Keep bleeding

— Слабачка, — провоцировать Иори — как отдельный вид искусства. Она такая эмоциональная, всегда бурно реагирует и вечно бурчит, а иногда и не сдерживается вовсе, когда он достаёт особенно сильно. Ему стоит сказать лишь одно слово чтобы в течении нескольких минут всем её вниманием, на совершенно законных основаниях, завладел он один. — Гребанный ты придурок! — Сдохни! Сдохни! Сдохни! — последние слова она кричит, швыряя в него очередной стакан так любимого ею зелёного чая. Годжо нарочито громко смеётся и бросает коронное: — Утахиме, но я же прав. — Гори в аду! В ответ Годжо задыхается в очередном приступе смеха, отчаянно пытаясь успокоиться. Иори, сама того не зная, тонко подметила, что он и правда уж который год горит в своём собственном аду. Он уходит на веранду, опускается на циновку, со своего места отчётливо наблюдая за раскрасневшейся девушкой. Утахиме оправляет свой примечательный наряд мико, вздувает чёлку и схватившись за телефон, чему-то радостно улыбается. Он, конечно же, догадывается чему, точнее кому. — Эй, Утахиме, — негромко зовёт он. Иори вскидывает голову, нежная улыбка застывает на её лице, и ему вдруг приходит в голову совершенно очевидная мысль: а было ли когда-нибудь так, чтобы она улыбалась из-за него? Сколько они знакомы? Десяток лет. Когда он встретил Иори впервые, она была робкой и застенчивой, скромной даже. Наряд мико и примечательная техника казались дополнением к столь мягкому характеру и кукольному личику. Она казалась сказочной химе, и даже его, Сатору, по началу старалась воспринимать иначе. Спустя десяток обид и поражений, спустя не одну мясорубку и сотни смертей, что-то в ней надломилось, и он как сейчас помнит тот день, когда она, получив шрам на лице, истерично смеялась. Сёко пыталась как могла и даже так, едва ли её сил хватило на то, чтобы скрыть его, было слишком поздно, когда они нашли Иори в тех руинах. Заживал он так долго, что сама Утахиме порой вслух шутила что-то о том, что ей до конца жизни придётся ковырять болячки с этой громадины. В те же дни на неё давил собственный клан, так что она попросту сдалась, перенимая правила игры. Годжо был рад, и стал первым спарринг-партнёром, на ком она искусно оттачивала навыки сквернословия и варианты мгновенно осаждающих пикировок. Он правда любил её злить, такая она становилась милая и забавная. Тут же начинала краснеть и громко сопеть, часто-часто хлопать ресницами и хмурится, точно рисовый шарик. Утахиме из-за него только хмурилась или злилась, иногда обижалась и расстраивалась. По глупости он не раз шутил по поводу её внешнего вида и вспоминая об этом сейчас, он жалел что не подох. Для Иори её внешность, навязываемая кланом и пророчившая исключительно матриархальные устои, стала самым уязвимым местом. Отец и мать сначала были взбешены тем, что она сбежала из дома в храм и стала шаманкой, а затем и вовсе отказались от неё, аргументируя это тем, что с таким лицом прибыльного мужа ей не видать. Иори стеснялась себя, постоянно находясь рядом с Мэй Мэй и Сёко, она вновь и вновь сравнивала себя и их, из раза в раз проигрывая им обеим по своим меркам. Клан отказался от неё, однако остался препятствием в продвижении в роли шамана. Пока все её товарищи получали первые ранги, она более трёх лет ютилась на предпервом, с притворным спокойствием воспринимая происходящее. Годжо знал, что стал одной из главных причин, почему она стала такой дёрганной и нервной. Он сам, по своей глупости, из раза в раз сравнивал её и остальных. Сам твердил всем, что она — слабачка, и если бы он признался ей, что его единственной целью было лишь помочь ей стать сильнее, Иори наверняка его проклянет. С годами ума стало чуть больше, но сделанные поступки воротить он так и не смог. Не раз Годжо был виновником её эпичных фэйлов, особенно в её нелепых попытках обзавестись парнем. В такие моменты он будто с цепи срывался и жалил всё больнее и больнее. Хорошего, конечно же, тоже было не мало. Неоспоримый факт, но понимали они друг друга практически без слов, едва ли не заканчивая мысли друг за другом. В паре они работали настолько синхронно и слаженно, что он просто удивлялся, почему кроме него никому больше не пришла столь очевидная мысль? Они рождены друг для друга. Он был создан, чтобы оберегать её и защищать. Она была создана, чтобы радовать его и наполнять собой. Разве не было очевидным? Таковым оно являлось лишь дня него, вероятно. Утахиме не замечала или предпочитала делать вид, что не замечает. На откровенный вопрос, кто ему нравится, он почти вслух сказал её имя, описал и даже головой ткнул. Иори сделала вид, что подумала о Мива-чан. Он написал на бумаге «бейсбол», зная, в каком восторге она будет, если ученики сыграют между собой. Иори сделала вид, будто не заметила. Он приносил для неё чай и ставил рядом всякий раз, наблюдая за тем, чтобы в порыве эмоций она не обожглась. Иори игнорировала и это. Все его попытки она игнорировала, а один единственный разговор на тему чувств в отношении друг друга, она с лёгкостью свернула, намекая на то, что не собирается что-либо менять. Он даже верил, а потом спустя долгое время Утахиме встретила Нанами, и ему показалось, что жизнь его сделала круг по оси земли. Нанами совершенно очевидно погряз в этом почти сразу. Его хмурый и порой суровый взгляд то и дело тормозил на Иори. Он подолгу смотрел на неё, засматривался и Годжо готов был выколоть себе глаза, потому что понимал друга. Встретить спустя долгое время Иори, новую Иори, это все равно что откопать кладезь золота. Они оба, и сам Годжо, и Нанами, нуждались в такой как она. В женщине, чьи эмоции и чувства были понятны по одному взгляду или трепету ресниц. В женщине, что была бесстрашна и в то же время беззащитна как самый хрупкий полевой цветок. Утахиме была способна как укротить, так и заставить взбунтоваться. Она была странной, другой, ни на кого не похожей. И этим влекла его, и повлекла Нанами. Они оба были похожи, разве что безумство Годжо и его придурковатость скрыть было сложно. Нанами, погрязший в своей монотонности, тоже тянулся к ней: яркой и открытой, живой и настоящей. Несмотря на все свои разочарования она не перестала любить всем сердцем, не перестала жить всем сердцем. — Ну и чего тебе? — он молчал долго, так что она не выдержала. Сложно оставаться равнодушной, когда всей кожей ощущаешь на себе этот пронизывающий взгляд даже сквозь повязку на глазах. — Сходим завтра на бейсбол? Я видел, играет команда за которую ты болеешь. Иори негромко фыркнула. — Ты опоздал. Красноречивый взгляд янтарных глаз на мгновение остановился на нём, и ему вдруг стало понятно, что говорит она не только о завтрашнем матче. — А была ли когда-то у меня возможность? — почти под нос проговорил он себе. — Придурок. Она была влюблена в тебя с самого начала. Сёко, подойдя ближе, даёт ему смачную затрещину. — Отцепись. Не думай, что имеешь хоть какое-то на неё право. Ты упустил своей момент. Сатору застыл. Правда била больнее хлыста.