Солнечный луч

Каждый раз, когда солнце встает на небе под прямым углом, единственный золотистый лучик света проскальзывает через высокое зарешеченное окно и очерчивает легкий светящийся круг на холодных каменных стенах. В эти редкие дни она вжимается в голые камни, жадно впитывая восхитительное тепло; она почти в силах представить, что непробиваемая поверхность может быть теплой, мягкой кожей и гладким и стройным телом, прижимающимся к ней, чтобы отвратить жуткий холод. В первый раз она задрала свою изорванную мантию до талии и скользнула рукой между ног, так растворившись в возбуждении, что не заметила, как темные фигуры столпились у двери ее камеры. Ближе, ближе, толкнулась бедрами у стены, грудь разрывалась от отчаянных рыданий, и один шумный вздох высосал этот исступленный экстаз из ее слабого тела — она опустилась на пол, дрожащая и опустошенная, и умоляющая о смерти. Теперь она не допускает такой ошибки. Счастью нет места в ее мыслях, она знает; ни малейшая тень радости не мелькает на ее лице, или они немедленно вернутся. Вместо этого она прижимается к мерцающему теплому кругу, представляет, как ласкает ее лицо кончиками пальцев, и плачет. Теперь это место принадлежит им. Она видела и другие лица, знакомые лица, через решетку своей камеры: Грэйнджер — лохматая голова задрана поразительно высоко, все лицо в крови; высокий, кудрявый хаффлпаффец, окаменевший на втором курсе, — слезы тихо струятся по его мальчишескому лицу; один из Уизли, Фред или Джордж, — громко и легко проклинает дементоров, держащих его под обе руки. Должно быть, он сделал что-то действительно ужасное — очень немногие чистокровные, даже такие магглолюбы, как Уизли, подвергаются ужасам Азкабана — только выскочки и наиболее опасные сопротивляющиеся. И убийцы. Из-за иронии она холодно и резко смеется — так горько, что смех не привлекает дементоров. Вольдеморт выделил убийц одним длинным костлявым пальцем и приговорил их к судьбе еще худшей, чем смерть, и это уже за гранью юмора. Это просто реальность, новая реальность, в которой грязнокровки являются заключенными, Жрецы смерти — правительством, а Пэнси Паркинсон — убийцей. * * * — Ты красивая, — сказала она. Впервые в жизни Пэнси сказали, что она красивая. Она рассмеялась, нервно, фальшиво и почти с надеждой, и эта ледяная прекрасная женщина нежно дотронулась до ее щеки. — Да-да, ты красивая. Драко не понимает своего счастья, что у него есть ты. И тогда она, к своему ужасу, зарыдала — прекрати-это-прекрати-это-прекрати-твою-мать-прекрати, — а Нарцисса сцеловывала слезинки своими полными бесцветными губами. В любой момент кто-нибудь мог зайти, Драко или Люциус, Беллатриса или проклятый Вольдеморт, а Нарцисса нежно целовала острые скулы Пэнси, как будто они были одни во всем мире. — Ох, — прохрипела Пэнси, ее мысли закружились так отчаянно, что она не смогла выдавить ничего, кроме тихого и задыхающегося «ох», и Нарцисса впилась в ее раскрытые губы своими. Также были и руки, ласкающие ее спину и поднимающиеся вверх по позвоночнику, оставляющие за собой расстегнутую одежду, и… * * * Это их любимые мысли, но Пэнси не может думать ни о чем другом. Не раньше чем она услышит приближающийся шелест мантий и ей не померещится тело Нарциссы, разлагающееся на кровь, серебристые волосы и темную ткань, и слепые серые глаза, злобно смотрящие на нее. Она смотрит на свои руки, которыми неистово цепляется за стену в поисках спасения, кровь настоящая, и она кричит и кричит до тех пор, пока тени наконец не отступают и она не остается одна. Ей не отдадут Нарциссу. Поэтому она посасывает ободранные пальцы и думает, какие мысли преследуют Грэйнджер, когда они подходят слишком близко, и тогда ненависть, которая переполняет ее сердце, надоедает им. Сегодня нет солнца. Она слышит тихий стук дождевых капель за окном, ощущает прохладный свежий ветерок — и это, по крайней мере, хоть какая-то отсрочка. Может, он выветрит едкую вонь человеческих отходов и немытых тел. Может быть, она сможет погрузиться в сон, в мечту об острой росистой траве под щеками и пушистых облаках, плывущих по небу… … но нет, проклятый хаффлпаффец опять орет. Когда дементоры рядом, он может орать часами, визжать, как маленькая девчонка, зовя маму или папу, или брата, или любимую собачку, или еще кого-нибудь — любого, кроме скелетообразных созданий, пришедших за его душой. Хотя вряд ли он чего-то этим добьется, кроме саднящего горла. — Заткнись, — стонет она, утыкаясь лбом в стену. — Заткнись, заткнись, заткнись, ЗАТКНИСЬ! И в конце концов он затыкается. Как, впрочем, и всегда. * * * Пэнси не хотела говорить о любви. Она знала, что это слово под запретом в доме Малфоев; Люциус на самом деле не любит Нарциссу, а она не любит его, и Драко не будет любить Пэнси, когда они поженятся; такие союзы заключаются ради выгоды и власти. Но Нарцисса прикасалась к ней будто с любовью, заботливо и нежно, и, кончив, Пэнси сказала то, что не хотела говорить. — Я, — прошептала она, выгибаясь под ласкающими пальцами. — Я… о Мерлин, Нарцисса, я люблю тебя… Она закричала, загребая руками атласную ткань, и медленно привалилась к спинке кровати. Нарцисса целовала ее лоб, веки, но казалось, что она за миллион миль отсюда; когда тишина стала давить, Пэнси, набравшись мужества, спросила: — Ты любишь меня, Нарцисса? Та весело и легко рассмеялась, что не принесло никакого утешения. — Конечно, дорогая. Конечно. — Нет, — резко возразила Пэнси, выбралась из-под тела Нарциссы и встала рядом с ней у кровати, скрестила руки под обнаженной грудью. — Ты совсем меня не любишь. Я для тебя просто как кукла для развлечений, правда? Что, родители, выдавая замуж, не знали, что тебе хочется трахаться с женщинами? А может, они поймали тебя с какой-либо из твоих сестер и..? Рука Нарциссы опустилась на щеку Пэнси, как хлыст, больно и жаляще — а потом она сгребла девушку в охапку и устроила ее голову на своей алебастровой груди. — Тсс, — прошептала она, — ты что, хочешь, чтобы тебя услышал Люциус? Ты хочешь, чтобы он сюда ворвался и вышвырнул из нашего дома? Ты не должна требовать от меня чего бы то ни было, Пэнси, — ты же знаешь, что моя верность для него важнее всего. Пэнси больше не заговаривала о любви. Слова были бесполезны, в конце концов, перед лицом действительности. * * * Чьи-то сапоги — стук-стук по твердому ровному полу, — настоящие сапоги, а не то мокрое хлюпанье голых ног узников. Новичок? Или, может, посетитель? Пэнси бросается к двери, смотрит через решетку: волосы какого-то промежуточного цвета между мышиным и каштановым, медленная, тяжелая походка, наводящая на мысль о неизбежной жестокости. Они стискивают ее руку, пытаются тащить ее вперед, но ее ноги продолжают безвольно двигаться, пока дементоры не выравнивают шаги, не собираясь рисковать и выпускать ее из своей хватки. — Милл! — она хочет закричать, слышит визгливый голос, который однажды уже отдавался в ее мыслях, но с ее сухих губ срывается шепот. — Черт, Милл, ты что здесь делаешь? Это я, Пэнси! Миллисента, обернись, это я! Но как только крепкая фигура оборачивается, ее единственный потенциальный друг в этом мире внезапно превращается в Драко, с бескровных губ срывается дикий рык. — Сука, — шипит он, пытаясь отцепиться от дементоров, чтобы броситься на Пэнси. — Ты сука! Убийца! Надеюсь, что ты сгниешь и сдохнешь здесь! И кровь сочится из его глаз, из уголков его рта, из свежей раны на шее, и это совсем не Драко — не Драко и не Нарцисса, просто неопределенная лужица серебристого и черного, белого и красного под ногами Пэнси… Она просыпается и обнаруживает, что сама стиснула руками свою шею, пытаясь заглушить вопли, разрывающие горло. — Заткнись, — доносится голос хаффлпаффца из соседней камеры. И Пэнси замолкает. * * * Это не были ни Драко и ни Нарцисса: это был Люциус с перерезанным горлом, и кровь залила чистый кухонный пол. Кровь, которая не должна была пролиться, — даже чистокровных изменников оставляли в живых, когда это было возможно, проводились реабилитационные процессы, чтобы они могли по достоинству оценить важность своего происхождения. По-настоящему чистокровные семьи не должны исчезать. Чистокровный, пожилой мужчина, Малфой и Жрец смерти. Ее судьба была решена, но Пэнси кричала и вырывалась, пока ее с трудом тащили с кухни, и умоляла позволить ей поговорить с Нарциссой. «Это все из-за нее, все для нее, это то, чего она хотела», а Эйвери просто засмеялся, и Пэнси похолодела. Этот смех предвещал смерть. — Нет, — произнес холодный, звонкий голос, который Пэнси так жаждала услышать, и Нарцисса появилась на вершине широкой мраморной лестницы в белоснежной мантии, как несущий свет ангел. — Не убивай ее, Эйвери. Ее серые глаза смотрели на Пэнси сотую долю секунды, и Пэнси поняла, что проиграла — в них был смех, злое презрение, а потом Нарцисса взглянула на нее, как мать на провинившегося ребенка. — Глупая Пэнси. Очень глупая. Распространять такую грязную ложь о семье, которая готова была тебя принять. Ты настоящая Паркинсон. — Она перевела взгляд на Эйвери, и ледяная улыбка заиграла на ее губах: — Отправь ее в Азкабан. * * * Нарцисса, наверное, сейчас счастлива, в своем имении вместе с малфоевскими богатствами и единственным сыном, который выберет более подходящую невесту и продолжит род. А Драко, должно быть, счастлив еще больше — он найдет себе другую невесту, более красивую и безжалостную — зеркальное отражение своей любимой мамочки. Может, даже Люциус сейчас счастлив; и если ад действительно существует, то сейчас он обменивается военными историями с Гитлером и Сталиным и дискутирует о лидерстве с Макиавелли. Пэнси устраивается у стены, вжимая ладонь в нагретые солнцем камни. И на один скоротечный миг она снова с Нарциссой и тоже очень счастлива. Конец