Стальная Нить.

POV. Хирузен Сарутоби

      «Небесно-голубые глаза прекрасной принцессы, что взирает на своего спасителя, наполняются слезами. Неужели, красота Юного Джирайи ослепила её очи? — Спасибо! Ты освободил меня… — Девушка, уткнувшись в крепкую мускулистую грудь юного отважного отшельника, вжимаясь в его идеальные стальные мышцы, рыдает, изливая всю накопившуюся боль. Тот, прижимает могучими руками к себе. — Не нужно плакать, ведь все самое плохое уже позади. — Прекрасный юный Джирайя знает, что его мужественный голос успокоит его расстроенную невесту. — Я не могу быть твоей женой! Ведь этот Проклятый Змей! Он осквернил меня! — Глубокий, страстный поцелуй Джирайи прерывает истерику. Он определённо знает, как успокоить Цунаде-Химе! Прекраснейший из мужчин, буквально пожирает медово-сладкие губы Принцессы Слизней. Его сильные руки нежно проходят по бархатно-мягкой коже, заставляя девушку дрожать от возбуждения.       Прекрасная Принцесса Слизней, поднимает свои глаза на красивейшего из мужчин, такого совершенного, не имеющего не единого изъяна. Он определённо тот, кого вожделеют все женщины мира, подобно диким волчицам, жаждущим мяса. Он, — совершенство во плоти. Настолько хорош юный Джирайя!       Но его сердце принадлежит лишь одной Цунаде-химе. — Не имеет значения, что было в прошлом. Теперь важно лишь наше с тобой будущее. — Его крепкие руки проходят по всему телу, а пальцы правой руки проникают во столь желанное для Юного Джирайи лоно, что стало горячим от близости самого прекрасного из мужчин. Он покрывает поцелуями шею и ключицы столь милой его сердцу девушки, пока его пальцы массируют пылающее и пульсирующее от возбуждение лоно юной Цунаде-химэ, что готово уже пустить сок.       Свободная, мускулистая рука же в это время, не преминула исследовать, все столь же знакомые сердцу прекраснейшего Джирайи изгибы совершенного тела его возлюбленной…» — Сарутоби-сенсей! Вам следует провериться на гипертонию, у Вас течёт кровь из носа. — КАМИ! ЧТО?! КТО?! ГДЕ?! КУДА? Оглядываюсь по сторонам, а тут… — Орочимару! Какого демона ты ко мне подкрадываешься! — Руки инстинктивно захлопнули книгу, которую Данзо очень настойчиво просил передать Цунаде. Однако, я решил перед этим как следует изучить её сам, — да-да изучить! А то, мало-ли, вдруг он решил какой-то шифр передать, я ж не знаю.       Конечно же, гордость берет за своего ученика, особенно если он является непревзойденным мастером скрытности, особенно если он лучший в этом деле в деревне. Дважды гордость берет за душу, если он может внезапно подкрасться к шиноби уровня Каге. Но вашу-ж за ляжку, не в такой же ситуации! И вообще, куда АНБУ смотрели? Куда АНБУ смотрели, я спрашиваю? О, шевельнулись, У-х-х, дармоеды! — Сарутоби-сенсей! Я постучал четыре раза, но вы с такой сосредоточенностью читали что я решил вас не отвлекать. — На лице Орочимару написано самое искреннее сожаление. — Надеюсь, не вслух? Не вслух же? — Похоже, я действительно зачитал в голос и сейчас обидел ненароком своего ученика. Орочимару-кун, что же я тебя всё время расстраиваю. Прости меня, дурака старого. Ученик смотрит на меня со своим фирменным непроницаемым выражением лица, когда непонятно, засмеётся, закатит глаза и, пфыкнув, уйдёт или ещё чего. Стоял он так где-то с минуту (я засёк по тиканью часов) и, прикрыв глаза, устало выдохнул и сказал. — Давайте, я сделаю вид, что не в слух. И не будем вспоминать впредь. — Активно киваю: меня устраивает. Щеки горят, на лбу пота на озерцо хватит, а сам, как идиот стараюсь не улыбнуться: это хорошо, что ещё зашёл Орочимару, а если бы Цунаде? Вылетел бы через стену вместе с креслом! А потом бы ещё Бивако-чан всё рассказала! Ой, мамочки! Что б дома было?! Нового Хокаге пришлось бы выбирать.              И надо было Джирайе дать принцессе из книги имя своей сокомандницы? А если бы конфуз вышел? — Сарутоби-сенсей! Наверное, это все от частого курения! — Орочимару подходит к окну и распахивает его настежь. Да уж, у меня наверняка крепко воняет табачным дымом. Да что воняет: дымище стоит, — хоть кунай за кольцо повесь. Хороший табачок, терпкий такой. — Орочимару, ты даже и не представляешь, насколько тяжело бороться с такой пагубной привычкой! Никогда, не притрагивайся к табаку! — Да уж. Сколько ни пытался, а всё равно руки тянутся забить трубку ароматным табаком. Да и как следует затянувшись ядовитым, серым дымом, отвлечься от тяжёлых дум и размышлений. А ежели ещё и сборов добавить в смесь, — закачаешься! — Знаете, Хирузен-сенсей, я слышал одну замечательную историю в одной деревеньке, кажется её называют Кошо. — Знакомое что-то. — Кошо, это где-то на юго-западе? — Кошо, маленькая деревушке, на северной окраине Страны Овощей! И, там однажды, выбрали деревенским старостой обезьяну. — Что же, Орочимару иногда приносит из своих небольших путешествий порой милые, а порой и очень странные истории. Однажды рассказал историю про огромные древние города из стекла и металла, где жили люди, знавшие могущественнейшее из боевых искусств. Они могли одним тычком пальца взорвать человеку голову. А один раз поведал о железных марионетках, что восстали против людей и отправились в прошлое с помощью чудо-устройства. — И что это была за обезьяна? — О, это был бабуин! Старый и очень плешивый! — Последнее слово, он буквально шипит. Что делает его рассказ весьма смешным. — И насколько же этот бабуин был плешивый? — О, Сарутоби-сенсей! Это был невероятно плешивый Бабуин! А ещё он курил каждый день! — К чему он клонит, хитрюга такой? — И зачем же крестьяне его выбрали? — Ну, сдуру или спьяну, а может, и всё вместе! Так вот, Бабуин этот плешивый курил-курил, курил-курил, — Орочимару в этот момент удаётся вывести меня на улыбку. — И курил до тех пор, пока не сдох от курения! — сказал он и расхохотался. Я давно не видел, как Орочимару искренне смеётся. Настолько отвык от этого, что мне кажется, что он сейчас смеётся надо мной. Или всё же… — Орочимару, ты ведь пришёл сюда не рассказывать мне смешные истории? — Поддаю немного Ки. Ученик и бровью не повёл. Молодец. А то мне почему-то показалось, что эта история какая-то слишком странная. Может, быть это аналогия, метафора, так сказать, про то, что нужно завязывать с табаком? Это ты что, меня «бабуином плешивым» назвать решил? Ах ты, паршивец маленький! Да я тебя сейчас!.. — Вовсе нет, Сарутоби-сенсей! За время моих странствий и долгой работы я понял многие вещи. — Орочимару вдруг становится очень грустным и задумчивым. В такие моменты он действительно очень красив: длинные смоляные волосы, обрамляющие тонкое, практически аристократическое, снежно-белое лицо, полный тяжкой думы взгляд золотых глаз, устремлённый в бесконечность, — этакий печальный дух, вынужденный скитаться по бренной земле, нигде ни найдя покоя. Девочкам нравится, в общем. Да что греха таить: лично видел заглядывавшихся мальчиков. Бесстыдники. — И какие-же вещи, ты понял Орочимару? — Я подаюсь вперёд. С самого детства он не рассказывал мне о том, что у него на душе. Отмалчивался или говорил, что всё хорошо и не стоит волноваться. И никак не достучишься ведь. Может, созрел? — Я понял, что человеческая жизнь, — хрупкая и скоротечная. И что есть лишь один способ сделать её наполненной смыслом. — Ну что же, видимо, я зря переживал о том, что Орочимару закрылся в себе. Наверное, все эти годы он лишь боролся со своей собственной болью. И боялся показать её кому-то другому. Не хотел, чтобы его видели слабым. Это в его духе: стремиться не иметь никаких изъянов. — И что же за способ, наполнить свою жизнь смыслом ты нашёл? — Только бы что-то доброе. До сих пор не могу забыть взгляда Тобирамы-Сенсея после смерти Хаширамы-сама. Тогда он с головой ушёл в работу, лишь бы быть чем-то занятым. Может, он поэтому и решил тогда погибнуть вместо нас. — Людские жизни скоротечны подобно жизни листьев на дереве. Они растут и опадают. Но родятся новые листья, а удел старых удобрить для них почву. А удел людей, — позаботиться о будущих поколениях, чтобы продолжить жить в них. — Орочимару, ты решил жениться? — Я впервые вижу, чтобы у него такое лицо было: искренний шок вперемешку с удивлением и затаённым желанием вызвать санитаров из отделения буйнопомешанных (такое у нас тоже бывает: работа-то какая. Нет-нет, да и поползёт у кого черепица. Лечим, разумеется. Почти всегда, — успешно). А чего он удивляется: серьёзный разговор, даже слишком. Но из-за книги Джирайи в глазах сейчас фигура Цунаде, что объята змеями, которую в грубой форме берет Орочимару. В штанах опять пошло шевеление. Стоять! Стоять, кому говорю! Потом, с Би-чан, вечером. Или самому лучше, а то ещё одного заделаем… ЦЫЦ! Не туда пошло опять. А Джирайя-то, всё-таки умеет писать! «Могёт, когда хочёт», как Отоо-сан приговаривать любил! — Сарутоби-сенсей! В первую очередь, я, — шиноби. И мой долг, как шиноби, оставить достойную смену. Ради Конохи. — Говорит он это с видом оскорблённой невинности. Но смысл слов дошёл: Орочимару решил взять себе учеников. Орочимару! Ура! Ну, что же: последний из моих учеников, решил найти себе своих учеников. Пускай теперь ̶п̶о̶з̶н̶а̶е̶т̶ ̶б̶о̶л̶ь̶, то есть: «примет все трудности и радости бытия Сенсея.» Ох, как же приятно было слушать стоны Джирайи, когда он приползал ко мне на коленях, умоляя оставить ему одного Минато! Как же было хорошо! И вот теперь, похоже, мой долг был погашен.       Всё-таки, я хороший учитель! — Сарутоби-сенсей! Я ведь очень хочу взять себе учеников. Во-первых, так я смогу отблагодарить деревню и Вас лично за все, что Вы для меня сделали. И, конечно же, Наставник всегда передаёт Ученику то, чем он жил и к чему стремился. Так, почему бы и мне не передать ученикам Волю Огня, что Вы передали нам? — Эх, раньше бы ты обратился, месяца на два, я б подыскал кого неплохого. — Орочимару, но ведь все команды уже заняты! — Ученика это даже не смущает. Он и не рассчитывал на это, что ли? — Ну, я бы хотел бы Вас попросить по поводу кое-кого конкретного. — Интересно. Он решил стать Шишо. Ну что же, пускай так. Сначала один, а потом можно и тройку дать. — Неужели, Орочимару, ты уже подобрал себе ученика? — Тот многозначительно улыбнулся. Та-ак, в чём подвох? Я буквально чую его. Всё тело чешется. Или это клопы в обивке? — Да, Хокаге-сама! Наша Джинчуурики, Кушина Узумаки. Ведь, сейчас для неё, как никогда прежде, важно находится рядом с сильным шиноби. Ей нужно в ком-то найти опору и поддержку. В ком-то, кто сможет ей помочь пережить страх, что поселился в её сердце, после истории с её похищением. — Но, Орочимару, у неё же есть команда? — И Фудзихара достаточно неплохой шиноби, с высокой результативностью, даром, что неклановый. — Хокаге-сама! Вы дали мне опору. Вы приютили и обучили меня. Вы сделали меня тем, кем я являюсь сейчас. И кому, как не Вам, понимать мои чувства. Она сейчас даже в худшей ситуации, ведь на ней лежит такой тяжёлый груз. — Что верно, то верно. Кушина-чан уже столько лет в Конохе, а тесней всего с ней, судя по отчётам, общается только Микото Учиха. Это хорошо, причём как по-человечески, так и в качестве превентивной меры, но, к моему сожалению, — мало. Мито-сама часто говорила, что Биджуу, — очень опасное создание, буквально Воплощение Ненависти, которое без хороших эмоций никак не получится усмирить. Н-да, ученик, опять ты всё выстроил так, что и не подкопаешься ни к чему: педант, что сказать. Но последнее слово всё равно моё: как скажу, так и будет. Смотрю ему прямо в глаза и говорю так, как должен говорить с подчинёнными Сандайме Хокаге, а не как с любимым воспитанником говорит постаревший учитель. — Хорошо, Орочимару. Я готов удовлетворить твою просьбу и поговорить с её наставником, но при одном условии: она сама, добровольно, должна согласиться и прийти ко мне с такой просьбой. — Ученик мгновенно подхватил настрой и ответил в тон. — Вас понял, Хокаге-сама. — Его взгляд падает на эту проклятущую книжонку. Вот кто меня сейчас её читать дёрнул, не иначе, Тануки какой решил напакостить. — Хирузен. Эта книга, я могу её прочесть?  — Ну…это попросили кое-кому передать, и я не знаю, нужно это или нет. — Я буду с ней очень осторожен. Я Вам обещаю. И, возможно, я развею Ваши сомнения. — Ну, ты можешь почитать…но это очень «своеобразная литература», кроме того ты ведь всегда «так себе» отзывался о творчестве Джирайи. — «так себе». Скорее: «Совершенно безвкусное и анатомически неверное отображение на бумаге результатов гормонального избытка в мозгу ментально ограниченного индивидуума с постоянными поллюциями на почве общей неполноценности.» До сих пор наизусть помню. — Ну, ведь эта книга заслуживает вашего внимания. Она определённо стоящая. — Орочимару начинает читать. Он становится каким-то грустным и в то же время задумчивым. Как будто его глаза остекленели. — Сенсей, — голос его неожиданно глух, — нужно передать эту книгу Цунаде? — Да они что там с Данзо, сговорились? — И как ты узнал? — в его взгляде нет даже тени иронии или ехидства. Лишь пустота, скрытая за спокойствием. — Цунаде опять решила заглушить боль алкоголем. Так похоже на неё. Я думаю, что подобное чтиво сможет вытянуть её из депрессии. — Ты и правда так думаешь? — Орочимару собрался с мыслями, вспоминая что-то. Что-то неприятное. — Да. Я ведь помню тот день, когда Цунаде получила от меня кулон, что потом подарила Дану. И видеть это было, — он немного замялся, а на его лице промелькнула тень какой-то эмоции, я не успел разобрать, как следует, — …неприятно. — Орочимару застыл, будто пытаясь что-то унять в себе. И тут я вспомнил, как Орочимару однажды спросил у меня: «Почему люди плачут». Я сказал, что они со слезами вместе выпускают из себя боль. С тех пор, Орочимару запер свою боль в себе, не проливая слез. Он считал, что привыкнет, и больше не будет чувствовать боли. Вскоре он и вовсе разучился плакать, но смотреть на страдания своей сокомандницы ему все равно было практически невыносимо. Чувствую, как глаза застилает поволока влаги. Ками, как же я виноват перед тобой, Оро-кун! Как же я виноват! Прости, прости меня, дурака старого! Прости, прости, прости… — Учитель! — Голос Орочимару становится очень обеспокоенным. — Да, Орочимару, что-то случилось? — Вам нужно срочно бросить курить! — С чего это он? — Да причём тут это то? — Мало Вам того, что у Вас волосы на голове начали седеть. — Взгляд упирается в мои залысины. — Так теперь от табака и глаза воспалились. — И, растянув рот в улыбке, уходит техникой в пол.