Потому что ты мне нравишься

      «Что? А что такого?»         Два пролета остались позади. Наверное, если бежать так быстро, что ноги едва успеют сосчитать ступеньки, это пройдет. И тогда не нужно бормотать себе под нос какие-то несвязные предложения — наконец не придется глушить кричащие со стыда мысли. Только всё-таки стоит перестать недовольно жмуриться и кривить брови, а то ненароком споткнешься, полетишь вниз и поднимешь такой шум, что сбежится полкомпании. Будешь валяться у их ног, пока они сверху вниз будут смотреть на тебя — дурака, который сверзился с высоты. А на лбу у тебя всё написано, знаешь же, они тебя не так поймут, а ты ведь не хочешь, чтобы тебе задавали дурацкие вопросы, поэтому ни в коем случае нельзя упасть, аккуратно, аккуратно, аккуратней…        Феликс, тяжело дыша, остановился у выхода на улицу. Сердце судорогой билось где-то в ногах, как будто бы отказывалось вернуться на привычное для него место. Он слышал кровь, бегущую по венам, и прерывистое дыхание, которое с трудом можно было принять за свое собственное.       Мысли запутались в такой тугой клубок, что немного — и Феликс точно затерялся бы в темноте их переплетений. Огромная железная дверь еле-еле поддалась: его всё еще потряхивало от такого забега. Феликс достал из кармана телефон и вырубил уведомления. Сообщение Сынмина он смахнул, даже толком не читая — там было что-то про забытые в студии вещи. Ну и пусть. Сынмин знает, где его искать, ему несложно будет бросить рюкзак у соседней комнаты и молча уйти к себе. Пусть ничего не говорит, пожалуйста. Хотя, наверное, страшнее сказанных Сынмином слов может быть его взгляд. Ненавязчиво приглашающий на разговор. Без осуждения, конечно. Но с толикой жалости. Вот только жалеть самого себя не было сил даже у Феликса. Он думал, что все в какой-то степени иногда так смотрели на него: как на только вылупившегося цыпленка, наивного и требующего заботы. Это иногда раздражало. А недавно во взгляды ребят подмешалось сочувствие. Во все, кроме одного. О, нет, Феликс не выдержит этого, лучше пусть Сынмин вообще не приносит ему вещи.        Но ведь… Феликс всё сделал правильно. Он был в этом уверен и не сразу понял, почему через несколько минут после окончания записи его тут же подозвали продюсер и менеджер. Вроде как, съемка их с Чанбином комнаты прошла нормально, даже лучше, чем ему хотелось: Феликс общался, как чувствовал, не гнушаясь камер, в привычной для них с Чанбином манере, он не сломал реквизит — в отличие от Чонина, но тому ведь ничего не сказали — и точно-точно разделил еду между ними поровну.       Часть комнаты, где стояло оборудование и расположилась съемочная команда, разительно отличалась от той, где сидели они с Чанбином: ни розовой стены и диванчика, ни игрушек Свинолика и Ббокари, только полумрак и куча проводов, похожих на готовящихся ужалить змей.       А еще — дверь, через которую хотелось выбежать, минуя всю съемочную команду. Менеджер отогнал от себя стафф, чтобы не влезали, и с непонятными для Феликса эмоциями посмотрел на него.       — Не кажется ли тебе, что ты немного заигрался?        Феликс, плохо соображая, что происходит, лишь удержался от того, чтобы поднять руку к шее. Он молча уставился на менеджера, подбирая слова, но неожиданно для самого себя смог только прохрипеть «прошу прощения».       Сам не осознавая, почему сказал именно это. Мысли неторопливо текли где-то вдалеке, явно не желая возвращаться к Феликсу. С чего бы ему извиняться?       — Прошу… прошу прощения. — Феликс повторил эту фразу, однако тут же добавил:— Я не понимаю. Почему вы так говорите?       — Феликс, не пойми неправильно. Сегодня на записи ты проделал замечательную работу.       — Спасибо.       — Но ты в последнее время стал перебарщивать.        Феликс скосил глаза направо: Чанбин со всё еще порозовевшими ушами — от клубники, конечно же, ведь от нее такое бывает — стоял рядом с диваном и внимательно смотрел прямо на них. Но не стал вмешиваться, может, понимая, что ничего такого ужасного между Феликсом и стаффом случиться не могло.       Про себя Феликс надеялся — Чанбин не слышал, что ему только что сказали.       Менеджер продолжил:       — Даже если фанаты хотят увидеть что-то подобное, нужно всё равно себя контролировать. Зачем давать лишние поводы для разговора, скажи мне, пожалуйста? Твоя реакция должна быть естественной, конечно, но… — Он вздохнул и посмотрел на продюсера, тот кивнул. — Эта твоя чертова подушка уже в каждом втором посте. Всем она кажется милой. Неужели ты не придумал заранее, как на такой вопрос ответить по-другому?        Вот бы сейчас крикнуть во весь голос. От смущения хотелось заплакать, но Феликс заставил себя прикусить щеку. Девушки из стаффа на другом конце комнаты перешептывались слишком невнятно и бегло, и от этого Феликсу становилось внутренне неуютно: параноически казалось, что речь идет о нем.        — Я понимаю, что ты глубоко уважаешь своего хёна и стремишься показать, как он тебе важен, но каждый заметит твое волнение после вопроса про подушку. «Что? А что такого?»… Это что было?       — И ладно слова, — подхватил продюсер. — Но твой взгляд… сжался. Ты ведь на съемках, нельзя так внезапно выходить из одного образа в другой…       — Я играл, — вставил Феликс на одном дыхании. Ложь. — Показалось, что это могло бы быть уместно, приношу извинения, что я не так хорош в этом, думал подразнить фанатов, но Чанбин не поддался, вышло неловко.       На секунду Феликсу почудилось, что менеджер и продюсер посмотрели на него так, словно он нес полнейшую ересь. Обменявшись парочкой учтивых фраз и выслушав наставления по актерскому мастерству, Феликс, сбросив тапки, трясущимися руками натянул кроссовки, почти ломая задники обуви, схватил куртку и выбежал из студии. Даже не обернулся на Чанбина. Поскорее в общежитие, спрятаться под одеялом и не вылезать до самого утра. Он пропустил мимо ушей оклики Чонина и Хёнджина, которые заглянули в комнату, и побежал в сторону лестницы.       «Ты спишь с этой подушкой, Феликс? На ней мое лицо. Почему?» — «Что? А что такого?».          Менеджер, наверное, был прав. Зачем Феликс ответил именно это? Неужели нельзя было взять себя в руки, ты на работе, за каждым сказанным тобой словом следит тысяча, сотня тысяч человек, да ты даже кофе не можешь спокойной выпить, они тебя в маске и натянутом на глаза капюшоне узнают. Тебе не осточертело это, в конце концов? Они считают, что лучше тебя самого понимают, что ты чувствуешь и думаешь, зачем потакать таким разговорам и смешкам, зачем-зачем…        Но… Тогда он позволил себе замешкаться, забыл, что кроме них вдвоем здесь еще куча камер и чужих людей. Глаза, взгляды, шепотки — отовсюду. Феликсу в такие моменты хотелось, чтобы все узнали о его переживаниях. Но чтобы одновременно — и никто.       Чтобы весь мир знал, что Феликс влюблен.       Весь.       Кроме Чанбина.