***
Македонский ставит кофе со странным взглядом на стол в Кофейнике перед Бунтарем под клацанье зубов Кролика, ака бармена из Шестой. — Его кто-то сделал слугой? — Решается спросить юноша у рядом сидящего художника, который настолько слился с шумным интерьером, что просто молчал. Очень уж захотелось с кем-то поговорить, особенно учитывая то, что голова болеть почти перестала. — Македонского? — Честно? — Кивает. Конечно честно. — Скорее наоборот пытались отговорить. Особенно Шакал, если я вообще всё так понял. А потом сошлись на том, что ему стоит меньше колдовать. Чудеса его уж очень нестабильны. — В смысле, он как шеф-повар, который может отравить своей стряпней? — В смысле, он как ангел. С руками, которые могут сотворить то, от чего он потом всю жизнь будет страдать. — А про остальных чего интересного расскажешь? Какие роли они играют? — Значит, захотелось посплетничать. Тц-тц. Я не думаю, что тут вообще уместны «роли». — Ладно, скажем по другому. В чем смысл Помпея, например? Просто устроить бунт? — А в чем твой смысл? Показать то, что Фазанам можно противиться? — Донато ухмыляется, но взгляд его серьезен. — В альтернативной точке мировоззрения. Заигрываться своими ролями не стоит — вот мое мнение. — М-м-м, всё про роли, — Дон отвел глаза в иную сторону, обнимая двумя руками плошку с коктейлем, которым он, видимо, опохмелялся. — Ладно, если тебе так нужен мой ответ. Я — старожил этого места, и знаю, что может случиться при перевороте или одинаковом делении власти и когда есть риск этого. Но Помпею стоит отдать должное — его стая по большей части состоит из беглых Крыс и Птиц, и он объединил этот в прямом смысле сброд среди сброда за одной целью, пусть и не самой, кхем, амбициозной, что ли. Четвёртая бы не смогла в себя вселить столько оборотней, а Фазаны поехали бы головой. Только вот мальчик заигрался, а громкие слова и удачное стечение обстоятельств здесь не помогут. — Такое чувство, будто этот Слепой — бессмысленный тиран, и ты считаешь, что никто не справится с этой формальной ролью Хозяина Дома. Есть же стаи. — Для Дома — он лучшая кандидатура. Тут нужно скорее это не понять, а просто знать, — художник еле удержался от того, чтобы тяжело вздохнуть, и это было видно. — Ага, местная пропаганда. На стенах слоганы ещё не пишете? — Бунтарь показательно засмеялся и быстро выпил кружку кофе, не обращая внимания на целостность побитой чашки. Донателло лишь покачал головой.***
Чёрный объяснял иначе. Правильнее, что ли, да и понятнее. С такой глыбой идти рядом по тихому коридору, пропитанному пылью было гораздо спокойнее. Даже если не от мысли, что полупьяным Крысам он может навалять, то от того, что этот человек понимался больше остальных. Курил раз в неделю тяжелыми затяжками, воротил нос от фантастики и фэнтези, либо с иронией говорил, что «эта книга про нас», соблюдал какой-никакой режим сна и ходил на уроки настолько часто, что учителя даже хотя бы в знак солидарности ставили ему «четыре», качался в местном полуразрушенном спортзале и ненавидел любые «романтические» представления между нахрюкавшимися в стельку панками из Второй на Перекресточном диване или туалете. Хоть он и казался таким «удачным Фазаном без сильных предрассудков и с небольшими вредными привычками», надо быть очень глупым, чтобы видеть в нем именно такого человека. — Тут хотя бы не так душно, нежели в комнате, — хмыкает Бунтарь. — На зимних посиделках хуже. Когда Табаки мастерит обогреватель и все скидываются по спирту в качестве заправки к этому, пф, детищу. И там всю зиму после этого либо дубак, либо дышать невозможно от духоты. — А может, это заправка для самого Шакала, — качок усмехается, а взгляд второго человека скользит по пробегающему по стене животному. — А, это, — Чёрный явно замечает то, куда направлен взгляд. — Худо-ожники. — Почему ты говоришь это с таким пренебрежением? Нормальный же рисунок. — Здесь таких типов не признают. Рисуй, как грится, сколько хочешь, но чтобы ты стал мастером в этом деле, тебе обязательно нужна какая-то дрянная легенда и куча готовых вступиться за тебя фанатов. Таких всего двое — Леопард, бывший предводитель нефоров из Второй, рисует на стенах, и по преданиям, остальных, его детища могут видеть только те, кто уже связан с этим местом. Скорее всего, это он нарисовал. А ещё он пропал, ну месяца три назад. — Да, красиво, пусть я и не очень разбираюсь, — хоть рисунок перестал делать вид, что двигается, и остался на месте. — А второй кто? — Наш де Барди. Носит с собой альбомище, который чьим-то по пьяным бредням, проклял, и никто не смелится его брать без разрешения. Ну и бьет партаки — всё и везде, кроме, почему-то, портретов. И для местных иногда как Джонатан, но реально мужик. — Какой ещё Джонатан? — А, точно, забыл, извиняю. Рыжая из женского корпуса, которая влюбилась в вожака, хоть тот её чуть не зарезал как-то. Носила всякие подарки от летуна — у нас мальчики в Наружность не ходят, а девочки боятся меньше и прочие безделушки таскала. А поскольку у нас два пола отдельно друг от друга, то и подписалась фиг-пойми-кем. — Порядки хуже, чем в гетто. — Ты из гетто? — Сейчас — нет. Когда-то — да. Ну, не совсем гетто, но думаю, наш район можно было так назвать. Тогда я ещё был беспомощным мальчонкой с матерью-одиночкой. Отец то ли ушёл, то ли погиб в какой-то катастрофе, то ли вообще не существовал — это я не знаю…***
Мужик бросает на асфальт несколько купюр. Издевается, но хоть платит. — Спасибо, — кланяется мальчишка, которому едва можно дать двенадцать. — Урод, — гогочут в ответ. — В цирк иди выступай. «Уж поприятнее будет. Но они сезонные и чаще всего уже с постоянными актерами.» — так и хотелось бросить в ответ, но блондин лишь молча поднял зубами деньги и сев поблизости, благодаря гибкости сунул их в карман. — Опять паразиты набегут. Если ещё не хуже, — талдычит себе под нос он. Мать была… Как всегда. Её дома просто не было. Будь у неё деньги на психологов и прочих врачей, они установили бы у неё какие-то последствия послеродовой депрессии и постоянное высокое давление из-за нескольких работ. Именно так и прошло детство Бунтаря. Мать горбатилась, поставив перед собой цель накопить сыну на протезы и благодаря врожденному упрямству, она делала всё, что могла, несмотря на проблемы. Сын же тоже трудился как мог — выступая перед местными жителями или даже в более благоприятных районах (оттуда чаще прогоняли) и пользуясь своей никчемностью — попрошаек разного рода здесь было много, а желающих посмотреть как безрукий шпингалет делает что-то, что для него было явно труднее, чем для тех, у кого хотя бы одна рука была, иногда можно было найти. Цели небольшая семья добилась, когда ребенку было от десяти до двенадцати(точный возраст уже не помнится), а через полгода даже удалось переехать в место более благоприятное. И повезло ещё раз — память заблокировала большую часть моментов, и всё помнилось крайне отрывчиво, и удалось, посмотрев на одноклассников, книги и фильмы изменить своё поведение, и слышать в свой адрес, что «характер у тебя вполне хороший». И в какой-то момент в то, что создается, реально удалось поверить — и не было счастья больше.***
— Я даже не знаю, что сказать, — Черный внимательно слушал эту историю. — Меня в детстве тут бросили, но такого никогда не было… Сочувствую — Мне просто… Хотелось рассказать, не надо реакции, — такое чувство, будто у стен Дома реально выросли уши. — Больше не будем об этом. Лучше там не знаю, о своем детстве расскажи. — Мать — отказница, я жил у бабки, которая меня за какой-то проказ погрозила отправить в детдом, а я вместо того, чтобы испугаться, ответил «и что?». Крышевал половину Четвертой, когда она ещё такой не была, да и там кого-то из Второй тире Шестой по мелочи. Скуривал бычки старшаков, смотрел журналы с голыми тетками и дрался со всем, что движется и что не было воспитателями, — было видно то, как Чёрный старался отвлечь собеседника от его истории. И Бунтарь, вроде как, был за это благодарен. — Потом меня свергли, и переселили как пленника к оппозиции. Особенно Волк, когда был жив, отличился, если ты понимаешь, о чём я. А потом я, слава богу, повзрослел. — Веселым ты был пареньком… А что за Волк? — Ладно, сейчас расскажу. И про старших, и про Волка. Этот вечер был последним безмятежным перед началом бури…