Каждый день

Каждый день Сакусы начинался одинаково: проснуться точно по будильнику в шесть утра, умыться, выйти на короткую пробежку, принять душ, обязательно закинуть вещи в стиральную машину и поставить быструю стирку, потому что его передергивало от одной лишь мысли, что мокрая и потная одежда задержится в грязном белье дольше, чем на десять минут. Затем около семи утра он завтракал, тут же, моя вручную посуду и тщательно складывая ее обратно в стеллаж, проверял, все ли на своих местах, и только после этого отправлялся на тренировку «Шакалов». Сакуса выходил обязательно заранее, так как он просто ненавидел токийское метро, с толпами людей, сквозняками и ужасной давкой в час пик, которым Киеми предпочитал сорок минут пешей прогулки по относительно свежему воздуху. Приходил в зал раньше большинства игроков и все равно чуть позже вездесущего Ацуму Мии. Тот как по будильнику, минута в минуту снимал футболку и светил идеальным голым торсом в момент, когда Сакуса открывал дверь в раздевалку. Он ослепительно улыбался, ерошил очаровательный сонный бардак на голове и совершенно, совершенно не торопился надевать форму. Так что Сакусе приходилось натягивать маску до самых глаз и надеяться, что его уши предательски не краснеют. Сакусе приходилось прикрываться колкостями и напускным раздражением: — Смысл приходить раньше, если ты толком шнурки завязать не в состоянии? — Я просто ищу повод побыть наедине с тобой, Оми-кун. Киеми закатывал глаза и уходил в самый дальний угол раздевалки. Киеми волевым усилием заставлял себя смотреть в пол, на шкафчики или в свою сумку, только бы не пялиться на все еще голый торс Мии. Киеми каждый раз задерживался в раздевалке до последнего, пока туда не врывался шумный Бокуто или еще хуже Хината. Киеми просто надо было очень много сделать, у него были правила и привычки: тщательно протереть скамейку и шкафчик, наклеить тейп на запястья, предварительно разогрев их, без спешки надеть компрессионное белье, не смотреть на Ацуму, проверить, достаточно ли воды с собой, сменить маску на свежую, еще раз не смотреть на Ацуму, закатить глаза на его подколы-подкаты, убрать все вещи в сумку, предварительно аккуратно сложив их, наконец, посмотреть на Ацуму, потому что он одет, потому что теперь можно, теперь это безопасно. Покинуть раздевалку, когда придут свидетели его слишком очевидной, как думал Киеми, слабости. Каждый день Сакусы начинался одинаково, и его впервые стала напрягать эта постоянность. Потому что он к ней привязывался. Раньше он воспринимал эти простые ежедневные ритуалы — как способ приспособиться к реальности, теперь же, с появлением Мии, это стало зависимостью. Желанием идти чуть медленнее, чтобы Ацуму точно успел добраться до раздевалки раньше его и встретил Сакусу своим извечным «утрчка, Оми-кун», растягивая его имя на сендайский манер. Или, наоборот, Сакуса чуть спешил, надеясь прийти до того, как Мия снимет верхнюю одежду, чтобы застать того в процессе, возможно даже незаметно войти с колотящимся в груди сердцем и, пока Ацуму будет путаться в рукавах толстовки, прокашляться и сказать что-то язвительно-колкое, обязательно дохера умное, чтобы связующий вздрогнул от неожиданности и долго-долго хлопал своими красивыми глазами с сонками в уголках, пытаясь понять, что же Сакуса пытается донести до его еще не до конца проснувшегося мозга. А Киеми бы обязательно, обязательно воспользовался замешательством Мии и подошел бы совсем близко, взялся за края кофты, застрявшей на шее Ацуму и помог бы снять ее, но не до конца, так, что вся верхняя половина лица осталась бы в ее плену, а перед лицом Сакусы были бы только приоткрытые, слегка влажные губы. Он бы приблизился к ним, медленно, сначала опаляя дыханием, а затем… — Оми-кун! Ты сейчас на шпагат сядешь! Разминка уже закончилась, — Ацуму стоял прямо над ним, закрывая солнечный свет, льющийся из окна, своей широкоплечей фигурой, и как обычно улыбался. Сакуса вздрогнул и понял, что уже добрых пять минут растягивает бедро, в то время, как вся остальная команда уже начала перебрасываться мячами. Черт. Щеки все-таки заалели, но Киеми предусмотрительно не снимал маску. Он не очень грациозно поднялся, игнорируя протянутую партнером руку, и пошел к корзине с мячами, чувствуя насмешливый взгляд Ацуму между своих лопаток. Ему вообще иногда казалось, что Мия все знает. Знает про его мысли, про его ритуалы, про его зависимость. Знает и смеется. Дразнит. Иначе, как еще можно было объяснить его постоянные попытки лишний раз коснуться Сакусы: то похлопать по плечу после хорошего удара, то приобнять чуть крепче после выигранного мяча, то сжать его ладонь, вместо обычного звонкого «пять», то вообще завалиться на его плечо в конце тренировки, прилипнуть влажной от пота кожей и, блаженно прикрыв глаза, совершенно очаровательно пробурчать «я так устал Оми-кун, отнеси меня в душ.» Сакуса лишь фыркал на такое, безжалостно сбрасывал его со своего плеча и совершенно точно не велся на обиженный взгляд и по-детски поджатые губы. Небрежно швырял в него полотенце и говорил: — Тащи свое грязное тело в душ сам. А потом, как жалкий неудачник, дрочил на это «грязное тело» несколькими минутами позже в этом злосчастном душе, слыша фальшивое недопение Мии из-за соседней кабинки и вспоминая его совершенно блядский взгляд исподлобья. Сакуса кончал, представляя его я-знаю-ты-меня-хочешь ухмылку, и после минут десять приходил в себя, чтобы с невозмутимым видом вернуться в раздевалку и стойко выдержать эту же самую ухмылку и не сорваться на искрящийся самодовольством взгляд. Мия не мог знать, откуда ему?.. Сакуса прекрасно шифруется, он свыкся с этим, он ничем себя не выдает, он исправно изо дня в день игнорирует Ацуму, изредка саркастически отвечает, по большей части только закатывает глаза, пялится на его бедра и дрочит в душе. Ничего, совершенно ничего, что могло бы дать связующему повод так смотреть на него. Но Ацуму смотрел. Задерживался вечерами в раздевалке, сто лет собирался, пытаясь потянуть время, по несколько раз перекладывая вещи из одного конца сумки в другой, и смотрел. А Сакуса концентрировался на привычных вещах. На безопасных вещах: тщательно высушить волосы, собрать всю грязную одежду в специальный пакет и положить на дно сумки, после этого протереть руки антисептиком, не оборачиваться на Ацуму, сложить кроссовки в отдельный отсек, переодеться, даже не коситься на Ацуму, не дергаться, не торопиться, желательно не думать, протереть уже пустой шкафчик, закрыть сумку, небрежно закидывая ее на плечо, как можно равнодушнее мазнуть взглядом по Ацуму и молча, молча! выйти. Не оборачиваться на Ацуму. Вместе дойти до выхода из зала и, кивнув ему на прощание, неторопливо пойти по направлению к дому. Главное не ускорять шаг, не запинаться и не оборачиваться.

***

Каждый день Сакусы заканчивался одинаково: неловкими сборами наедине с Мией, напряженной прогулкой до дома в попытках заставить себя не смотреть назад, не разочаровываться: он не идет за тобой. Затем следовала небольшая уборка дома, полезный ужин, еще один душ и чай с привкусом неудовлетворенности. В итоге Сакуса падал в прохладные свежие простыни, вдыхал запах чистоты и засыпал с замиранием сердца представляя, что завтра будет как обычно. Но на следующий день «как обычно» не случилось. Начиналось-то все обыкновенно: с пробежки, душа и неторопливой прогулки до зала, но только стоило Сакусе толкнуть дверь в раздевалку, как сердце, до этого предвкушающе бившееся, ухнуло вниз: там было пусто. Ацуму не светил своей улыбкой во все 32 зуба, не щеголял полуголым торсом в восемь утра, не было разбросанных вещей на пол комнаты, не было самого Ацуму. А Киеми почувствовал себя наркоманом без дозы. Он только сейчас понял, насколько привязался к этой повседневности, к ежедневному присутствию Ацуму в его жизни, в его распорядке дня, в его мыслях. Ацуму был настолько везде, что, когда он исчез, все это «везде» освободилось и опустело. Теперь в графике Сакусы сквозняки и дыры. Конечно, Киеми заставил себя последовать ошметкам своего ежедневного графика и как обычно собраться на тренировку, но понял, что без Ацуму, это перестало быть ритуалом, перестало быть таким значимым и почти что сакральным, а стало пресной обыденностью. День тянулся однообразно, и Киеми полностью в нем потерялся, он не хотел спрашивать, что случилось с Ацуму — был уверен, что ничего серьезного, да и не хотелось терять свою гордость и портить образ невозмутимого интроверта, но все равно весь день пытался услышать отрывки чужих разговоров. В итоге смог разобрать из несвязной речи Хинаты, что Ацуму подвернул ногу на пробежке и пошел ко врачу, а в зал сможет явиться только к вечерней тренировке. Сакуса закатил глаза и про себя назвал того идиотом, но от сердца отлегло. После обеда Ацуму и правда вернулся, весь взъерошенный, запыхавшийся и с извиняющейся улыбкой на губах. Заметив Киеми, он подмигнул ему, а Сакуса не стал заставлять себя делать вид, что его это раздражает. Сакуса не закатил глаза и даже не отвернулся. Сакуса смотрел на Ацуму пару секунд в ответ, а затем мягко улыбнулся. Сакуса был в маске, поэтому улыбка едва коснулась его глаз, но Ацуму все равно поперхнулся дыханием и не смог скрыть заалевших щек. После тренировки все шло по выученному сценарию: Киеми неторопливо собирался, Ацуму смотрел. Только теперь Сакуса был на удивление спокоен и совсем не нервничал. Он искоса поглядывал на Мию, а точнее на его ногу. Действие обезболивающего прошло и тот слегка прихрамывал. Сакуса тяжело вздохнул и впервые пропустил Ацуму вперед. Тот если и заметил изменение в поведении сокомандника, скрыл свое замешательство. До выхода дошли молча, но Киеми не задержался, как обычно, чтобы попрощаться с Ацуму, вместо этого он уверенным шагом поравнялся с Мией и пошел в сторону его дома. Блондин даже замер на месте от удивления и Сакусе пришлось остановиться, когда он почувствовал, что Ацуму не идет за ним. Он обернулся и даже позволил себе ироничную ухмылку, увидев, как смешно Ацуму хлопает глазами, откровенно не понимая, что происходит. — Твой дом в другой стороне, Оми… — Я знаю. Ацуму приподнял брови и протянул: — Ну и?.. — Я не иду к себе домой сейчас. Ацуму продолжал непонимающе пялиться на Сакусу, тому даже показалось, что он может услышать скрежет шестеренок в голове Мии. — У тебя какие-то дела в той стороне? — предположил Ацуму. Сакуса закатил глаза. — Да, Мия, есть одно неотложное, но не самое приятное дельце. Ацуму слишком заметно сдулся и пробурчал: — Ну и какое же? Сакуса не смог сдержать улыбку, она просочилась даже в его голос, когда он тихо, но отчетливо проговорил: — Довести твою идиотскую задницу до дома. Ацуму пару раз глупо моргнул, а затем громко фыркнул и поравнялся с Сакусой, уже более уверенно и самодовольно говоря: — Моя «идиотская задница» и сама в состоянии дойти до дома. — Значит, я могу уйти? — не менее самоуверенно протянул Киеми. Мия напрягся, покосился на профиль Сакусы, но все же выдавил из себя: — Вдруг я снова упаду и не дай бог сломаю себе что-нибудь? Придется свалить всю вину на тебя, Оми-кун. Сакуса фыркнул. — Вероятность того, что у тебя что-нибудь сломается будет намного больше, если я пойду с тобой, — он бросил насмешливый взгляд на Ацуму. — Я не выдержу твоего паршивого общества и сорвусь. Ацуму резко остановился, и взглянул на Сакусу с просто невыносимой ухмылкой, а затем приблизился совсем близко и самодовольно прошептал: — А я никогда и не просил тебя сдерживаться. Его взгляд упал на губы Киеми и задержался на них, в то время как сам Сакуса следил за влажным кончиком языка, быстро очертившего ровный ряд зубов Ацуму. Киеми резко выдыхает и понимает: Мия все это время знал. Мия видел его (не)взгляды, чувствовал его (не)заинтересованность, разделял его (не)желание. Возможно, для Ацуму эти утренние и вечерние сборы в раздевалке были тоже сродни ритуалу. Возможно, Ацуму был также зависим от этой повседневной рутины. Возможно, Ацуму также хотел Оми, как и он его. Остановившись на этой мысли, Сакуса отбросил все остальные и подался вперед, накрывая губы Ацуму своими. Руки сами собой потянулись к осветленным волосам Мии, запутались в них, притянули Ацуму еще ближе, так чтобы впечататься друг в друга, так чтобы задохнуться друг другом, так чтобы на языке был только его вкус. Ацуму от такого напора рвано выдохнул и схватился за куртку Киеми. После этого выдоха, у Сакусы больше не осталось мыслей. Были только чужие губы, теплые, пьянящие. Были чужие пальцы сильные, каменные. Были чужие плечи-руки-шея дрожащие, холодные. Было дыхание — одно на двоих, были ресницы, щекочущие скулы Сакусы, был мокрый язык, с силой вылизывающий его рот, а в следующую секунду затягивающий в головокружительный танец, известный одному лишь Ацуму. Были острые зубы, иногда прикусывающие его губы. Была солоноватая кожа с бьющейся артерией под ней. Был шелк волос под собственной хваткой, был подрагивающий кадык и слишком громкий для опустевшей улицы стон. Сакуса замер, все еще прижимая Ацуму к себе, и зарылся лицом в его шею, пытаясь успокоиться и не выебать его здесь и сейчас. Мия со своими прохладными пальцами, массирующими его затылок, ни капли в этом не помогал. — Надо было сразу подвернуть себе лодыжку, — пробормотал Ацуму, и Сакуса наконец смог оторваться от него и строго посмотрел в его хитрые янтарные глаза. — Не говори, что ты сделал это, чтобы привлечь мое внимание, — почти прошипел Сакуса. — Ну что ты, Оми-кун, я же не настолько мазохист, — улыбнулся Ацуму. — Я даже не думал, что это сработает именно так! Я просто вышел на пробежку, как обычно, ничего не предвещало беды, но передо мной выскочила кошка, а я был весь в своих мыслях и оступился, а там поребрик высокий… Он еще что-то говорил и говорил, а Сакуса слушал его с легкой улыбкой, пока они медленно шли по вечернему Токио, и думал, возможно, стоит внести изменения в свой ежедневный график и начать бегать по утрам не в одиночестве, а с Ацуму, чтобы тот больше не пытался сломать себе ногу из-за всяких кошек и поребриков.