Слепая зона

      Восемь шагов — ровно столько занимает дорога от всегда расстеленной постели до туалета. Коридор пустой, если не считать вешалки, которая будет через два шага от комнаты и обязательно попадёт под ноги. Убрать её никак нельзя, но можно обойти, чтобы не зацепиться одеждой или — чего хуже — глазом. За три шага до двери скрипнет половица, значит через шаг нужно чуть повернуть вправо, иначе врежешься лбом в дверной косяк на входе в ванную комнату. Поначалу сложно напоминать себе об этом, но после пяти синяков на лбу понимание приходит как-то само по себе.       Ещё два шага — от туалета до маленькой кухни, где можно поджечь газовую плиту, чтобы поставить чайник или подкурить. Приноровиться получилось не сразу и стоило это некоторого количества мелких ожогов и ранок на руках, которые до сих пор периодически неприятно чесались и сочились сукровицей, если разодрать. Сигареты всегда лежат справа от конфорок, а спички — слева. Если отойти от плиты на шаг назад и повернуться вправо — нащупаешь рукомойник, в котором даже можно набрать воды для чая. Благо, развитие коммуникаций не стоит на месте и больше не нужно натаскивать воду вёдрами. Прямо напротив двери — простой деревянный стол на два места, застеленный матерчатой скатертью, которую нужно стирать дважды в неделю, потому что ты понятия не имеешь, что проливаешь на неё в течение дня. В центре стола стоит миска с яблоками — некоторые уже начали размягчаться от времени, подгнивая.       Десять шагов — простейший путь, казалось бы, но Теодору теперь даже самый сложный марш-бросок казался легче. Спасение из ада горящего корабля два года назад, тогда казавшееся чудом, теперь отзывалось проклятием в слепых глазах, хромоте и ужасном чувстве юмора. Хорошо, что хоть не нужно стыдливо отводить взгляд во время разговора с кем-то из островитян. Шадису повезло меньше — Пик сказала, что его не нашли вообще, так что, даже если он и был жив, сейчас уже наверняка встретился со своими приятелями где-то на небесах. Они сделали ему памятную могилку год назад: закопали в землю пустой гроб и поставили камень — холодный, шершавый, приятно пахнущий свежедобытым гранитом. Когда все ушли с кладбища, он водил по нему руками и глуповато улыбался, растягивая застоявшиеся мимические мышцы. Повезло тебе, Шадис, такую могилку тебе отгрохали. Из армии Магата погнали, мотивировав это заботой о его подорванном здоровье. Толика здравого смысла в этом была — мало пользы от слепого и насквозь больного старого маршала. А ещё — была пожизненная пенсия, так что ему, в сущности, грех было жаловаться.       Когда он очнулся, провалявшись несколько месяцев в госпитале, первым, что он почувствовал, были маленькие ладони Пик, трепетно сжимающие его собственную руку. Язык, как сухой наждак, не ворочался во рту, поэтому вместо слов выходили одни лишь хрипы. Ладони сменились прохладой простыни, застучал шкаф, зазвенело стекло и у его рта очутилась чашка с водой, поддерживаемая снизу, чтобы не пролилось лишнего. Первый глоток вышел плохо — вода пролилась на больничную простынь, намочив покрывающие грудь повязки, но потом процесс, как говорится, пошёл — Теодор набирал воду в рот, проталкивая её в пищевод. Тёплая вода смочила заднюю стенку горла и камнем упала в пустой желудок, почти сразу требовательно заурчавший. Тыльной стороной ладони Пик обтёрла Магату рот.       — Слышите меня?       О да, он слышал. Звуки по какой-то причине воспринимались острее и голосок Пик резанул по перепонкам. Стоящая перед глазами темнота всё никак не рассеивалась. Они что, завязали ему глаза? Похоже на то. Теодор медленно покивал, параллельно стараясь двигать руками и ногами. Руки его слушались — это хорошо, пальцы шевелились — просто отлично, а вот ноги двигаться не хотели — это паршиво.       — Маршал, вы в больнице.       «Как чудесно, а я то думал, что помер». Он сосредоточился на том, чтобы пошевелить пальцами ног.       — Нам повезло найти вас. Ещё день — и вы бы умерли.       «Какая удача». Большие пальцы обеих ног дёрнулись и Теодор внутренне заликовал.       — Можете поговорить со мной?       Магат разлепил треснувшие от сухости губы, покрытые розоватой кровянистой плёнкой.       — По… — слова выходили тяжело, — почему глаза зав-завязаны?       — Они не завязаны, сэр, — она снова сжала его руку. — Вы потеряли зрение.       Тишина показалась маршалу ещё оглушительнее голоса Пик.       — Не смешно, Фингер, — он всё ещё медленно выговаривал слова. — Будь добра снять чёртову повязку с моего лица.       — На вас нет повязки, сэр.       Да нет. Быть не может. Он почувствовал, как пальцы Пик водят по его лицу в области глаз, почувствовал, что она касается не ткани, но его собственной, влажной от пота, кожи и полуприкрытых век, под которыми хаотично, пытаясь найти, за что зацепиться взглядом, двигались глазные яблоки. Теодора передёрнуло: не то от страха, не то от внезапного омерзения к собственному телу, ставшему совсем поломанным. Он попробовал закрыть глаза. Серый свет стал чёрным. Открыл глаза — мир снова посерел.       — Пик, — он помедлил, — почему я ничего не вижу?       Она молчала, а Теодор вдруг ощутил себя абсолютно голым, незащищённым — как младенец, отлучённый от матери сразу после родов. Зрение — любимое из его чувств — вдруг пропало.       — Фингер.       — Врачи сказали, что это не подлежащая лечению слепота.       Он повернул голову в ту сторону, откуда звучал её голос. Сердце испуганно клокотало.       — Что ты несёшь? Какая слепота?       — Мне сказали, что это обычное дело для таких травм. Осколки слишком сильно задели глаза, пострадали нервы. Видеть вы не будете.       — Бред. Слепые ничего не видят, я же вижу свет, сейчас ведь светло, да? Я вижу, что светло, значит шанс есть, правда? Правда же? Ну, Фингер, не молчи!       — Мне жаль.       «Лучше бы я всё-таки помер»       Это потом Теодор узнал, что реакция глаз на свет и возможность в принципе его видеть это лишь один из видов слепоты. Но тогда он считал себя самым несчастным человеком на свете, обречённым на лежачую старость и одинокую смерть. Кости заживали медленно, порезы не спешили затягиваться — у него было полно времени, которое некуда было потратить и Пик не позволяла ему пропадать попусту, не ждала, пока бывший начальник окончательно утонет в депрессии — она решила, что научит его тому минимуму, который может понадобиться в новой жизни, после выписки. И хотя Фингер имела не очень большое представление о том, что вообще нужно знать слепому человеку для нормального существования, она пообещала себе постараться.       — Что это за звук? — она постучала кулаком по столу. Теодор полусидел в постели, сложив руки на животе.       — Откуда мне знать?       — Маршал, — девушка смотрела с укором, но он, конечно, не мог этого видеть.       — Ты прямо как моя мамаша, Пик. Та тоже постоянно просила меня сделать всякую бесполезную чушь. Что будешь делать, оставишь без сладкого, м?       — Нет, — её голос звучал твёрдо. — Я просто уйду и не проведу рядом с вами больше ни дня: ни сейчас, ни когда вас выпишут. И никто из нас не навестит вас и не спросит, как вы себя чувствуете. Вы останетесь один, если не приспособите себя сами.       Теодор молчал. Грубо. В словах Фингер было зерно правды, хоть он и не видел особого смысла в запоминании чёртовых звуков. Но это было лучше, чем ничего, лучше, чем думать о том, как вскрыть себе вены или о том, что он никогда больше не увидит лиц тех, кого знал и любил.       — Маршал?       — Повтори ещё раз.       Пик снова постучала по столу. Теодор нахмурился. Что же это такое? Похоже на что-то плоское, может стена? Нет, слишком звонко для стены, она же кирпичная. Наверное. Как вообще звучат кирпичные стены? Ох и плохая же это всё-таки идея!       — Не думайте логически, вы должны запомнить сам звук, — она постучала в третий раз. — Глухо-звонкий. Это деревянный стол.       И он запомнил. Он много чего запомнил: совсем тихий и глухой звук — камень (оказалось, что стены были не из кирпича), звонкий и отдающий писклявым эхом — соприкосновение двух стеклянных предметов, очень глухой звук — плотная ткань, возможно, кресло или диван. Были и другие звуки, множество звуков: стук каблуков Пик и ровная чеканка шага Анни, пошаркивание приземистой походки Райнера и мягкое пошлëпывание тапочек доктора — это открывалось неожиданно и падало на Теодора как будто всё сразу. Иногда Пик проводила ему проверки, на которые приходили Райнер и Анни. Они втроём молча двигались по комнате, занимаясь разными делами: корябали непишущей ручкой по бумаге, листали книги, стучали обувью по паркету, залезали на стол, гремели вёдрами, шуршали больничными халатами.       — Браун, встань со стула, он скрипит как чёрт, ты его сломаешь, — Теодор поворачивал голову, прислушиваясь. — О, Леонхарт и ты тут? Я слышу твоё недовольное пыхтение. Будь мы сейчас на фронте — я бы услышал тебя за километр и уже прострелил голову. Теряешь хватку.       — Может мы его и от слуха избавим? Не знаю, отрежем уши, например? — бурчала иногда Анни, когда они с Пик уходили из больницы. Фингер только улыбалась. Она была рада, что маршал понемногу приходит в себя.       Из больницы Магат вышел через полгода: всё ещё немного хромающий, но в целом уверенно стоящий на ногах. Порезы на лице затянулись, оставив после себя тонкие сетки почти незаметных шрамов, а о новом статусе напоминали чёрные очки, которые Теодор надел, чтобы не смущать людей. Пик помогла ему снять квартирку, подешевле той, где он жил раньше, но в целом тоже неплохую, в симпатичном районе. Райнер помог с уборкой и мелким ремонтом: прибил торчащие гвозди, сбил ненужные порожки, чтобы маршал не расквасил себе нос, обточил углы столов, чтобы он не разбил голову, если наклонится за чем-то. Анни помогла своим красноречивым молчанием и похлопыванием по спине. В первый вечер в новом доме Теодор сидел у окна, пытаясь поджечь сигарету уже третьей спичкой — предыдущими двумя он чуть не попал себе в глаз — и слушал, как живёт вечерний город. Вот дворник ругается на детвору, которая, наверное, бегала по газону, там слышится позвякивание тележки мороженщика, а где-то двумя этажами выше из открытого окна доносится мяуканье кошки. Впервые за время, прошедшее с потери зрения, Теодор подумал, что у него всё-таки есть шанс.       Гости у него были почти каждый день: то Пик забежит на минутку принести продуктов, то Райнер зайдёт осведомиться, не нужно ли чего и даже Анни заглядывала проверить, не помер ли он ещё. Иногда были и дети с Парадиза, заезжающие по политическим делам: Армин рассказывал, как они теперь живут, Жан хвастался налаживающейся торговлей, а Конни не замолкая болтал про какую-то девчонку, которая вознамерилась взять его в мужья. Не было только одного человека. Он всё никак не знал, как спросить у Фингер про Габи так, чтобы это не казалось навязчивым или странным. Он прислушивался к шагам всех, кто к нему приходил: каблуки, ботинки, туфли, но все другие, не её. Так месяц проходил за месяцем — Райнер раздобыл гантели и Теодор использовал их в зарядке, делая тело крепче, слушал записанные на пластинки книги и много гулял, по-новому изучая город.       Тем вечером шёл дождь — Теодор открыл все окна, чтобы земляной и густой запах наполнил квартирку. Забежавшая Пик поёжилась от сквозняка, стаскивая сапоги. В руках она держала несколько пакетов со свежим хлебом — Тео скорее учуял его, чем услышал шуршание бумаги. Он помог девушке снять пальто и хотел повесить его на вешалку, но оно тяжело упало и Теодор на секунду подвис, а затем бросился нащупывать его на полу, извиняясь и уже на ощупь опуская за петельку на крючок.       — Льёт как из ведра! — Пик сделала вид, что конфуза не было и прошла на кухню, складывая пакеты на столе. Магат кивнул, ощупывая покупки: батон и несколько пахнущих корицей булочек.       — Я ненадолго. Забежала сказать, что Габи возвращается завтра.       Пик еле успела поймать батон, выпавший из рук удивлённого Теодора. Он облизнул сухие губы и сунул руки в карманы домашних брюк.       — А где она была?       Хоть бы не выглядеть слишком заинтересованным.       — Верхушка подумала, что неплохо будет отправить её и Фалько к ребятам с Парадиза, что-то вроде дипломатической миссии, дружба континентов и всякая такая чушь.       — И что, они уже закончили эту… миссию?       Пик замялась.       — Вообще-то ещё нет. Кое-что произошло.       — С ними всё в порядке?       Да, лучше спросить про обоих, так будет правильнее.       — Да, — он слышал в её голосе улыбку. — Они возвращаются, потому что Фалько сделал Габи предложение.       — О!       — И она согласилась. Вроде как, если я правильно поняла из её письма.       — О.       Он не мог видеть своего лица, но был уверен, что сейчас выглядит как растерянный ребёнок, у которого отобрали конфету. Предложение? Фалько? И она согласилась? Он бы скорее поверил в то, что сможет вернуть себе зрение, чем в это.       — Я рад, — только и получилось выдавить. — Надеюсь они будут счастливы.       — Я тоже, — она как будто бы ничего и не заметила. — Мы все так взволнованны. Свадьба будет здесь, в городе. Вы непременно должны прийти, нужно будет подыскать вам достойный костюм.       — У меня есть, не беспокойся, — он натянуто улыбнулся. — Спасибо за предложение.       Пик рассказала ещё что-то, потом посмеялась, потом снова о чём-то рассказала, переложила выпечку в хлебницу, поцеловала его в небритую щёку и упорхнула обратно в дождливый вечер. Он запер за ней дверь и, держась за стены, прошёл в спальню, падая на кровать. Не хотелось спать, не хотелось есть, даже курить не хотелось. Хотелось посмотреть в ясные глаза и услышать эту новость от неё — и чтобы честно сказала, что сама этого хочет. Тео перевернулся на бок, прислушиваясь к каплям, стучащим по подоконнику. Окна он так и не закрыл, надеясь, что к нему влезут благородные воры и убьют, чтобы он не слышал больше ни про что.       Благородные воры обошли его дом стороной, поэтому проснулся Магат, клацая зубами от холода. На полу, в кухне, около окна, натекла небольшая лужица дождевой воды. Тео вступил в неё и вытер наощупь. Оставалось надеяться, что это была половая тряпка, а не его случайно упавшая рубашка. Хотя, какая теперь разница. Из дома он не выходил до вечера. Интересно, зайдёт или нет. Хотя бы взглянуть на него, они ведь почти два года не виделись. Райнер рассказывал, как после взрыва и… всех остальных событий, Габи больше всех настаивала на том, чтобы вернуться и поискать его. Даже Пик говорила, что идея глупая, а девочка надеялась. А потом вдруг уехала с Грайсом покорять горизонты дипломатии? Абсурд. Он откинулся в кресле, нашаривая сигареты и спички, но встрепенулся, привлечённый внезапным шумом у двери и звуком незнакомых шагов. Сердце забилось чаще. Он подошёл к двери и положил ладонь на холодную металлическую ручку.       — Кто там?       За дверью слышалось копошение.       — Командир Магат, это Габи. Откроете?       Она всё ещё звала его командиром. Он щёлкнул замком и отворил дверь. Она стояла, кажется, совсем близко, и была одна.       — Проходи.       Вместе с ней в его квартирку пришёл запах моря — неужели прибежала сюда прямо из порта? Габи остановилась на пороге, неловко переминаясь с ноги на ногу. Если бы Тео мог, он бы обратил внимание на то, как черты её лица стали мягче, переходя от резковатых детских к чертам лица молодой женщины, обратил внимание на то, как она подросла и как у неё отросли волосы, заплетённые теперь в косу, переброшенную на плечо. Он почему-то подумал, что она теперь непременно должна носить пальто.       — Помочь тебе снять пальто?       — Да, спасибо.       Угадал. Она расстегнула крупные пуговицы, а он провёл руками по мягкой ткани, находя её плечи и помогая вылезти из рукавов.       — Раньше ты была пониже.       Габи улыбнулась.       — Скоро вас перегоню.       Он повесил пальто на вешалку, благодаря судьбу за то, что в этот раз не уронил одежду на пол и не выставил себя немощным старым дураком.       — Хочешь чего-нибудь выпить? — он махнул рукой в сторону кухни. — У меня есть, эм, чай?       — Чай подойдёт, да.       Он не знал, как разбить странную неловкость, а её словно всё устраивало. Возможно, она притворялась. Скорее всего, она притворялась. Габи прошла на кухню и Теодор услышал, что она теперь носит обувь на каблуках, а шорох ткани указал на юбку. Заскрипел стул — Габи присела.       — Здесь мило, — наверное она оглядывала комнату.       — Думаешь?       — Да, очень хорошо.       — Это Фингер выбирала. Уж не знаю, что думала хозяйка, когда к ней пришла девица и сказала, что хочет снять квартиру для почти что старика, к тому же ещё и слепого. Надеюсь, она соврала, что я её отец или что-то в этом духе, а то подумают ещё что-нибудь не то…       — Командир Магат, я пришла не просто так, — перебила Габи поток его болтовни. Он тут же закрыл рот, почти стукнув зубами. Надо же, а он было подумал, что навестить по старой памяти. Пить чай как-то сразу расхотелось.       — Видимо я слишком плох, чтобы ходить ко мне просто так, — он криво улыбнулся. Габи вскочила.       — Нет, совсем не так! — она говорила горячо и быстро. — Когда мы нашли вас и потом — когда Пик написала мне, что вы пришли в себя — я была счастливее всех, я была очень рада, командир Магат! Вы мне верите?       — Верю. Конечно верю.       — А теперь я выхожу замуж.       — Я знаю. Пик сказала.       Габи замолчала, глотая подступающие от волнения слёзы. Теодор нахмурился.       — Ты рада?       — Фалько очень хороший! Мама была рада, когда узнала, и тётя Карина, и Райнер, и все были за нас очень-очень рады и поздравляли!       — Любишь его?       — Наша свадьба была только вопросом времени и я знала, что рано или поздно это случится и мы...       — Габи, — она запнулась, когда он наклонился ближе. Её глаза — большие и чего-то постоянно ищущие — отражались в стёклах чёрных очков. — Ты его любишь?       Она молчала. Он снова улыбнулся. Вот зачем она пришла. Не за благословением, не за радостью, а за подтверждением собственного желания – за ответом для самой себя. И, возможно, совсем чуть-чуть только предположительно — за тем, чтобы он её отговорил. К нему, к слепому военному, у которого из достоинств и гордости остался только парадный китель в шкафу. Отодвинув его, Габи вышла в соседнюю комнату, остановившись у открытого окна. Теодор пошёл следом, замирая на пороге и опираясь спиной на дверной косяк.       — Вы не должны такого спрашивать.       Он пожал плечами. В его картине мира всё было предельно просто.       — Это обычный вопрос. Его мог задать кто-то другой, что бы ты тогда ответила?       — Конечно я сказала бы, что люблю!       — А мне почему не скажешь?       — Вам не могу. Это будет нечестно.       Он подошëл ближе и опустился в кресло. Габи замерла у окна, слева от его плеча, дотошно изучая собственное отражение в стекле. Большие глаза, тонкий нос, пряди волос, аккуратно заправленные за уши, россыпь мелких веснушек на носу. В стекле отражался и Теодор — его рука лежала на быльце кресла, нетерпеливо отбивая пальцами какой-то ритм. Габи вдруг стало противно от самой себя и она закрыла глаза.       — Я не мальчик, Габи. И тем более, не дурак. Ты сказала, что пришла не просто так, а сейчас пудришь мне мозги чушью про любовь к Грайсу? Давай, – он кивнул на кровать, приглашая её присесть, — расскажи мне всë.       Она села, сложив руки на коленях и не зная, с чего начать и что правильнее будет сказать. Маршал повернул лицо туда, где по его ощущениям сидела девушка и вопросительно поднял брови.       — Фалько хороший...       — Это я уже слышал, — начал было Тео, но она пихнула его ногой в голень и нахмурилась.       — Не перебивайте! Фалько хороший, я знаю его много лет и ценю всë, что он для меня сделал. Я говорила, что наша свадьба была вопросом времени и под этим я имела в виду, что у меня не то чтобы был особенный выбор! После его признания все только этого и ждали, смотрели на меня с приторными улыбочками, будто я какая-то корова, которую нужно повыгоднее продать! Ах, Габи, ты только посмотри на него, ах, Габи, он же так в тебя влюблён, ах, Габи, какая история! Как будто я не человек, а часть какой-то глупой любовной книги, которую женщины за сорок обсуждают, пока штопают носки своим мужьям! — последние слова она буквально выплëвывала — до того ей было неприятно всë, что на неë взвалили.       Тео молчал. Он почему-то догадывался о том, что она ему сейчас рассказала — и от этого было ещë хуже. Ему стоило быть рядом, а не строить из себя умирающего, пока она там, за морем, лепила из себя ту, кем не являлась. Он наклонился и протянул руку, нащупывая её колени, а затем и лежащие на них руки. Попытавшись улыбнуться, Теодор ободряюще сжал девичью ладонь.       — Почему ты просто не сказала ему «нет»? Или, я не знаю, не соврала, что пока не готова? Что нужно подождать?       — А вы бы смогли? Когда они все... смотрят на тебя и ждут одного ответа, который сами же за тебя и ответили. Я не смогла. Просто не смогла. А сам Фалько?! Для него это был бы кошмар!       — С другой стороны, разве он настолько плох? — Тео напряг память, вспоминая образ смелого и немного туповатого белокурого мальчика. Ну да, не идеал, но ведь и не самый худший вариант! Он, например, был бы в разы хуже. В роли мужа. Гипотетически.       — О, вы не знаете, какой он сейчас человек! После смерти Кольта Фалько стал совсем другим: иначе думает, другого хочет, третьего просит. Это уже и наполовину не тот мальчик, которого вы знали.       Он этого и не отрицал. Война многих изменила. Чёрт с ним, с мальчишкой — оставался ещë один нерешённый вопрос.       — И всë же. Ты пришла лишь за тем, чтобы рассказать мне всё это или ты хочешь, чтобы я сделал попытку отговорить тебя?       Габи смотрела на него в надежде, что скупость зрения не увеличивает чувствительность кожи, обводила взглядом комнату и открытое окно, словно боялась, что их могут подслушать. Всё это было очень сложно.       — Я... — она закусила губу и потёрла ладони. — Уже всё для себя решила.       — Тогда позволь мне подать тебе пальто? — он надеялся, что язвительность в голосе удалось скрыть и привстал, собираясь выйти из комнаты, но Габи вскочила первее и он почти упал обратно в кресло, придержав грозящие слететь очки.       — Нет, погодите!       — Успокойся. Габи, я тебя не прогоняю, просто хочу, чтобы ты сказала, чего хочешь. От этого визита и от меня в частности.       Ему не то чтобы надоело ждать — он знал, что тут есть что-то особенное, не просто разговор, не просто просьба о поддержке и не просто дружеский поход в гости — но было интересно подразнить Габи. С возрастом Теодор всё сильнее становился грубым экспериментатором. В хорошем смысле.       — Свадьба уже завтра. Родители не хотят тянуть. И сегодня мой последний вечер в качестве незамужней женщины.       Он кивнул. Фактически, так и было. Ещё в армии, когда он был моложе, женщины, выходящие замуж, устраивали накануне посиделки с вином, болтовнёй и громким смехом. Они называли это девичником. Видимо, и у Габи было что-то похожее, только проводить свой «девичник» с ним — идея не самая лучшая.       — Ты могла бы провести его с подругами: выпили бы вина, потрещали, перемыли кости Фалько или чем там обычно на таких собраниях занимаются.       Габи улыбнулась. «Собраниях». Маршал был безнадёжен.       — Сегодня мой последний вечер в качестве незамужней девушки, — она повторила свои слова. — И я хочу провести его как незамужняя девушка, которую впереди ничего не ждёт. Знаете же. Притвориться.       — И как мне это понимать? Хочешь напиться в хлам и всю ночь смотреть, как я натыкаюсь на предметы в комнате в попытках снять штаны?       Она засмеялась. Да, теперь это определённо была его Габи Браун. Это даже стоило того, чтобы высмеять собственную слепоту.       — Командир Магат, — он услышал, как цокнули каблуки и девушка подошла ближе, почти вплотную упираясь в его колени. — Вам кто-нибудь говорил, что вы иногда немного идиот?       Он пожал плечами.       — Бывало пару раз, может два, а может тридцать. Знаешь же.       А потом она поцеловала его. Точнее, сначала он ощутил у своего рта дыхание: частое и прерывистое, а потом его сухих губ коснулись другие — мягкие и требовательные. Теодор с неприятным удивлением понял, что мальчишка Грайс девчушку поцелуями не особенно то и баловал, несмотря на шибкую любовь — если баловал вообще — и оттого ещё приятнее было прошептать между вдохами:       — Не торопись так, успеется. Медленнее.       И она последовала совету. Она вообще была хорошей ученицей, а когда её колено оказалось между его разведённых ног и она сама наклонилась вперёд, тем самым совсем пригвождая маршала к спинке кресла, он понял, что она ещё и стремительно превосходит учителя. Он держал руки на её бёдрах, потирая большими пальцами скрытую под одеждой талию.       — Ну что я тебе сказал насчёт помедленнее? — спросил он, когда она вытирала тыльной стороной ладони покрасневшие губы. — Хочешь поставить рекорд? — он прижался губами к её животу, прикрытому резинкой юбки, и провёл руками от колен вверх, по бёдрам, под юбку, вызывая у Габи дрожь.       — Ночь короткая, — она положила руки ему на плечи, слегка отодвигая мужчину от себя. — Ты кое-что забыл, — и аккуратно сняла с него очки, откладывая их на столик.       Без них ему стало неожиданно неловко — слишком уж часто люди указывали на то, как странно двигаются его глаза, как хаотично бегают зрачки, в надежде зацепиться за что-то потускневшим взглядом. Теодору хотелось прикрыть глаза руками, но Габи вернула свои ладони ему на плечи, ведя их к затылку, а потом вниз, по спине, вынуждая себя наклониться и расставить ноги, чтобы удержать равновесие, а его — провести рукой по внутренней части бедра и теснее прижаться к её животу. Когда её пальчики добрались до края его штанов, Тео понял, что пора провести черту. Он поднялся, покачнувшись, и позволил рукам Габи переместиться с его спины на грудь. Парой движений она сбросила каблуки, отбрасывая обувь куда-то в сторону, и порывисто обхватила его руками за шею, приподнимаясь на носочках. Теодор держал её лицо в ладонях, целуя губы, щёки, подбородок, шею. В его руках неожиданно правильными ощущались и её едва наметившиеся скулы и лоб, казавшийся ей слишком большим, и торчащий подбородок, и чёткая линия челюсти — всё словно было внесено природой в справку под особой отметкой: «Отдать лично в руки Теодору М». А Габи — та плавилась как восковая свеча,подставляя лицо и шею под губы, которые ждали слишком долго и сказали слишком мало.       Один шаг — и Теодор уже опускал Габи на кровать. Она обхватила его лицо ладонями.       — Нет, нельзя. Завтра свадьба.       Он поморщился. Точно. Она же невеста. Придерживая её под лопатками, они поменялся с девушкой местами: он сел на кровать, а она — сверху, снова обвивая его руками. Блузка — а это оказалась именно она — расстёгивалась предательски медленно. Нужно будет написать швеям, попросить, чтобы делали пуговицы побольше... Для будущих поколений, конечно же. Посмеиваясь, Габи помогала ему справляться с ненавистными теперь застёжками. Он снова поцеловал её шею, спускаясь к ключицам. Руки нашли грудь, пальцы провели по маленьким соскам, вызывая у Габи новый приступ приятной дрожи. Он поднял руку и коснулся её лица.       — Горячие, — пальцы коснулись щёк.       — Наверное, температура, — она откинула голову назад, вцепившись руками Теодору в предплечья.       — Может вызвать доктора? — он целовал её грудь, покусывая соски. Руки пробежались по бëдрам, прикрытым юбкой, и остановились на пояснице, не решаясь спуститься вниз.       — Мне кажется, — она поёрзала у него на коленях, — доктор уже на месте.       Он сполз руками ниже, проводя пальцем под резинкой простых трусов и немного — по коже её ягодиц. Трогать её под юбкой было намного приятнее, чем если бы она была вообще без одежды. Маршал с раздражением осознал, что все эти поёрзывания не прошли даром. Габи тоже это поняла, поэтому подалась вперёд, потираясь передней частью бедра и почти своим коленом об его пах. Магат зашипел. Она продолжала медленно тереться и — Господь милостивый, не хватало только спустить в штаны. Он просунул руки дальше под резинку трусов, обхватывая её зад широкими ладонями и заставляя плотнее прижаться к его бедру.       — Я помогу тебе, — прошептал он Габи прямо в ухо, двигая её вперёд по своей ноге. Новые ощущение вызвали у девушки хриплый стон и она дёрнулась, хватаясь за его плечи.       — Тише, тише, всё в порядке. Это как ездить на лошади, ты привыкнешь.       Странная ассоциация показалась Габи забавной. Она подалась назад, перебивая заданный маршалом ритм, а затем двинулась вперёд, заставляя его повторно зашипеть, а себя — задрожать от чего-то жаркого внизу живота.       — Ничего не оставляешь на волю других, да, девочка?       Она улыбнулась, снова и снова повторяя свои движения и плотнее прижимаясь промежностью к его бедру. Не имело значения, что трусы она так и не сняла — они всё равно намокли. Не имело значения, что он не сможет быть её первым мужчиной физически — он останется её первым на деле и когда белобрысый Фалько, напившись, будет трахать её, мысли её будут совсем не о нём. Это пьянило маршала больше всякого вина, а её лицо — такое красивое — стоило того, чтобы его хоть сотню раз назвали идиотом. Габи держалась за него, выгибая спину, как кошка, и открывая рот в попытках перевести дух. Она всё пыталась поймать ртом его пальцы, ощупывающие её лицо с немой нежностью коллекционера, который наконец-то остался наедине со своим дорогим фарфором. И это было не столько желанием сердца или велением похоти, сколько необходимостью, последним глотком воздуха перед долгим и изнуряющим погружением, которым казался Габи брак.       — Габи, — маршал прижался своим мокрым лбом к её и прерывисто дышал, — ты... ты смотришь на меня?       Он внезапно понял, что это было важно — чтобы его видели, что она его видела, чтобы знала и понимала, каким он теперь стал. Желание быть увиденным Габи Браун стало сильнее всякой другой потребности.       Она придвинулась ближе и прижалась к нему: крепко-крепко, как хотела бы прижаться насовсем.       — А вы разве не слышите? — прошептала она ему в самое ухо. Он застонал, крепко прижимая её к себе, позволяя отпустить всë, что так горячило тело.       Какой-то частью своего сознания Габи хотела, чтобы её сейчас увидел Фалько: горячую, возбуждённую — и не его — закричал, заплакал, затопал ногами, приложил ладошки к бледному лицу и проклинал на чём свет стоит, пока она, сцепляя руки на крепком затылке, кончала бы на брюки маршала, пачкая светлую ткань и — совсем немного — свою парадную юбку. Но Фалько не было — и она давила своё желание быть застигнутой как давят в пироге настырную муху.       По спине стекал пот, в ушах немного звенело, а между ног было мокро. Габи целовала его лицо: все морщины и тонкие нити шрамов — и кажется немного плакала, по крайней мере, он чувствовал на её лице что-то солёное. А может быть, это из его девочки выплеснулось море. Она встала, одёргивая юбку и поднимая с пола блузку. Обернулась вокруг себя, проверяя, не испортила ли одежду. Вроде бы ничего не видно. Он забрал со столика свои очки. Из мира словно выкачали все звуки.       — Вы придёте?       Он ухмыльнулся. Она всё поняла. Не было нужды ему приходить, потому что она придёт сама. Придёт, протянет руку, чтобы он потрогал обручальное кольцо, её фату и нарочно наклеенную на лицо улыбку. Да, звуков точно не осталось — голову словно опустили в вакуум. Он мазнула его губами по щеке. Теперь и пальто могло надеть себя само, а слова прощания застревали в горле как непрожёванные таблетки.       — Дверь просто прикрой.       Нужно же всё-таки дать благородным ворам шанс. Она наверное кивнула. Забавно, как люди порой забывают, что слепые люди этого не видят. Хотя, скорее всего она вообще ничего не сделала — просто ушла, унося с собой запах пота, моря и его квартиры.       Теодор пересел с кровати в кресло, потянувшись за сигаретами. В попытках нащупать в карманах коробок со спичками, он вдруг ощутил на штанах влажность, оставшуюся после Габи — вязкое пятно, которое так и просило, чтобы его коснулись. Маршал ощутил как снова тяжелеет внизу живота и тяжело вздохнул. Наверное, пора бросать курить — всё равно всегда отвлекается. Приподнявшись, он расстегнул ремень брюк, припуская штаны и бельё. Привычкой заканчивать начатое не стоит пренебрегать — особенно такой приятной.