Он закрывает глаза и чувствует, как вязнет в липкой, разбухшей от нескончаемых дождей бельгийской грязи; в воздухе пахнет сыростью и заморозками, немытыми телами и недолеченными болезнями. Он должен быть там, со своими людьми, в эпицентре напряженного бездействия, решающего судьбу известного им мира. Вместо этого он заброшен на юг; чужеродный элемент, вмонтированный в непрерывное движение, сплошь сотканное из отвлекающих маневров, ненадежных союзов, тщательно спланированных интриг и не изживаемых взаимных подозрений. Тесей знает, что напуган. Умение распознать, определить и структурировать собственный страх — обязанность каждого аврора. Страх может сделать сильнее, если взять его в союзники. В свою первую ночь в Каире Тесей плотно запирает в своём номере ставни и начинает колдовать. На то, чтобы поставить защиту на весь Гранд Отель, в котором расположилась ставка командования Средиземноморским экспедиционным корпусом, у него уходит целая неделя — неделя, которую он проводит почти без сна. Тесей обходит этаж за этажом, закатив рукава рубашки, покрепче сжав волшебную палочку влажной от волнения ладонью. Он не надевает обуви, и его шаги утопают в мягкой глубине ковра. Он действует осторожно, методично и очень тщательно. Проговаривает заклинания шепотом, но от этого они не теряют в силе — наоборот, напитанные его страхом, осознанием несоответствующей его силам ответственности, они соскальзывают с губ, полные мощи, которая прежде была ему недоступна. Они не погибнут. Не под его защитой. *** В Каире он узнает о нападении на Лондон. Девятого сентября «Ежедневный пророк» выходит с фотографией, которая сообщает обо всём лучше любых заголовков: три дракона кружат над Собором Святого Павла в магловской части города. — А, Скамандер, — генерал Мэхон, не спрашивая разрешения, присаживается напротив него — ему явно интересна движущаяся картинка на обложке газеты. О том, кто такой Тесей Скамандер и почему он в Каире, знал весь штаб командира Средиземноморских экспедиционных сил сэра Яна Гамильтона. Об участии магов в магловской войне были оповещены все офицерские чины от бригадных генералов и выше, но определить общего отношения к этому факту Тесею до сих пор не удавалось. Генерал Мэхон, командующий Десятым ирландским дивизионом, входил в число тех, у кого всё магическое вызывало неподдельное, почти детское любопытство. — Значит, и вы уже в курсе. Гамильтон перебудил нас всех посреди ночи. А я уже совсем не в том возрасте, чтобы позволить себе больше двух чашек кофе в день, — он красноречиво ставит блюдце с кофе на столик между ними. — Что ж, это первое доказательство того, что и враг не брезгует помощью волшебников. Не хотел бы я сейчас оказаться в Лондоне, скажу честно. Разбираться со всем этим беспорядком. — Здесь не сказано, как случившееся объяснили не магам. — Цеппелины. Неплохо придумано, верно? Всё эта старая лиса Черчилль, его идея. Что-что, а на выдумки подобного рода он горазд. Ну? И какой ответ нам ждать от Министерства Магии? Гамильтон ещё спросит вас об этом, так что будьте готовы — ему ведь здесь ровным счетом ничего не сообщают. Есть у нас собственные драконы? — Раздобыть драконов не трудно. Вопрос в том, как добиться, чтобы они слушались приказов. — Это сложная магия? — Дело не в магии, нужны знания. — В Министерстве есть такой человек? — К сожалению, есть. Это мой младший брат. — Вы с ним похожи? — Говорят, что да. — Тесей пожимает плечами, понимая, что делает это почти равнодушно. — Но я этого пока не замечал. Генерал Мэхон кивает. Следующие слова он произносит почти бережно, как делают после долгих размышлений над какой-то идеей, которую почти не решаются произнести вслух. — Скоро откроют Салоникский фронт. Мою дивизию отправляют в Грецию. Да что я секретничаю перед вами, Скамандер. Командование предложило мне возглавить нашу армию в Салониках. А я предлагаю вам отправиться с нами. — Вы не вернётесь в Галлиполи? — Сербия нуждается в помощи. Восточный фронт — в штабе отводят глаза, когда приходится о нём говорить, но именно там дела особенно плохи. Тем не менее, это не самоубийственная миссия — иначе я не приглашал бы вас присоединиться. Я осознаю, какую ценность вы представляете. Но ещё я вижу, что вам очень скучно здесь, в Каире. — Я уже подал прошение о переводе на Дарданеллы. — Его не одобрят. Забудьте о Дарданеллах. Операция провалена, и вы её не спасёте. Черчилль не подпустит вас близко к проливу, даже если это будет его последним приказом, отданным в качестве Первого лорда Адмиралтейства. — И вы предлагаете Сербию? — Думаю, вы найдёте это путешествие любопытным. — Именно я? — Я не должен вам рассказывать... — На полуострове есть ещё волшебник? — У нас есть основания полагать, что это так. Это всего лишь догадки, Скамандер. Но риск — риск всегда реален. — Тогда я отправлюсь с вами. Мэхон тянется к остывшему кофе. Тесею достаточно пробормотать заклинание, чтобы над чашкой вновь начал подыматься пар, но на этот раз генерал совсем не обращает на это внимание. — Вы — воин, Скамандер, — заключает он. — Значит, я в вас не ошибся. *** После проигрыша при Костурино генерал Мэхон даёт ему две недели отпуска. — Я тоже возвращаюсь в Лондон, — сообщает он. — И снова провал, Скамандер. Что ещё нам предстоит отдать врагу? Нет, нет, не думайте об этом, мальчик мой. Возможно, мы с вами уже не вернемся в Салоники. Я напишу вам, но простите, не смогу воспользоваться вашим занимательным способом обмениваться корреспонденцией. В отличие от Мэхона, Тесей не едет в Лондон. Он отправляет Дамблдору сову с письмом, где указывает только место их предстоящей встречи: Париж, — и отправляется ждать. Генерал обещал, что поездка выдастся любопытной. Таковой она и оказалась. *** Минерва подсаживается на соседний шезлонг у неработающего фонтана в саду Тюильри ровно в полвосьмого вечера — ни минутой раньше, ни минутой позже. В руках у неё — шотландский плед в крупную клетку, на лице — выражение сосредоточенного ожидания. По её подсчетам, Тесей уже должен был начать говорить. — Прости, но я приглашал сюда не тебя, — не сдерживается он, и получает ожидаемую реакцию — Минерва поджимает губы, совсем как взрослая, от чего выглядит ещё более юной. В школе они с Минервой встречались. Совсем недолго — у них никогда ничего бы не получилось, вопреки распространенному мнению, что лучшие союзы складывались между выпускниками Пуффендуя и Гриффиндора. У Минервы были абсолютно характерные для её нации представления о независимости и о преданности. И по её мнению, рядом с Тесеем ей грозило потерять первое, так и не обретя второе. — Тесей Скамандер. Джентльмен, как и всегда, — Минерва набрасывает плед на плечи, запахивается в него, словно укрывается за фамильным щитом, сквозь который её не может настигнуть ни одно его слово. — Можешь рассказать мне всё, что собирался рассказать ему. — Ты не поймёшь, — возражает Тесей. Откуда ему знать, как много ей на самом деле известно? То лишь, что с этого сентября Минерва Макгонагалл была принята в штат Школы чародейства и волшебства Хогвартс, ещё не означало, что Дамблдор доверял ей каждый свой секрет. — Я не собираюсь сидеть здесь весь вечер и разбираться с твоим недовольством, но Дамблдор занят, — объявляет она, действительно подымаясь на ноги. — Ты будешь говорить со мной, или же удачи в деле твоего превращения в человека, с которым ты и сам не захочешь иметь никаких дел. — Стой, — Тесей подскакивает за ней; ему придётся рискнуть, но разве он занимался чем-то другим с тех пор, как ввязался в эту войну; с тех пор, как Дамблдор призвал его на свою сторону. — Стой! Передай ему — тот, кого он ищет, на Балканах. Но скоро оттуда уйдёт. — С чего ты взял? — не оборачиваясь, интересуется Минерва, и в её интонации Тесей распознаёт ясное понимание ситуации. Значит, она действительно с ними. Черт бы побрал профессора, и кого ещё он за это время успел завербовать? — Антанту выбили обратно в Грецию. Командование не собирается предпринимать ещё одну попытку войти в Сербию. Эта битва на его счету, он может двигаться дальше. — С чего ты взял, что он там? — уточняет Минерва, и тогда Тесей переходит в нападение. — Я думал, ты спросишь, о ком именно я говорю. Минерве приходится обернуться к нему; посмотреть на него; всмотреться в него. — Он знал, что ты всё поймешь, — подтверждает она то, о чём он и так уже догадывался. — Поэтому не пришёл сегодня? — Он действительно занят, — мягко поправляет Минерва, и Тесей уверен — она говорит правду. Она не стала бы ему лгать. Больше не стала бы. Не сейчас. *** Возвращение домой в рождественский отпуск не задаётся с самого начала. — Какого черта? Ньют, скажи, что ты не поселил в моей комнате стаю гриндилоу. Ньют не утруждает себя тем, чтобы присоединиться к Тесею в коридоре — вместо этого он начинает отвечать из-за полуприкрытой двери собственной спальни, очевидно слишком занятый своими слишком важными делами, чтобы потратить лишнюю минуту на беспокойство о старшем брате. — Я изучаю их социальное устройство, — бормочет он, отмеряя на весах порцию корма. — Ты знал, что до сих пор не было проведено ни одного серьезного исследования, касающегося гриндилоу? — Здесь я должен ответить: «не может быть, но почему?» — но постой-ка, мы ведь еще не разобрались с тем, что ты проводишь своё серьезное исследование в моей комнате, — кричит Тесей в ответ, зная, что Ньют если и слушает его, то в пол-уха, и всё же надеясь, что слова «в моей комнате» были им достаточно различимы. — Я не думал, что ты вернешься так скоро. Тесей, наплевав на правило, неукоснительно соблюдаемое в их семье вот уже почти два десятка лет — никогда не нарушать личное пространство Ньюта, — распахивает дверь в его комнату. — Меня не было два с половиной года. Ньют поводит плечами, что, очевидно, должно означать лишь то, что он живет в лишь ему понятном временном измерении и не видит смысла подстраиваться под обычное, общечеловеческое. Два с половиной года — недостаточный срок для изучения иерархии доминирования гриндилоу, которые, вообще-то, и размножаются гораздо реже, чем людские особи, и если для него, Тесея, это всё пустой звук, то ему, Ньюту, разумеется, не о чем с ним разговаривать. — Он такой с тех пор, как его выгнали из отдела по подготовке драконов, — доверительно сообщает Тесею отец, когда тот спускается в библиотеку в поисках чего-то покрепче пятичасового чая. В его словах — до неприятного знакомая интонация, с которой в этом доме Ньюту снисходительно спускают с рук всё, за что его в последствии откуда-нибудь обязательно выгонят. Делается это даже не в ожидании, что когда-нибудь этот период закончится — всем очевидно, что он не кончится никогда. Просто так выглядит любовь к младшему ребенку. Тесею остается лишь догадываться, какого быть по другую сторону распространения этой любви. Под вечер ему начинает казаться, что за один день в собственном доме он устает сильнее, чем за несколько месяцев на фронте. Перед ужином он выходит во двор выкурить сигарету. После череды однообразных пейзажей — бельгийского опустошения, палестинской пустыни, балканских степей — английская зима предстаёт перед ним старой знакомой, которую он больше не способен понимать. Когда они садятся за праздничный стол, Тесей понимает, насколько недооценил предупреждение отца. Ньют пускается с места в карьер. Он едва дожидается первой перемены блюд, когда, наконец, выпаливает вопрос, который очевидно вынашивает с самого возвращения Тесея: — Почему бы тебе не поговорить с Министром? Тесей, почти также, как сам Ньют несколькими часами ранее, ведёт плечами, будто речь идет о чем-то незначительно обыденном. — Двери кабинета Министра Магии не распахиваются передо мной по одному только желанию, Ньют. — Но ты — сотрудник Аврората, — возражает тот. Слово «герой» по-прежнему избегается, а может, Ньют о случившемся и не знает вовсе — он, кажется, никогда не читал обычных газет, одни лишь научные журналы. — Сотрудник, который уже несколько лет не появлялся на службе. — Ты просто не хочешь понять, насколько это важно, — настаивает Ньют, и тогда Тесей произносит первое, что приходит ему в голову — но даже если бы у него было время задуматься, он всё равно вряд ли стал бы себя останавливать. — Во имя Мерлина, ты хоть когда-нибудь думаешь о ком-то, кроме самого себя, Ньют? Вспышка гнева, с которой он выскакивает из-за стола, удивляет его самого, но Тесей позволяет себе в полной мере почувствовать, насколько он разозлён. Он не собирается успокаиваться, и уж точно не собирается извиняться. Вместо этого он разворачивается на каблуках и выходит из столовой. — Тесей, — кричит мать ему вслед, но её второе, более настойчивое: — Тесей! — гасит шумный хлопок, с которым Тесей трансгрессирует прямо с лестницы. Только пройдя несколько шагов по пустой, почти не освещенной огнями улице, он понимает, что оказался перед домой Патрика МакЛаггена. *** Дверь ему открывает Мюриэл Прюэтт — старшая сестра Дороти, их гриффиндорская однокурсница, допустившая когда-то сокрушительную ошибку, представив Патрика Маклаггена собственной младшей сестре. Дороти Прюэтт была младше их на год. В 16 — староста Хогвартса, в 18 — жена Патрика МакЛаггена. Тесей конечно был на их свадьбе. С тех пор они виделись реже. В последний раз — за полтора года до начала войны. В тот день МакЛаггены праздновали день рождения сына. Гленну исполнился год. — Ты! — она ощутимо тычет Тесею в грудь выкрашенным ярко-зеленым лаком длинным ногтем короткого пальца. — Это ты во всём виноват, Скамандер. Тесей мог бы объяснить ей, что всё это была идея Патрика. Что стоило только Министру Эвермонду объявить о том, что волшебники не станут принимать участие в магловской войне, Патрик незамедлительно подал заявление об отставке — а Тесей последовал за ним. Что заявления их положили в стол, и негласно отпустили оказывать ту посильную помощь, какую они только могли предоставить. Что именно Патрик убедил Дамблдора, что Тесей может быть им полезен. Что, в конце концов, Патрик был причиной, почему Тесей не возвращался домой почти два с половиной года. Он мог бы сказать ей всё это, но он не находит слов, чтобы об этом говорить. В конце концов, сегодня он был здесь, в Англии, — а где сейчас был Патрик? Патрик, выполнявший задание, о котором никому ничего не было известно. Патрик, о котором больше не говорили вслух. — Пусти его, Мюриэл, — велит голос из гостиной, и Мюриэл, тряхнув рыжими кудрями, делает шаг в сторону, продолжая удерживать дверь, отрезая Тесею путь к отступлению. Дотти, осунувшаяся и повзрослевшая, пытается удержать сына на игрушечной метле. — Ты не мог бы?.. — спрашивает она у Тесея, будто лишь вчера он заходил к ним домой. Будто Патрик в последний момент вспомнил о подарках, потому и опаздывает в сочельник — но вот-вот вернется, и их жизнь — обыкновенная, бесхитростная жизнь — снова возьмёт своё. — Тесей? — повторяет она, помогая ему выкарабкаться из собственных мыслей — и тогда Тесей, коротко кивнув, снимает пиджак и осторожно принимается объяснять Гленну МакЛаггену, как обращаться с метлой. *** Лорд Китченер настолько карикатурен, что его знаменитое изображение на плакате кажется Тесею более настоящим, чем человек, железной хваткой вцепившийся ему в руку. — Очень рад, Скамандер, очень рад, — повторяет Китченер тоном, не выражающим ни йоты радости. — Нам нужны такие молодые люди как вы. — «Твоя страна нуждается в тебе!» — Вы знаете, что после вашей выходки в Ипре у нас был впечатляющий всплеск числа добровольцев из магического сообщества? Тесей об этом, конечно, не знает — как и не знает, можно ли назвать то, что он сотворил в Ипре, «выходкой»: определенно, так не считали сражавшиеся с ними в тот день немцы, и вероятнее всего, так вряд ли считал Грин-де-Вальд. Китченеру, разумеется, ничего не может быть известно о Грин-де-Вальде. Он не похож на человека, с которым Дамблдор стал бы делиться имеющейся у него информацией, и дело вовсе не в том, что он был маглом. Просто Дамблдор не переносил подобных людей — Тесей заметил это ещё во время учебы в Хогвартсе. К тому же всем — ну, как минимум всем посвященным — было известно, что Дамблдор симпатизировал Черчиллю: давно состоял с ним в переписке и наверняка принимал участие в обсуждении стратегий, когда тот ещё имел в политических кругах какой бы то ни было вес. — Собственно, в этом и кроется причина моего приглашения, — продолжает Китченер, нисколько не заботясь тем фактом, что с момента обмена рукопожатиями Тесей всё ещё не произнёс ни единого слова. — Я предлагаю вам возглавить магический корпус. — Магический корпус, министр? — переспрашивает Тесей. Кажется, Китченер ожидал от него обращения «сэр» — кончики его усов дергаются едва заметно, явным признаком спонтанного раздражения, — но Тесей Скамандер не разбрасывается «сэрами» и не выказывает заочного уважения всем подряд. Парадоксально, но вдруг, именно сейчас, Тесей понимает, какой имеет вес в коридорах и кабинетах, где решается судьба этой войны. Войны, на которой он оказался, потому что лучший друг убедил его в том, что непротивления они никогда себе не простят. — Как я уже сказал, мы получили достаточно заявлений от волшебников, желающих присоединиться к нашим рядам. — И вы хотите, чтобы за их смерть был ответственен я? — Вы забываетесь, Скамандер, — Китченер выпрямляется, воодушевляясь собственной внушительностью. — И потом — вы и так уже за них в ответе. Эти люди верят в вас. Для них вы — герой. Наконец произнесенное вслух, это слово очерчивает границы личного пространства Тесея, до которых ему, возможно, никогда по-настоящему не дорасти. Он впервые осознаёт, как он на самом деле одинок внутри своего образа, притягивающего к нему лишние взгляды и отталкивающего от него близких людей. Тесей не чувствует себя героем. Любой поступил бы так на его месте. Тесей не был особо талантлив, или особо начитан, или особо умён. Он не был быстрее других, способнее других, упрямее других, амбициознее других. Просто он оказался там, где никто из них не оказался, в той точке времени и пространства, где кто-то должен был что-то предпринять. Тесей чувствует себя самозванцем — вот Патрик наверняка был героем, что бы ему не поручено было исполнить. Тесей никогда в этом не сомневался. Тесей чувствует себя самозванцем — но лорду Китченеру вовсе необязательно об этом знать. *** Дамблдор вновь находит для него время, когда Тесей оказывается в госпитале во второй раз. Командование собственным корпусом оборачивается для него возвращением на Западный фронт — а участие в Битве на Сомме становится естественным продолжением их вовлеченности. Оказавшись во Франции, Тесей отмечает, что передний край наступления в целом остался прежним — только враг заметно преобразился. Там, где магические силы Британии могли выставить сотню добровольцев, ответ Германии и союзников заключался в полноценном военном призыве, объявленном в первый день нового, 1916 года. Это объясняло, почему Китченер так торопился вернуть Тесея обратно на фронт — и почему так подозрительно легко согласился на все его, даже самые личные, условия. Ньют по-прежнему с ним не разговаривает, но отец сообщает в письме, что на новой должности главы отдела по подготовке драконов к боевым действиям его младший брат проявляет себя с блеском, характерным не для каждого девятнадцатилетнего волшебника, которому не позволили доучиться в школе. Тесей хочет написать домой ответ, но почему-то так этого и не делает. Вместо этого он возглавляет атаку и первого июля попадает со своим отрядом под прицельный огонь из Круциатусов и Экспульсо. — По крайней мере, за тебя я мог не беспокоиться, — признаётся Дамблдор, когда к Тесею, неделю спустя, наконец допускают посетителей. Активное присутствие солдат-волшебников потребовало и нахождение на передовой стажеров из Больницы Святого Мунго, но даже им приходится постараться, чтобы поставить на ноги командующего магическим корпусом британской армии. — Ведь ты взял его с собой? Тесей понимает, зачем Дамблдор использовал защитное заклинание, не позволявшее их подслушать. Тем не менее, он не решается сразу раскрыть перед ним все карты — всегда остается вероятность, что он просто неправильно разобрал его, Дамблдора, слова, хоть по правде ему вовсе и не верится в подобную вероятность. — О чем вы? — переспрашивает Тесей, но Дамблдор лишь смотрит на него в ответ — очень внимательно и, кажется, немного сочувствующе, а значит, ему приходится признаться: — и откуда вам известно? — Скажем так: до войны я только догадывался, — откровенностью на откровенность отвечает Дамблдор. — У меня было несколько предположений — но в целом я был уверен, что камень должен быть у Гонтов или у вас. — Гонты не отличат воскрешающий камень от булыжника на дороге, — позволяет себе презрительно скривиться Тесей. Жутковато даже представить, чем бы это могло обернуться для них всех. — Верно, — спокойно соглашается Дамблдор. — И тогда я поговорил с твоим братом. — Ньют рассказал вам? — не верит Тесей. Нет, конечно, к Альбусу Дамблдору у его младшего брата отношение всегда было особое — и всё же Ньют должен был понимать, чем это грозит всей их семье. Не важно, стал бы он заботиться о Тесее или нет — но родители! Нет, Ньют просто не смог бы так с ними поступить. — Нет, вовсе не так, — поправляет его Дамблдор, и от него наверняка не ускользает, как Тесей позволяет себе облегченно выдохнуть. — Он просто совсем не переживал из-за твоего решения уйти на фронт. Была в его голосе такая особая уверенность — её редко встретишь, когда общаешься с Ньютом, верно? Тогда я и понял, что у него есть основания быть убежденным, что с тобой ничего не случится. Ну, а после Ипра я уже знал наверняка. Значит, он у тебя с собой? Форменный китель Тесея, наброшенный поверх больничной пижамы, почти сполз с правого плеча, и он оправляет его прежде, чем опустить руку в карман. — Я умер, — признается Тесей, и ему кажется, что на секунду камень в его ладони меняет окрас с красного на жёлто-зелёный, — но только едва. Дамблдор наклоняется к нему — близко, так близко, что между ними совсем не остаётся свободного пространства. Он накрывает руку Тесея своей, сжимает его пальцы, но смотрит только ему в глаза — словно от одного взгляда на камень что-то в нём может перемениться навсегда. — Никто не должен знать, — говорит, нет, просит он. — Пообещай мне, что будешь беречь себя. — Вы и так знаете, что со мной ничего не может... — Пообещай, — настаивает Дамблдор, и что-то в его голосе заставляет Тесея повиноваться. Он даёт ему обещание, которое не способен выполнить, словно для Дамблдора это что-то на самом деле значит. Словно Дамблдора действительно беспокоит его судьба. И тогда Дамблдор отпускает его руку и демонстративно отворачивается, будто не в силах больше его видеть. — Тесей, если ты веришь мне... — выговаривает он через силу. — Всё это не напрасно. Тесей кивает. Он всегда знал — всегда догадывался, — что Дамблдор ведёт игру, в которую никого из них не посвящает. Он всегда знал это, и потому никогда не позволял себе поверить ему до конца. *** Лита вызывает его в Касабланку, и Тесей выписывает самому себе двухдневный отпуск, оставляет старшего лейтенанта Уизли своим заместителем и подаёт запрос на портключ. Всё начинается с того, что Лита приезжает к нему в госпиталь. Без разрешения. Без предупреждения. Утром Тесей просыпается, а она уже сидит у его кровати и обсуждает с его медсестрой методы перевязки и рецепты зелий. Лита открывает в Касабланке центр для волшебников-беженцев, о чем и сообщает Тесею, когда оказывается в его палате — минуя обмен приветствиями и вежливое уточнение, как у него дела. Ей прекрасно известно, как именно у него дела, иначе бы её здесь сейчас не было — но от кого ей это известно, так и остаётся тайной, первой из многих, что будут наполнять их последующую совместную жизнь. Лита появляется без объяснения причин, ухаживает за ним молча и безропотно, и исчезает, убедившись в том, что он больше в ней не нуждается. Но перед отъездом она позволяет себе единственную слабость. — Обещай, что навестишь меня, — требует она, и Тесей даёт ей такое обещание. Они никогда не были близки с Литой — из-за разницы в возрасте круг общения его и Ньюта ни в чём не пересекался, к тому же образ жизни Тесея в принципе предполагал определенную изолированность от друзей его семьи. Скамандеры были учеными и знакомства водили преимущественно с себе подобными — людьми науки, людьми творческого эксперимента. Тесей — выбравший действие, выбравший практику, выбравший бессонные ночи не ради ухаживаний за больными гиппогрифами, а ради поиска улик и поимки преступников — в этот праздник духа никогда не вписывался. Тесею пришлось научиться быть чуть более обаятельным, чуть более учтивым, чуть более разговорчивым, чтобы хоть в чем-то быть своей семье полезным. И всё же Лита приезжает к нему, и смотрит на него так, словно понимает что-то, что он пока не способен в полной мере осознать. В Касабланке они почти не говорят о войне — о его службе, о её служении. Они не говорят и о Хогвартсе, и конечно не говорят о Ньюте. Тем не менее, у них всегда находится тема для разговора, и Тесей замечает, что к концу второго дня начинает дышать чуть медленнее, чуть просторнее, чуть глубже. Он насыщается её голосом, её присутствием, её взглядом. Он не знает, что может дать ей взамен, ведь она ничего у него не просит — и только когда они идут гулять по базару, Лита берёт его за руку и больше не отпускает. — Вы очень похожи с ним, — объявляет Лита, когда Тесей уговаривает её примерить украшения в маленькой лавке на самом краю торговых рядов. Он предлагает ей зелёные бусы, но Лита отказывается мягким кивком головы — и сама выбирает подвеску в жёлтых и чёрных тонах. — С Ньютом? — не понимает Тесей, но Лита поправляет его: — С Дамблдором. Ты ведь знаешь, что у него тоже есть младший брат? Тесей об этом не знает, потому что его это никогда не интересовало. — Он совершенно бесхитростный человек, — рассказывает Лита. — Болезненно честный человек. Понимаешь? — Нет, — признаётся Тесей, и Лита едва заметно улыбается, словно укрепляется в каких-то своих мыслях. Словно убеждается лишний раз, что он без неё пропадёт. — Вы с Дамблдором очень похожи, — продолжает настаивать Лита. — Вы ставите цель и достигаете цели, чего бы вам это ни стоило. Вы готовы пожертвовать собой, но и другими тоже способны жертвовать. И вам обоим нужен рядом кто-то, не боящийся говорить правду. Это редкая удача, Тесей, если таким человеком может стать твой младший брат. На словах «младший брат» её ресницы опускаются длинной тенью, в черноте которой затаилась боль. Тесей осторожно берёт её ладони в свои, случайно касается большим пальцем её безымянного на левой руке. — Я не могу ничего тебе пообещать, — объясняет он. — Поэтому ни о чем не могу тебя попросить. — Можешь, — соглашается Лита. — Если попросишь — я буду тебя ждать. Даже если ты никогда не вернёшься. У выхода на площадь Тесей спотыкается о почти незаметный чемодан — и тут же попадает под шквальный огонь недовольства продавца, который перемежает редкие ругательства пространными описаниями достоинств вышеупомянутого чемодана. Тесей знает, что хозяин давит на его чувство вины, хватается за попытку заработать перед самым закрытием базара — и ему достаточно выхваченных из плохой французской речи слов «незримое расширение» и «маглоотвод», чтобы потянуться за кошельком. — Ты не могла бы переслать это Ньюту? — просит он Литу, и он благодарен ей за то, что она не уточняет, должна ли отправить подарок от его имени или от своего. *** — Здесь нет твоей вины, Тесей. Он не успевает вложить камень Патрику в руку. Тот выскальзывает из его ладони прежде, чем Тесей успевает сжать его пальцы. Патрика больше нет, и он не успевает — пытается, но не успевает — пытается, но этого не достаточно. Маглы умирают медленно, но волшебники — слишком, слишком быстро. Патрик был его однокурсником, но уже до этого он был его другом. Их родители общались, они с МакЛаггенами гостили друг у друга каждое Рождество. С третьего курса они ежегодно сталкивались в финале Кубка по квиддичу; с пятого — делили обязанности старост, каждый на своём факультете. Их выпускные оценки почти не отличались — и обоих приняли в академию авроров в один и тот же день. Когда Патрик сделал предложение Дотти, Тесей был его шафером. Когда Патрик объявил, что не сможет оставаться в Лондоне, если начнётся война, Тесей с ним согласился. — Да, — соглашается Тесей. — Мы все знаем, кто виноват в его смерти. Вы, профессор. Рука Дамблдора осторожно соскальзывает с его плеча. Тесей ждёт, что Минерва вступится — потому что она всегда заступается за Дамблдора, а еще потому, что она всегда выступает против него; но надо отдать ей должное: острое, почти заносчивое чувство справедливости в ней по-прежнему больше стремления защищать тех, кто особенно близок её сердцу. И тогда он — осознавая собственную правоту — не оборачиваясь, не позволяя себе слабости обернуться — продолжает. — Вы должны были быть там с нами. — Я не могу сразиться с Грин-де-Вальдом, — напоминает Дамблдор, но Тесею остается только рассмеяться ему в ответ. Смех выходит коротким, будто визг затравленной собаки, опаленной предчувствием собственной гибели. — Как оказалось, мы тоже. Это нам не по силам. Никому из нас. Он знает, что Дамблдор согласен с каждым его словом, и ещё знает, что ему никогда не понять причины, по которым этот человек манипулирует судьбами других людей, расставляя их, подобно фигурам из набора волшебных шахмат, каждая из которых существует лишь в единственном экземпляре и предназначена лишь для одного сражения. — У него — бузинная палочка, — хладнокровно, безжалостно перечисляет Тесей. — Теперь он знает про камень. Если вам что-то известно о мантии, то советую спрятать её как можно дальше. Потому что он придёт — за ней, и за мной, конечно. А потом за вами. Настанет день, когда вы больше не сможете убегать, Дамблдор. Возможно, до этого дня не доживёт ни один из нас, но вы — вы останетесь последним. Может быть, тогда вы наконец будете готовы. Хотя я начинаю в этом сомневаться. *** Ньют приходит на похороны, чего Тесей совершенно не ожидает. Да, приходят их родители — поддержать МакЛаггенов, лишившихся единственного сына. Если бы погиб Тесей, по крайней мере, у отца с матерью остался бы Ньют. Решение пронзает его тут же, у гроба его лучшего друга, опускаемого в землю на глазах у бесчисленной родни его жены и не менее многочисленного числа однокурсников. Патрика все знали, и, разумеется, многие обожали. Тесей не может не думать о том, что их следовало бы поменять местами. Это Патрику лучше бы пошла почти официальная должность «героя» при дворе британского главнокомандующего Западным фронтом. Это Патрика должны были все обсуждать. Это Патрик должен был всех вдохновлять. Это Тесей должен был стать шпионом. Он должен был изворачиваться и лгать и вводить в заблуждение и гордиться собственной первородностью и чистокровностью, и презирать собственную недальновидную, непрозорливую семью. Он должен был впутаться в ближний круг Грин-де-Вальда, и разоблаченный, пасть, и, обманутый опоздавшим другом, вернуться в дом своей жены — дом своего сына — в закрытом гробу. Гленну было почти шесть, и он вовсе не знал отца, который пытался сделать больше для его будущего, чем мог бы сделать кто-либо на этой войне. У Тесея не было сына. О нём некому было скорбеть. На его поминках не было бы так многолюдно. Ньют пришёл на похороны его лучшего друга — из уважения к родителям, своим или Патрика, — но пришёл бы он хоронить собственного старшего брата? Тесей отводит его в сторону, и прежде, чем Ньют успевает что-либо сказать, опускает камень в его руку. — Грин-де-Вальду всё известно, — торопливо предупреждает он. — Но ему известно, что камнем владею я. Если он судит о других по себе, то не поверит, что я способен от него отказаться. — Я не возьму его, — возражает Ньют, и, разумеется, он вовсе не напуган словами Тесея, но тому всё-таки важно его убедить, и он перебивает, не давая Ньюту изложить собственные доводы: — Я знаю о планах на Амьен, — объявляет он. — Я знаю, что они хотят использовать драконов. Ньют, это единственный способ обезопасить тебя. — Я тоже кое-что знаю, — вскидывается Ньют, как всегда не желающий уступить старшему брату, хотя бы из чувства неизживаемого внутреннего противоречия. — Я знаю, что и ты будешь в Амьене. Они отправляют тебя возглавлять атаку. Ты хочешь умереть, Тесей. — Ну и что с того! — не выдерживает Тесей. Ньют не понимает, не понимает его, не хочет, не может понять. — Я уже отыграл своё, Ньют. Я сделал всё, что мог. — Это не оправдание, — жестоко возражает Ньют, да, он умеет быть жестоким в моменты наибольшего отчаяния, его великодушный, добросердечный, до больного честный младший брат. — Патрик бы так не поступил. — Не смей, слышишь, — требует Тесей. — Он был моим другом. Тебе на нас было наплевать. — Мне не наплевать на тебя. Ньют замирает, как делает всегда, когда сталкивается с чем-то малопонятным, почти недоступным его эмпирическому методу постижения мира. Ньют замирает, признавшись в чем-то почти предосудительном, и Тесей знает, что вряд ли когда-нибудь ещё услышит от него подобные слова. — Эта война, — аккуратно поясняет он, — больше одного сражения при Амьене. Она даже больше той войны, о которой известно маглам. Я не знаю, как долго всё это продлится, Ньют. И мы — мы должны сделать выбор. Мы обязаны его сделать. И он очевиден. Остаться в живых должен ты. И тогда Ньют наконец понимает, что он пытается ему сказать. — Ему нечего тебе предложить, — спокойно, с убеждением возражает он. — Ты никогда не станешь одним из них, Тесей. — Мы не можем так рисковать. — Да какие тут могут быть риски… — Этого хотел бы Дамблдор, — лжет Тесей, лжет, неуверенный в том, что это на самом деле ложь. Эти слова — его единственный козырь, его последняя надежда на их перемирие. Дамблдор слишком хорошо разбирался в людях. Дамблдор знал, на кого из братьев Скамандеров ему стоит сделать ставку. И тогда Ньют, задумавшись, кивает с вновь обретенной твердостью. И тогда, сжав камень в ладони, прячет его во внутренний карман пиджака. — Ты не сможешь оставаться в Англии, — предупреждает Тесей. — Чем сложнее им будет тебя разыскать, тем лучше. — Оставаться в Англии никогда не входило в мои планы, — напоминает Ньют. Магозоологи не нуждались в получении образования, чтобы следовать за своей мечтой. И всё-таки, как же они были не похожи, он и его всеми недооцениваемый и, тем не менее, всеми любимый младший брат. *** После войны Тесей Скамандер возвращается в Аврорат. Его магловские боевые ордена отправляются в коробку на чердаке родительского дома. О его «отгуле по личным обстоятельствам» продолжительностью в четыре года никогда не упоминается. О его быстром продвижении по службе разве что перешептываются по углам. Тесей исполняет свою роль с тем же непоколебимым достоинством, с каким Ньют исполняет свою. Он отвлекает на себя внимание — своим образом жизни, своей укрепляющейся позицией в министерстве, своей помолвкой с Литой. Чтобы Грин-де-Вальд поверил в его бессмертие, ему и самому приходится в него поверить. Тесей умирает на войне — но только едва. Тесей умирает на войне — но этого, к сожалению, недостаточно. *** Тесей знает — их карты раскрыты. Грин-де-Вальд начал охоту за его младшим братом. Счёт идёт на часы. И у кого бы ни была спрятана мантия, остается только надеяться, что Дамблдор позаботился хотя бы об этом. — Тесей, — произносит Альбус Дамблдор, когда они отрывают его от занятия. Гленн поглядывает на крёстного с осуждением, на какое способны одни лишь четырнадцатилетние волшебники с обостренным чувством справедливости. Гленн смотрит на него глазами своего отца. — Тесей, если ты когда-нибудь мне верил…