Рубашка

Это самый обычный апрельский вторник, уходящее солнце лениво просвечивает сквозь окна в их небольшой квартире, тепло, вечерний штиль. Майлз кладет сумку на пуфик и устало тянется, день выдался продуктивным. Слышится быстрое цоканье маленьких когтей по паркету, и через секунду Ракета уже во всю вылизывает хозяину лицо. Майлз радостно улыбается, трепля собаку по голове. — Соскучился, да? Весь день один, конечно соскучился, есть хочешь? Шпиц утвердительно тявкает. Отец задерживается, просил купить корм для Ракеты. Такое бывало редко, обычно Грегори приходил раньше сына на час или около того (дополнительные занятия требуют больше времени чем казалось). Они вместе ужинали, делились новостями за день, иногда Грегори поднимал очки на лоб и угасающий свет заката отражался в его любящих серых глазах. Майлз мечтательно прикрывает веки, ставя пакет с кормом на кухонный стол. Шпиц весело семенит у его ног. — Держи, малыш. Одно аккуратное движение, и маленькие подушечки сыпятся в рядом стоящую миску. Нервный взгляд на часы, в коридор, а затем снова на часы. Майлз мнется, облизывает сухие губы. Отец может вернуться в любую минуту, скорее всего, Грегори уже вызвал такси. Глаза останавливаются на громко чавкающем псе. Хотя, оно никогда не отнимало много времени. Главное - быстро замести следы, умело сфабриковать улики как хитрый преступник, которых он в будущем будет отправлять на виселицу. Что бы подумал Мистер Фон Карма, узнав о том, что... Майлз отгоняет эти мысли, решительно направляясь в ванную. Стыд придёт позже. Красная корзина для грязного белья с треснутой крышкой почти всегда стоит полуоткрытая, Майлз садится перед ней на колени, запускает руки в ворох одежды и начинает искать. Вот его пиджак с разводом от чая, какая-то простыня, домашняя футболка Грегори... нет, не подойдёт, а вот нашёл. Он извлекает белую рубашку, большую и мятую. Рабочая. Перед глазами встаёт образ спины и плеч отца, обтянутых податливой хлопковой тканью. Майлз нежно проводит пальцами по приятной фактуре, подносит её к лицу, жадно вдыхая смесь пота и дорогого одеколона, которого он подарил отцу на Новый Год. Щеки вспыхивают, жар расползается по всему его существу, оседая внизу живота. Майлз обвивает рукава вокруг своей талии, представляя над собой вес разгоряченного тела, прижимающего его к кровати в отцовской спальне, рука нетерпеливо расстегивает ширинку на брюках. Его движения быстрые и немного дерганные, от основания до головки, наращивая темп. Такие родные тёплые ладони ласкают его спину, живот, поглаживают грудь и взъерошивают волосы. Майлз судорожно выгибается, почти чувствуя горячее дыхание на своей шее, почти слыша успокаивающий шёпот затерявшийся между частых вдохов. И он бесстыже стонет в ответ, прижимаясь все теснее, стремясь слиться в одно целое. Нет, Грегори не нужна та милая женщина из участка, переставшая отвечать на звонки через неделю, не нужен тот старый тётин знакомый двусмысленно предлагавший сходить в кафе после напряжённого заседания. Они не достойны, Майлз может подарить ему столько любви, сколько они все вместе взятые не наскребут за жизнь. Столько, сколько могла дать его покойная мать. И даже больше. Майлз вонзает зубы в белую ткань, подавляя крик, ленты спермы усеивают мятые полы рубашки. Со лба на кафель падает капелька пота, грудь тяжело вздымается. Он всегда так боится обернуться, увидеть в дверном проёме непонимающее лицо отца, которое через секунду исказит шок и отвращение... Щеки горят, но уже не от возбуждения. За закрытой дверью слышится жалобное поскуливание. Майлз спешно поправляет одежду и идёт умыть лицо. Сегодня будет стирка, как когда-то объясняла тётя, белое с белым.