«Чтобы не чувствовать ничего — я притворюсь статуей гипсовой.»
Пока, ему в ответ кричали, надрывая голос.«Сдавайся! В твоей войне, ничья и я прошу возвращайся!»
****
«Ты будешь писать мне письма?... Ты будешь?»
С надеждой, тихо, улыбаясь.«Ты будешь писать мне письма, ты будешь писать мне письма, ты будешь писать, тыбудешьписать, тыбудешьписать, ты будешь писать мне письма!»
Шёпотом. Быстро. Убеждая. Надеясь. Наивно. Глупо.«Ты будешь писать мне письма!?»
Отчаяно. Громко. Зло. Больно. Обидно.«Ты будешь писать мне письма? ... Ты будешь? Ты будешь писать мне?»
Не веря. Тихо. Подавлено. Жалко.***
«Как Раневская играла? Я бы также не смогла»
Ему так надоело. Надоело. Надоело притворяться что ему хорошо, что он счастлив. Что ему не больно. Что ему все равно. Будто не замечает, что ему на него плевать. Будто не видит как налитые кровью глаза, смотрят на него, а все без толку. Смотрят будто сквозь. А он сам знает, что с этой ролью не справляется. Она не его. Не для этой пьесы он рожден. А он знает, что эта маска уже слетает, а эта роль трещит по швам.Почему ты так жесток ко мне?
Почему более не смотришь на меня?
Почему теперь в твоих глазах я лишь бельмо?
Предатель.
Лжец.
Имперский выродок.
Не говори что я всегда таковым был.
Молчи!
«Не надо, я сама, я сама
За тебя, за всех, со всеми, но одна.
А за окном Луна — моя верная подруга,
Одиночество слуга.»
Лунный свет заливает ухоженную кухню, покрывая серебром стоящую на столе рюмку и бутылку водки. Он медленно прокручивает, на пальце кольцо. Оно старое, оно любимое, оно воспоминания в себе хранит, оно его душе дорого. И его бы почистить, натереть до блеска, до приятного лакового слоя, и с любовью поглаживать, каждый раз когда взгляд будет, за него цепляться. Да только есть ли смысл? Облако слишком густого дыма, обволакивает кольцо, и серебро «гаснет» в табачном дыме. И Саша закуривает снова. Лишь бы его не видеть. Кого? Кольцо или Мишу? Не знает. Ему слишком больно, он по Мише скучает, и по кольцу. По старому блеску кольца. И вы не подумайте, Миша не забыл о нем, он приезжает. Да только есть ли в этом смысл? Москва другой, он холодный. Москва-отстранённый. Москва-грубый. Он другой. Хотя сейчас все другое. Жизнь. Работа. Страна. Друзья. Он видит как с кольцом, в облаке дыма, гаснет, нет, ломается и трещит его маска, вместе с ролью. Слышит как они прощаются, закрывая занавес, оставляя эту пьесу далеко. И вроде должно стать легче. А не становится.«Остановились часы, в полночь не бьют,
Нет больше друзей которые лгут. Трагикомедия — выход на бис.
Занавес медленно падает вниз.
Я не играла, я прожила всю эту пьесу.
Так как смогла. Зачем?»
Глаза натыкаются на часы. Подаренные давно, в 50-х. Просто лишь бы Саша не обижался. Они уже давно не идут, а стоят: одной стрелочкой на 12, другой на 6-ти. Они все в пыли, настолько что сколько не протирай все равно пыльная. Пыль в них уже въелась. От них не веет любовью и теплом, как от кольца, не веет уютом. А они вообще-то из теплого дерева, а кольцо из холодного метала. Иронично, правда? Вот только от кольца, и от часов противно. Все, роль отыграна.«Чтобы не чувствовать ничего, дай докурю, дай допью.
Но мама, я прошу лишь одного, похороните меня за плинтусом. »
Он плюёт на рюмку, выпивая остатки водки так. Из горла. Давится, захлёбывается пару раз, кашляет, но плевать. Закуривает, переставая крутить в пальцах кольцо, швыряя его за кухонный гарнитур, с глаз долой, из сердца вон. Лишь бы его не видеть, лишь бы не помнить те голубые глаза, в которых океан любви, к нему, Саше. Те руки, и те прекрасные, нежные и чужие губы, которые шепчут о любви, о красоте, и кольцо на нежный, и аккуратный пальчик надевают. Он снова давится. Неудачно втягивает воздух, кашляя, и все же сигарету тушит. О запястье. Запястье, которое уже все этими корками покрыто«Чтобы не чувствовать ничего — я притворюсь статуей гипсовой.
Люди, прошу лишь одного, похороните меня за плинтусом.»
А ему кажется, что вместе с ней, и он сам, покрываясь камнем, становясь извоянием гипсовым, забывая как чувствовать. Устройте похороны, что вы? Он снова кашляет, задыхаясь.****
"Когда обиды сойдут на нет,
Когда ты будешь готова гореть в огне,
Миша не верил, да и не хотелось верить. Нет, пьеса не отыграна. Нет, время не отсчитано. Просто закончился первый акт, но вот-вот должен начаться второй. Должен же? А время не отсчитано, нужно лишь на часах, сменить батарейку и перевести их на летнее, и время снова пойдет. Ему не верится, что его вечно открытый ему Саша, вдруг от него прячется. Прячется за масками, обижаясь, эмоции свои не показывая. Решил, что Мише доверять нельзя. Решил, что Мише себя слабого показывать нельзя, запирая ту птицу любви в грудной клетке, не давая свободы. Решил, что Миша ему чужой, решил, что может от него спрятаться, не показывая боли. А на вид выставляя холод, грубость, и шипы. Шипы его защиты, колкости, алкоголя, сигарет и этой дряни. Прости! Прости! Прости! Прости! Это не я! Саша, слышишь!? Не я! -Ты снова не отвечаешь на звонки. Он просто констатирует факт. Не более. Но все равно с горечью, в любимые глаза смотря и не узнавая. -И что? Холодные, не так как раньше, когда были похожи на небо перед, теплым летним дождём. А действительно холодные, будто серебром покрытые. Напоминая грозовое небо. А в этом небе танцуют молнии обиды.Когда ты будешь готова простить меня,
Впустишь меня в свой рассвет."
-Я переживал. -Я тоже. Тогда. Тяжело вздыхая. Он злится, а сам понять не может на кого? На себя, на Сашу, на сучку жизнь, которая все так устроила? -Я тебе говорю, что это был не я! Саша, не я! Милый, мой, не я это. Понимаю, понимаю, тебе больно, но- он недоговаривает, отскакивая от стены, в которую прилетела пепельница. - Ты с ума сошел!? -А мне, блять, плевать, слышишь, Московский? Плевать ты, не ты. Лицо одно, тело, голос - тоже. Ты заебал, ты это делал! Ты! Хотя бы себе лгать прекрати! -Но я не помню этого! Саша, я не помню! Боже, блять, я так скучаю по тебе. Не уходи. Я прошу, не уходи. Я все сделаю, ты только не уходи!"Когда желания одержат верх,
Когда от жажды остаться с тобой навек
Я перестану бояться, что гнев небес
Скажет мне "Это конец!
Он покрывает шею поцелуями, нежными, украдкой, аккуратно толкаясь ещё глубже. Боясь сделать больно. А сам плачет, плачет, плачет. -Я люблю тебя. -Великая Москва, любит? Не смеши меня! Именно поэтому Миша и плачет, ему больно. Потому, что ему не верят. Он Сашеньку в своих объятиях сжимает, нависает, покрывая мокрое лицо"Сдавайся! В твоей войне ньчья, и я прошу - возвращайся.
Сдавайся! В моей пустыне ты мираж, но не исчезай.
Я не верил, что без любви душа, как без воды, высыхает.
Я больше тебе не враг! Сдавайся!"
-Я люблю, люблю, люблю,люблю тебя, слышишь? Слышишь мой дорогой? Не верят. Саша ему не верит, закуривая сигарету, рассматривая утренний Невский проспект, не обращая на него внимание. Будто не признавался вчера в любви, будто не извивался под ним угрём. Будто не стонал его имя, целуя. -Ты мне не веришь. Как то раз констатирует Миша. -Ты сам в этом виноват. Также констатирует факт, Александр.НЕ УХОДИ!
Останься!
Я люблю тебя!
Сдавайся уже!
****
За окном май 2020-го. Он нежно перебирает взлохмаченные пряди каштановых волос, поглаживая чужую талию. Саша бормочет «отстань», пока он нежно целует красивый лоб, и отслеживает доставку еды. На улице утро, карантин, и вирус, а он дома, с любимым, и у них все хорошо. Он действительно дома, в своей московской квартире, которая перестала быть "пустой" и не уютной. Взглядом он цепляется, за "уродливое" зеркало 90-х, все разукрашенное железными вывесками на английском. Он помнит, как Саша как то раз, в 2009 притащил его... А это уже другая история! А теперь, никто не закрывает уши, готовый слушать. Теперь, никто не кричит навзрыд, умоляя сдастся ему. Готовый понимать, исправлять. Слабый конец, долгой истории.