Отпустил, представляешь?

Сука смотрит на Илью с фотографий, сверкая белозубой улыбкой и лоском мальчика, который родился с золотой ложкой в заднице. На каждой картинке он выглядит счастливым и абсолютно не обремененным никакими трудностями бытия. Илья сидит в ночном поезде, который мчит его в Питер, и не может перестать листать Инстаграм Хазина, изучая жизнь человека, который семь лет назад уничтожил его будущее одним уверенным движением руки. Смартфон у Горюнова покоцанный и почти наверняка спизженный у какого-нибудь зазевавшегося бедолаги в метро, зато сим-карта своя, так что за всё время ему ещё ни разу никто не позвонил. Некому звонить, спасибо Суке: мать умерла, не дождавшись всего ничего, а все мнимые друзья растворились в воздухе ещё когда он только попал в тюрьму. Телефон Илье помог достать бывший собрат по несчастью, с которым они за решеткой пересеклись, он же раздобыл информацию о Петеньке Хазине, свинтившем в Петербург и теперь обитающем там. По-хорошему, Горюнов и сам мог найти нужные сведения о продажной сволочи со звёздочками на погонах – мент, казалось, ничего не боялся, выкладывая всю подноготную в соцсети, но вот с поисками нового места работы Пети пришлось бы повозиться, а так Илья ехал, уже хотя бы примерно представляя, где Суку будет искать. Хазин на фотографиях выглядел довольным и сытым, всё так же вбрасывая на зависть подписчикам фотки с моря и из дорогих тачек, из ресторанов с запредельными ценниками и из магазинов брендового шмотья. Только теперь на редких совместных фотоснимках с ним были не разнообразные девушки, а хмурый здоровенный темноволосый мужик в кожаной куртке, сурово смотрящий куда-то поверх камеры, видимо, на самого майора. Илья ухмыляется – всё-то Петеньке выёбистое подавай: если тачку, то непременно по цене трёшки в центре, если хер за щеку, так такой, чтобы плохо вмещался. Но Хазин на мужика своего смотрит влюбленными глазами в коротеньких видео, смеётся над неудачными шутками, тыкаясь в крутое плечо лицом и ластится весь, извиваясь, как змея. Горюнов думает, что Сука не заслуживает счастья, которое с лица на раз-два считывается. По мнению Ильи, Сука заслуживает подохнуть где-нибудь в подворотне, но только после того, как объяснит, какого же он себя Господом Богом возомнил, верша чужие судьбы. Этот вопрос мысленно невинно осужденный Илья задавал Хазину все семь лет, и чтобы ответ получить готов был потратить оставленные матерью копейки на дорогу и дешевую общагу с комнатой на десять человек. Но Илюхе там только несколько ночей перекантоваться, днём он будет Петеньку пасти, изучая маршруты и примеряясь, как лучше подойти. Это стало навязчивой идеей – Суке в глаза посмотреть, – и сам Горюнов думает, что нездоровая вообще-то херня какая-то, но ему можно, его уже раз десять перемололо и выхаркало на зоне, так что здоровых решений ждать не приходится. Мать бы не одобрила, но о матери думать больно. Илья оставляет вещи в общаге и идёт к отделению полиции номер пятьдесят три, сам не очень понимая, на что рассчитывает. Может, у Хазина выходной сегодня? Может, он вообще в отпуске очередном или на задании? Но Горюнов всё равно усаживается на скамейку во дворе, благо почти лето, можно тут хоть обсидеться, и жуёт купленную по дороге булку, не отводя взгляд от входа в участок. Время тянется медленно, но Илья свой пост не покидает, перекусывая заранее купленными припасами. Хорошо, что он куртку взял, в Москве сейчас уже жара адовая, только асфальт не плавится, а здесь прохладно ещё, свежо и дышится проще. Синоптики говорят, что потом циклоны сместятся, и две столицы поменяются местами. Мимо парня проносятся дети, мамы катят коляски, бросая в его сторону изучающие взгляды и тут же забывая о его существовании, а Илья всё ждёт. Уже ближе к семи он начинает сдаваться, думая, что посидит ещё часик, а потом бросит эту затею, когда из дверей отделения выпрыгивает Хазин. Горюнов привстаёт и начинает двигаться ближе к менту осторожно, не привлекая внимания, изучая последнего тяжелым взглядом. Хочется прямо сейчас рвануть к нему, прижать к двери тяжелой спиной, чтобы приложился затылком как следует, и заставить отвечать за свои поступки. Петенька осматривается и достаёт телефон (сто пудов, последнюю модель какую-нибудь, иначе бы он собой не был), набирает номер и бубнит что-то в трубку, лыбясь во все тридцать два. Выглядит Сука хорошо, во всяком случае, гораздо лучше, чем запомнил его Илья тогда. Семь лет назад Петенька был весь болезненно тощий, дерганый, сверкал безумно огромными глазищами на скуластом лице, под которыми залегли синие тени, пальцы тряслись, когда закурить пытался, объясняя Илье, кто тут по жизни победитель, и лицо всё мышцами тоже дергалось, не успевая за эмоциями хозяина. Это потом уже, в тюрьме, Горюнову объяснили, что такими симптомами страдают наркоманы при долгом употреблении, и наглядно показали ещё, как это выглядит и к чему приводит, убедив, что такими темпами Хазин скопытится до выхода самого Ильи. Но Сука дожил и выглядел вполне себе здоровым, даже очень цветущим, округлился весь, рожа хоть немного человеческая стала с проступившим на щеках румянцем. Сука слежки не замечает, заканчивает болтать, убирает телефон в карман ветровки, за которую Илье бы точно пришлось расплачиваться почкой как минимум, и решительно шагает в сторону дворов, где, видимо кто-то ждёт. Горюнов следует за обидчиком параллельно, не сводя прожигающего взгляда. Останавливается Петенька в закутке почти незаметном с парой затененных подъездов у дорогущей, ну ещё бы, тачки, на капот которой облокотился тот самый мужик с фоток, сложив руки на груди. Сука подходит к парню, кладёт тощую ручонку на чужой локоть, и чуть запрокинув голову, что-то быстро говорит, не сводя огромных сверкающих глаз с партнёра. Фотки не передают насколько дружок майора крупнее, Сука рядом с ним кажется хрупким, сожми его партнёр чуть сильнее, и переломит выёбистого майора пополам. Если верить Петькиным видео, зовут мужчину Игорем, и имя его Сука произносит с придыханием, будто каждый раз схватывает горло от чувств. Горюнов знает, что это такое, так же имя одной девчонки произносил, поэтому за неё и вступился, поэтому и отсидел. Любовь штука поганая. Игорь вдруг присаживается перед Хазиным на корточки и принимается завязывать шнурок на люксовых Петенькиных кроссах, по-детски заплетая бантики и пряча их за язычок. Сука оглядывается воровато по сторонам, не замечая Ильи, притаившегося в тени парадной, и быстро поглаживает мужчину по голове, перебирая вьющиеся короткие пряди. Ласки в этом столько, что захлебнуться можно. Вот как, оказывается, Сука может, по-людски, не совсем ещё сгнило всё внутри. Горюнов сплевывает, а Игорь поднимает голову, улыбаясь, перехватывает тонкую ладонь и целует нежно в центр. Сука смеётся, прикрывая глаза и склоняя голову в сторону. Илья в этот момент Хазина ненавидит. Потому что он, Илья, семь лет ни за что проебал, а Хазин эти семь лет прожил. Игорь поднимается и кивает на тачку, затем они садятся в машину и уезжают, наверное, коротать совместный приятный вечер. А Илья остаётся стоять, раздавленный чужим счастьем. Убежденность в том, что с Суки спросить надо, возрастает с каждым вдохом. Горюнов оплачивает свое койка-место на две недели, благо никто не ждёт в Москве, и приходит на пост каждый день, изучая Хазина, запоминая Петенькины привычки и распорядок дня. Во вторник Хазин выходит с товарищами из отделения, Игорь плетётся в хвосте развеселой компании, засунув руки в передние карманы джинсов и буравя Петю взглядом. Хазин это чувствует, оборачивается, притормаживая, и дожидается, пока партнёр догонит, идёт теперь рядом, как приклеенный, а все к нему оборачиваются, реагируя на слова и реплики. Шумные они, радуются, что дело закрыли, вот и орут на всю округу. Игорь смотрит неодобрительно. Этот мужик Илье нравится: никаких соцсетей (Горюнов проверял, как умел), серьезный, одежда простая, ходит либо пешком, либо его любовничек и привозит. Может, если бы они в другой жизни встретились, то подружились бы. Илье нравится думать о том, что могло бы быть в другой жизни. Среда у майора выходной, как и воскресенье, это Илья точно знает, потому что, потеряв от нетерпения всякий страх, зашёл и уточнил, можно ли к Суке попасть на приём. Дежурный смерил его подозрительным взглядом, но в какие дни Петя работает, ответил. Наверняка Хазину передадут, что его искал потрепанный мужик, да только Сука его и не вспомнит, у Суки новая счастливая жизнь, ну подумаешь, что построена на костях студента, который сам только жить начинал. В четверг Хазина встречает светловолосая женщина в возрасте, которой тот радостно и тепло улыбается, беря под руку. В этот раз на машине они не едут, бредут потихонечку по питерским улицам, тихо беседуя о чём-то. Сначала Илья думает, что это мать, но потом вспоминает ранние фотки в профиле Петюши. Нет, мать у него другая, более сухая, зажатая какая-то вся, будто боится не так двинуться. А эта поучает идёт, судя по жестам, а потом поглаживает Суку с нежностью по спине, как маленького и беззащитного, хотя Сука запросто голову оттяпает любому, просто так, потому что может. Илья теряет их в торговом центре, вроде, свернули в какой-то закуток, а там только отдел с детскими шмотками, значит, проглядел. Горюнов завидует Суке. Кто бы эта женщина ни была, видно, что Хазина она любит и оберегает, Илья бы многое отдал, чтобы кто-нибудь и за него переживал, сыт ли он и тепло ли одет, чтобы поучал так же, потому что беспокоится. В пятницу Петя выходит из участка в одиночестве, задумчивый бредёт к машине, которую паркует как обычно в одном из неприметных дворов, куда не зайдешь, если не знаешь. Горюнов знает, успел изучить за четыре дня каждый уголочек, куда ментовскую гадину можно было бы затолкать и спросить за подставу, за семь лет, за мать. Петенька останавливается возле тачки и достаёт пачку сигарет, Илью, притаившегося в густых тенях арки, не замечает, рассматривает свои никотиновые палочки, думая о своём, потом убирает обратно в карман, так и не закурив, вместо этого достаёт брелок от машины. Горюнов решается, думая, что лучшего момента может и не быть, выходит на свет из-под защиты теней, шагает немного пошатываясь, дрожа от нетерпения. - Товарищ майор, – получается развязано, и рот растягивает глупая улыбка. – Минутки не найдётся? Петя вздрагивает и разворачивается к нему, всматривается в лицо растерянно, Илья даже надеется, что узнает, тогда будет проще, но майор берёт себя в руки, выражение морды лощеной сменяется на неприязненное, и Хазин хмурит брови, пробегаясь ледяным взглядом по всему Горюнову, от макушки до потрепанных кроссовок, оставшихся ещё со студенческой поры. - Тебе чего, дядь? – бросает раздраженно. Нет, Сука, ничего тебя не исправит, каким был дерьмом, таким и остался, даже ебырь твой не смог хоть что-то человечное в тебе разбудить. Ради него маску напяливаешь, а на деле такая же паскуда и дрянь, не вытравишь из тебя этого. - Инфа есть по делу вашему, нужно? – ложь шита белыми нитками и сквозит в каждом слове, но Хазин ведётся, смотрит на незнакомца оценивающе и кивает, шаря в карманах, даже не спрашивая, какое дело. Нащупывает ксиву и трясёт перед носом у Ильи, но тот не отступает, только кивает как болванчик, как мог бы прогибаться барыга трусливый. – Ну зачем, товарищ майор, я и так со всем уважением… - Пошли в отдел, но сразу предупреждаю, если окажется, что это лажа какая-то, я тебя на трое суток посажу, у меня сегодня не то настроение, чтобы какую-то парашу выслушивать после окончания рабочего дня. «А когда у тебя было-то настроение, Петенька?» – думает Илья и отрицательно мотает головой. - Вы уж простите, но я в мусарню ни ногой! Если меня кто-то сольет, как я потом буду-то? А у них уши везде… Страшно, товарищ майор… – ноющим голосом заводит Горюнов, он таких страдальцев перевидал в тюрьме, знает, как они себя ведут. Петя тоже знает, глаза закатывает только, принимая правила игры, и кивает на свою тачку. - Садись, здесь перетрём. - Не-не, не сяду, ещё увезёте… - Так, чувак, заканчивай, понял? – Сука начинает выходить из себя, делает к Илье шаг, сжимая и без того тонкие губы в нитку и раздувая гневно ноздри. Илья даже немного удивляется, раньше Хазин бы уже стволом махал и хуями крыл, а тут что-то прям ласково. – Ты мне тут ещё выделываться будешь? Да я сейчас… - Товарищ майор, пойдемте, там поболтаем, – Горюнов решительно хватает Петю за плечо, нет уже мочи терпеть и отыгрывать, и тянет к тупичку с пожарной лестницей, обитому железом, может, для хранения велосипедов в зимнее время или чего-то такого. Хороший тупичок, Илье он сразу приглянулся. Горюнов заталкивает Хазина туда и прикрывает за собой кособокую дверь. Сука смотрит на него настороженно, привык, что доверять никому нельзя, или по себе людей судит, но не расслабляется. А Илюха, оказавшись с ним вот так, один на один, понимает, что язык не слушается, ноги ватные, и сердце где-то у кадыка стучит. Столько всего сказать хотел, а теперь только двинуться хочется, адреналин бьет в голове набатом, но тело ведёт, как пьяное. - Ну? – Петя оглядывается вокруг, оценивая обстановку, и быстро облизывает губы, начиная, видимо, понимать, что что-то тут не так. - Да что ты, как не родной, Петюнь, – рот снова плывёт в дурацкой улыбке, и Илья делает шаг к Хазину. – Не помнишь меня, а? Темные глаза Пети расширяются, но не от узнавания, от осознания собственной глупости. И Горюнова так просто дико бесит. Что, Петруша, легко было по чужим головам идти, переступать через поломанных людей и строить свое светлое будущее? Легко, Сука, на себе испытал. Хазин вдруг весь подбирается и делает рывок к двери, надеясь, проскочить у Ильи под рукой, но Горюнов его перехватывает за грудную клетку. - С-с-с-с-стоять, Сука! – рычит парень и отталкивает майора к противоположной стене. – Стой и слушай, мразь, понял меня?! Понял?! Теперь ты будешь слушать! Хазин дышит тяжело, судорожно начинает тянуть руку за спину, к наплечной кабуре, потому что у кого ствол, тот и победил, Петенька этот урок навсегда запомнил, теперь по праву пользуется. А Илья не успевает понять, как сам выхватывает маленький складной ножик, подаренный сокамерником, чтобы мог в тюрьме защититься. Он и не планировал его применять, по привычке в карман сунул, думал, так, словами обойдется, застыдит Петюню, но, привыкший к тому, что в тюрьме нужно больше полагаться на инстинкты, Горюнов успевает раньше оружие достать. Лезвие тускло блестит, направленное в живот Суке, и Сука замирает, глядя то на нож, то на Илью, одна из рук всё ещё нелепо вывихнута в попытке достать оружие. - Ствол доставай медленно и клади на землю, ясно? И только, блядь, дёрнись, я семь лет отмотал на зоне, по твоему велению, пока ты за столом просиживал, я тебя вскрою раньше, чем ты успеешь его с предохранителя снять, – Хазин бледнеет, румянец стекает со щек, как смытые дождем детские рисунки, сделанные мелками, с асфальта. Майор достаёт пистолет, глядя Горюнову в глаза, кидает его на землю и отпихивает от себя ногой. Ствол царапает асфальт и прокатывается к ногам Илья, но тот пинает его дальше. Он и так с Сукой справится. Только беспокоит тупая Петина покорность, не похоже это на него, значит, надо быть внимательнее. – Вот так, молодец. У Хазина начинает дико вибрировать телефон в кармане, и Петя, тяжело дыша открытым ртом, лезет за ним быстрее, чем за пушкой. Руки у парня трясутся, пряди чёлки прилипли к намокшему лбу, на Илью он не смотрит, чем Горюнов и пользуется, выхватывая из неверных рук майора телефон и откидывая его к пистолету. Звонилка качественная – даже встретившись с асфальтом, продолжает трезвонить. - Ты чё, охуел? Думал, я тебе со стволом запретил баловаться, так ты сейчас по телефону своих вызовешь? Мы, уёбок, не закончили! – голос у Горюнова тихий, вкрадчивый, улыбка полубезумная эта не сходит с лица. Илья делает шаг вперед, на Хазина, забывая про зажатый в руке нож и готовый дать Пете оплеуху, чтобы не забывал, что правила изменились, теперь балом командуют другие. Сука тихо вскрикивает, вжимается боком в железную тонкую стену, стекает по ней, падая на колени, рот открыт черным провалом, глаза безумные таращатся на наступающего Илью. Руки складываются на животе в защитном жесте, тело мелкое сжимается в комочек, пытаясь прикрыть самое ценное, и всё встает на свои места: шнурки, которые Пете Игорь завязывал, магазин детских шмоток, невыкуренные сигареты, тупая покорность… Сука ждёт ребёнка. Вот тебе и цветущий вид. Рот у Хазина кривится некрасиво, глаза наполняются слезами, которые, не останавливаемые занятыми руками, катятся крупными каплями по щекам и падают на дорогую ветровку, оставляя маленькие влажные кляксы на ткани. Илья пораженно таращится на Хазина – чтобы Сука и плакал? Вот, что наличие потомства с людьми делает. Телефон продолжает безостановочно жужжать, прерываясь на несколько секунд, чтобы начать снова. Ищут Суку, ждут, переживают. - Встань, – говорит Илья. Говорит спокойно, не чтобы напугать, но Хазин мотает головой и таращится больными глазами на нож. Илья нож закрывает и убирает в карман. – Вставай, сказал. Суку всего трясёт, лицо даже дрожит, подбородок острый дёргается в судорогах, брови сложились домиком умоляюще. Встаёт он с трудом, не поворачиваясь к Илье полностью, всё ещё пытаясь скрыть живот. Только теперь Горюнов замечает едва наметившийся бугорок под голубой брендовой футболкой. Илья думает о письме Веры, которое получил, отсидев полгода, в котором она признавалась во всём, про ребенка, которого теперь у них не будет, про то, что семь лет – слишком долго, про то, что так было правильно. Илья тогда месяц выл по ночам в подушку раненым зверем под взглядами сочувствующими других зэков. Но Верка родила всё-таки, не от него, конечно, чтобы не плодить безотцовщину, от перспективного родила. И Сука, вот, тоже ждёт ребёнка, у которого будут надёжные отцы, у которого будет достаток и полная семья, и не будет отца зэка, отсутствующего первые семь лет жизни. Горюнов смотрит на бугорок и думает о том, что всё могло бы быть иначе. Предохранители сгорают, и он совершает очередной нездоровый поступок. - Покажи, – звучит как приказ, и Сука корчится, пытаясь выдавить мольбу, но только хрипит что-то невразумительное. Илья снова делает шаг к Хазину, зная, что это напугает, заставит действовать быстрее, тот всхлипывает, не способный сдержать рыдание, рвущееся наружу, и тянет дрожащими руками ткань наверх, оголяя бледноватую кожу, видать, давно на море не был. Живот маленький и аккуратный, с темной полоской, как на арбузе, от пупка вылезшего и до кромки джинсов. – Если б я тебя сейчас не видел, то подумал бы, что ты сторчался пару лет назад, но нет, видать, ёбырь твой постарался, раз зачал тебе ребёнка. Не пойму только, как у него на тебя встал, ты страшный был – пиздец, хуже смерти. Я твоё ебало на всю жизнь запомнил, Петюнь. Слова бьют в цель, и Петенька давится рыданиями, кусая до крови лопнувшую губу и зажмуриваясь. Илья, может, так и не думает, но хочется Суке больно сделать, чтобы так же рвало нахрен изнутри всё, заставить мучится его, чтобы поглядел на себя чужими глазами. Майор оседает обратно на землю, подтягивая, на сколько это возможно, к себе ноги и обхватывая себя руками, дрожит весь и шепчет что-то, шепчет не переставая, глухо и обреченно. Илья двигается ближе, прислушивается, стараясь разобрать молбы. - Не надо, пожалуйста, не надо… Это Игоря сыночек… И мой… Он ещё такой маленький, но у него уже бьется сердечко, есть ручки и ножки… Дай ему жить, пожалуйста… Это же Игоря… Игоря… Маленький человечек… – Илья ненавидит себя за мягкость, но сердце болезненно колет от каждого слова Хазина. Сука вдруг теряет всю свою ссученность, превращаясь в мальчишку, испуганного до смерти, рыдающего тихонько, в перепачканных пылью и непонятной грязью джинсах, глупого и наглого, но безобидного, боящегося за единственное настоящее, что у него в жизни есть теперь, и не способного защитить это. Горюнов присаживается рядом, укладывает руки на колени и смотрит в чистое питерское небо, запрокинув голову. Не утешает Хазина, но и не хочет больше мучить. Переболел будто, словно внутри всё разом потухло, выключилось. - Помнишь меня? – спрашивает у Пети тихо, чуть поворачиваясь, чтобы Хазина видеть, теперь просто спрашивает, без нажима. Петенька поднимает на него зарёванное лицо, опухшее от слёз и виновато мотает головой, утирая неудержимые капельки, срывающиеся с ресниц. - Прости, – Хазин смотрит теперь ему прямо в глаза, хрипло шепчет севшим голосом. – Прости, но я очень мало помню из того периода. Я тогда… Я… Ты прав, должен был сторчаться, чудом выполз. Но у меня мозги уже потекли тогда, я ни черта почти не помню… - Ты меня на семь лет упёк, Петь. Ни за что. Ну, как ни за что… Не понравился я тебе. Я – Илья Горюнов, мне ты подбросил наркоту, мне не дали апелляцию подать, мне не давали выйти по УДО. Потому что я тебе не понравился, – Илья смотрит на него и ждёт реакции, которой ждал бы от Суки, хотя и надеется на что-то другое. - Прости… Боже, прости, я не знаю, как мне искупить это… Я столько дров тогда наломал, и даже не помню этого… Если бы я мог всё исправить, я бы исправил, клянусь… – лицо Петеньки искажает гримаса вины, и Горюнов вдруг понимает, что верит этому, что Сука так бы не сделал, а Петя Хазин делает. – Если хоть деньгами… Хоть как-то я могу тебе?.. Компенсировать… Мне так жаль… Илья… - Не надо, – Илья вздыхает и прикрывает глаза, вот теперь Петя запомнит его имя. – Мамка меня не дождалась, всего несколько дней. Умерла. А больше, оказывается, не ждал никто. Лучше бы и она не ждала, только бы жива была. Петя тихо всхлипывает рядом, выплакивая всё то, что Илья выплакать не смог, за него. Илья это знает – что теперь Петенька из-за него слезокапит, зона учит людские эмоции распознавать лучше любого института психологии. - Мне так жаль, мне правда так жаль… Я бы многое отдал, чтобы всё вернуть обратно, чтобы поступить иначе, исправить… – горячо шепчет Хазин. Илья кивает, соглашаясь, он бы тоже многое отдал, чтобы всё вернуть. Телефон продолжает вибрировать, и Горюнов подбирает его, рассматривая экран. Двадцать пропущенных и очередной входящий. На заставке улыбающийся Игорь, смотрит с нежностью поверх камеры, снова. Он, видимо, вообще только на Петю всегда и смотрит, что ему эти селфи и лайки. Конечно, у Пети их ребенок под сердцем, ещё бы тут не любоваться своим партнёром. Илья протягивает телефон Хазину, который неуверенно тянет руку в ответ. - Обзвонился весь, – говорит Илья, чтобы хоть что-то сказать. - Мы поругались вчера, он не дома ночевал, – зачем-то рассказывает Петя и нажимает на значок трубочки. – Игорь, я… Игорь… – вдруг у Петьки наступает облегчение от осознания, что убивать не будут, что ребёнку не навредят, и он снова заходится захлебывающимися рыданиями, задыхаясь и всхлипывая. Илья вдруг понимает, что больше ему тут делать нечего. Нет, он не простил Хазина, и никогда не простит, потому что слишком многое тогда в клубе сломалось внутри Горюнова и вокруг него, но жажда мести испарилась, вышла через поры, унеслась в чистое почти летнее небо, и стало легче. Не жгло больше внутри, не затапливало чёрным вязким гуталином. Легкая грусть была, тоска по матери была, ненависти и желания отомстить не осталось. Горюнов поднимается и выходит, уже не слушая Петины несвязные реплики в телефон. У Пети всё будет хорошо, только эту встречу он на всю жизнь запомнит, и имя того, чью судьбу сломал, тоже. А у Ильи еще больше недели в Питере и немного денег в кармане, и сегодня в метро ему подмигнула симпатичная девчонка с розовыми волосами. Может, есть ещё место в этом мире и для Ильи Горюнова? - Я отпустил, мам, отпустил, представляешь? – Илюха засовывает руки в карманы и выходит под ласковые лучи солнца, впервые за семь лет чувствуя себя живым. Мама была бы рада.