обоюдное согласие

У Ханмы всегда чешутся руки. Ему не то чтобы нечего делать, но разукрасить кому-то лицо хочется постоянно. Хобби у него такое. Кому-то нравится шить (привет, Мицуя), а ему — отбивать чужие почки. И в моменты, когда очередная девчонка усердно старается над горловым, он рассматривает запёкшуюся кровь под ногтями, ссадины, синяки, но никак не её. Тетта даже думает, что он-то, Ханма, до выпускного не доживёт — либо сядет, либо реально на тот свет отправится. Одно только спасает: у Шуджи живучесть пиздецкая, как в тех компьютерных играх, — бей не бей, а количество сердечек не уменьшится, сколько ни старайся. — Завязывай. Бросает и глаза закатывает. Кисаки и так задержался, ему ещё на встречу к свастонам ехать, Майки уговаривать, а у этого сил хоть отбавляй. И не угомонится же, пока не дойдёт до крайней точки (а есть ли она у него вообще?). — Чувак, реально. Ханма в последний раз проезжает по нижним зубам бездыханного тела — да так, что раздаётся характерный звук. Его вообще в какой-то степени всё это забавляло. Ну, ударил, ну, не рассчитал силы. С кем не бывает, правда? У Тетты взгляд нехороший. Он, безусловно, не ангел, но наслаждаться подобным зрелищем тоже не любитель. — Да ладно, чё ты, я ж так, легонько. Действительно, легонько. Всего-то у парня теперь бесплатный талон к стоматологу по причине неотложной помощи. На полгода вперёд. Он имя очередной жертвы хоть знает? — Ты к этим? — К ним. — Драться? — Поговорить. — Скучно. Тянет. Лениво-лениво, сравнимо с жжёной карамелью на сковородке в местном кафе, куда Майки водит любимую сестрицу поесть мороженого. Ханме всегда скучно. Он вообще человек скучающий. И развлечения у него специфические. — Сгоняй к нашим, Баджи проверь — не доверяю я ему. Ханма вспоминает, как согласился на союз с Кисаки. Его мало волнует то, что последний эксплуатирует его, вертит им как хочет. «Ща, Тетта, через минуту буду». «Хорошо, Тетта». «Сделаю как скажешь». И ещё сто вариантов беспрекословных выполнений приказов. Он как преданная собака — побитая и грязная, с бешеным оскалом и поломанными лапами, но дрессированная и покладистая, а это у Кисаки в почёте. Помнится, он как-то сказал ему, мол, делай, что хочешь, только без смертей давай, пожалуйста, забот хватает. Ханма сплёвывает и в последний раз замахивается ногой, прыгает на байк и уносится со скоростью света. Вальхалла, конечно, отличалась от какой-либо другой банды. Казалось, что все отморозки Токио собрались в закрытом игровом центре, чтобы вымещать свою злость на остальной мир. И если бы какая-то группа полицейских поймала их, то, безусловно, продвинулась бы по карьерной лестнице на годы вперёд. Тут на каждого участника личное дело расписано от и до. Когда Шуджи пересекает порог, то остальные в считанные секунды расходятся. Он здесь бог — почти какой же, как Тетта. Просто в каждом дуэте должны быть сила и мозги — у Ханмы, к сожалению, в приоритете первое. Но это его не сильно заботит. — Там подружка твоя пришла. Казутора откидывается на спинку полинявшего зелёного дивана, стряхивая пепел в железную банку из-под пива. Он — единственный, кто не встаёт, чтобы отдать честь. Переводит взгляд на угол, где сидит девушка, мол, вот, на, сам с ней разбирайся, я пас. А она сдирает лак с ногтей и переключает кнопки телефона, чтобы убить время в ожидании. Ханемия никого не боится. Это всех и волнует. — Встретил? Шуджи включает воду, смывая кровь с фаланг. Драка была какая-то скучная, поэтому он сейчас не в настроении. Ещё и Тетта со своим Баджи пристал! — Ага. Она меня боится больше, чем тебя. Ты прикинь? Ханемия затягивается ещё раз и ещё, с задумчивым видом склоняет набок голову и теребит серьгу-каплю в ухе. Они вдвоём на дружеской ноге, им всё можно. Шуджи закрывает кран и передвигается в конец комнаты. — Майки мне звонил. Она встаёт и одёргивает клетчатую юбку, не зная, куда себя деть в затхлом помещении. Стоять рядом с Шуджи приравнивается к лежанию на рельсах — или повезёт, или, извините, внимательным нужно быть. — Чё хотел? — Не знаю. Я не ответила. — Умница. У Ханмы все движения какие-то неестественные. Он не то чтобы робот, но на человека перестал походить давно, лет так с двенадцати. Дышит сбито, моргает искусственно, голову поворачивает слишком резко (наверное, мышцы уже не регенерируются, бесполезно). — Вы к ним поедете? Спрашивает осторожно и надрывисто, чтобы лишний раз не рассердить, а затем убирает розовую раскладушку в карман толстовки, чтобы не мешалась. — Сигареты передай. Шибата тянет худощавую руку к импровизированному столику, опирающемуся на стопку старых журналов «Anon», и хватает смятую полупустую пачку. Ханма поджигает «Seven Stars», запрокидывает голову вверх и выдыхает в потолок. — Так поедете? Наоми пробует ещё раз, уже более уверенно. Главное — не разозлить. Главное — не надоедать. Она же знает, как у Ханмы срывает крышу. Помнит по следам от его пальцев на талии и выше, по гортанному рыку в ушную раковину и терпкому дыханию в губы. — Солнышко, тебя это ебать не должно, лады? Девушка мнётся, но возражать уже не решается. Чёрт с ним, с этим Ханмой, у него проблемы такие, что ни один психиатр не справится. Сам Господь Бог на него забил — бракованный товар, не больше. — Давай потрахаемся. Ты, я и Майки. Я спереди, он сзади. Хочешь, а? Бьёт током. — Ты больной. Он скалится озлобленным волком, но тянет улыбку на всё лицо. Шуджи — отморозок, он таким родился и таким умрёт. У него картина мира наоборот, не как у обычных людей, он — ненормальный. — Ты пиздец скучная, Шибата. Наоми забирает с пола портфель, закидывая его на одно плечо, и пулей вылетает из этой преисподней. Смех Казуторы раздаётся на весь игровой зал, остальные лишь пожимают плечами и как ни в чём не бывало продолжают свои дела. Ханма разминает плечи и набирает номер Баджи.