***
Всё становится таким естественным и само собой разумеющимся. Нико Робин сидит за его столом, читая, видимо, четыре книги разом, а сам Крокодайл удобно устроился на диване и пытается найти в свежей газете хоть что-то, достойное своего внимания. Пока безуспешно. — Который час? — голос Нико Робин разрывает тишину до того неожиданно, что Крокодайл едва не вздрагивает. Этот идилличный покой успел его почти убаюкать. — Без четверти три, — отвечает он. — Я опаздываю, — спокойно констатирует Нико Робин. — А мне ещё надо привести себя в порядок. Она захлопывает книги одну за другой — звучит, как жидкие аплодисменты. Уверенно открывает ящик стола — его, Крокодайла стола, между прочим! — и на книги и документы ложится зеркало и россыпь каких-то косметических баночек и тюбиков. А он и понятия не имел, что у него в столе хранится нечто подобное. Придерживая зеркало выросшей из столешницы рукой, Нико Робин принимается накладывать макияж, ничуть не смущаясь чужого присутствия. — Не надо, — говорит Крокодайл. — Без косметики тебе лучше. Это не комплимент, сухая констатация факта. Нико Робин в своей естественности заткнёт за пояс всех размалёванных красоток. Как древнее произведение искусства, статуя богини в давно покинутом храме — может, у создателя не было материалов и инструментов для тончайшей и сложной отделки, но его шедевр идеален своей лаконичностью. — Лучше, — соглашается Нико Робин, быстрыми движениями нанося на лицо румяна. — Но те, с кем я сегодня встречаюсь, не оценят мой привычный облик, они ожидают другого. А в наших интересах, чтобы они расслабились и не ждали подвоха. Она права, разумеется, но Крокодайла всё равно раздражают изменения её внешнего вида. Нико Робин красится по местной моде, слишком густо подводит глаза, излишне подчёркивает скулы. Ей это совершенно не подходит. И насколько Крокодайлу не нравится результат, настолько же его завораживает процесс. Никогда прежде ему не доводилось видеть процедуру наведения всей этой искусственной красоты со стороны зеркала. Есть что-то завораживающее в том, как скользит кисточка по гладкой поверхности кожи, как застывают все мимические мышцы, когда рука ведёт вдоль края века тонкую линию, какое неестественное выражение принимает лицо, когда Нико Робин размыкает губы и ведёт по ним помадой. То, как помада давит на кожу губ, чуть тянет её за собой — это уже вообще какое-то преступление. Нико Робин спокойна, как всегда, собрана и профессиональна. Её, кажется, ничуть не побеспокоил тот факт, что она впустила кого-то слишком глубоко в своё личное пространство, что Крокодайл стал невольным свидетелем этого перевоплощения. У него же такое чувство, что он соприкоснулся с чем-то неожиданно интимным, и ему не нравится, какие эмоции он испытывает по этому поводу. Бездушная рептилия, как же. Взгляд не мог оторвать. Крокодайл возвращается к газете в своих руках за мгновение до того, как Нико Робин отвлекается от зеркала. Она ведь была слишком занята, чтобы заметить, как он наблюдал за ней, верно? По крайней мере, ей хватает чувства такта изобразить неведение. Зеркало и косметика вновь прячутся в ящик стола — Крокодайлу стоит проверить остальные! — и Нико Робин покидает кабинет. О произошедшем напоминает лишь едва слышный аромат чего-то сладкого, кажется, помады. Именно так сейчас должны пахнуть губы Нико Робин. Подумать только.***
В следующий раз они меняются местами, теперь уже Нико Робин подлавливает его в слишком личный момент — с бархатной тряпочкой и банкой полироли для любимого крюка. Ничего особенного, но Крокодайл слегка раздражён, будто показал свою уязвимость. — Могу я помочь? — спрашивает Нико Робин и, не дожидаясь ответа, усаживается рядом. — Я сам справлюсь, — отвечает Крокодайл, может быть, чуть более сварливо, чем требует ситуация. — Но вам же неудобно, — замечает Нико Робин, — а я с удовольствием помогу. Крокодайл мог бы ответить, что ему удобно. Что он делал это сотни и тысячи раз. Что фрукт помогает ему справляться и не с такими трудностями. Но он молчит. Ему ужасно любопытно, что будет дальше. Нико Робин пристраивает руку с крюком себе на колени — Крокодайл вынужден пересесть почти вполоборота, чтобы вывернуть сустав нужным образом. По кабинету плывёт острый запах полироли, и Нико Робин принимается за дело. Фантомные мурашки пробегают по отсутствующей кисти. Крокодайл наблюдает за тем, как скользит узкая смуглая ладонь по золотому основанию, и чувствует каждое прикосновение. А то, как Нико Робин уверенными твёрдыми движениями проходится непосредственно по крюку, должно быть вообще запрещено законом. Поглощённая процессом, она на Крокодайла даже взгляда не поднимает, но он более чем уверен: где-то за границей его зрения внимательные голубые глаза следят за каждым изменением его лица, за любой тенью эмоций, за этим фантастическим напряжением. Пальцы обхватывают его запястье, деловито и спокойно, Нико Робин поднимает его руку, перекладывает, чтобы не пропустить ни единого пятнышка на поверхности металла. Наверное, если Крокодайл выйдет на солнце, крюк будет блестеть так, что глазам больно станет. Чтобы выйти на солнце, надо сначала справиться с ногами, которые отчего-то стали неприятно ватными. Крокодайл никому и никогда не позволял приводить в порядок свой крюк. Это в тысячу раз более личное и в сотню раз более интимное, чем любая известная ему близость. Слишком глубокое вторжение в его личное пространство. Это то, что у него теперь было только с Нико Робин и больше не будет ни с кем, и он точно запомнит это надолго; возможно, даже навсегда. Лучше бы они в самом деле закрутили роман, чем лезть друг в друга так бесцеремонно. — Вот и всё, — с улыбкой говорит Нико Робин, откладывая бархотку. — Спасибо, — спокойно отвечает ей Крокодайл. Голос твёрдый и спокойный, даже не охрипший. Они оба прекрасно умеют держать лицо, когда необходимо. Этим они с Нико Робин так похожи, этим они — кажется — друг другу так нравятся. Как бизнес-партнёры, разумеется. — Зовите, если вновь понадобится помощь, — говорит Нико Робин, поднимаясь с дивана. Если она действительно так умна, как думает о ней Крокодайл, то она только что ушла с полноценными знаниями о его верном оружии. И всё-таки это стоило того. Сигара кажется упоительно вкусной и жизненно необходимой после такого напряжения. Крокодайл откидывается на спинку дивана, запрокинув голову, и курит, глядя в потолок. Что за женщина, невозможная женщина! Он точно знает, что должен сделать. Прекратить эти игры раз и навсегда — со своей стороны уж точно. Никаких больше интимных моментов, никаких намёков, никаких неловких ситуаций — это всё только помешает потом, дальше, в самый важный момент, когда действовать надо будет решительно. Это очень просто. Держать под контролем своё личное пространство, не впускать в него никого, не лезть в чужое, даже случайно, даже если выпадает шанс. В этом Крокодайл профи. Он же бесчувственная рептилия, напоминает он себе, убирая бархотку и полироль в ящик стола. В тот самый, где лежит всяческая косметика и удобное ручное зеркало. Несколько секунд Крокодайл смотрит на груду чужих и чуждых штук в своём столе, а потом закрывает ящик и возвращается к работе.