***
Лестница угрожающе скрипит и Сан толкает парня в грудь прочь от себя, словно обжигается его касанием. Они сидят на разных концах кровати, подминая задницами некогда аккуратно застеленное бельё, когда господин Чхве заходит без стуку в комнату. – Ты уже подготовил письмо для дедушки на день рождение? – Ещё в начале недели, – на это отец просто кивает и молча уходит, не полностью закрывая за собой дверь так, что Сану приходится встать, чтобы толкнуть её. Уён не отказывает себе в удовольствии передразнить испуганное лицо старшего и высоко захихикать. Тот оглядывается на него, всё ещё не отойдя от испуга, и шепчет. – Он нас чуть не заметил! – Неверно, – пока Сан выгибает бровь, Чон продолжает, – он нас заметил, но не заметил, что именно мы делали.***
Он остаётся дома, прогуливая танцевальную практику, за что наверняка получит нагоняй от их наставника. Уёну нравится заниматься, но в зал он ходит в первую очередь, чтобы не лишний раз увидеться со своим усердным "приятелем". Чхве правда старательный, просто не каждый является прирожденным танцором: некоторые вещи нельзя добрать даже с годами тренировок при огромнейшем желании. Однако намного важнее не его сомнительные успехи, а как сильно он наслаждается процессом, и вместе с ним Уён, разглядывающий его через зеркало в зале. Сан точно опять задержался у отца на подработке, так и не предупредив. Впрочем Чон не сильно этому удивлён. Он уже давно чувствует это нарастающее напряжение между ним и мужчиной. В скором времени что-то должно произойти, именно это он думает, кроша зубами мятный леденец, пока качает тапок на ноге в ритм музыке. Лежать в тишине оказывается слишком тяжко. Голова как-то сама думает мысли, раскручивая их спиралью. Если вспомнить обычный день, когда они посещали тренировки, то всё шло в привычно-смешном порядке: сначала из-за того, что младший совершенно не умеет рассчитывать время, они опаздывают на автобус, запыхавшись от бега переодеваются, очень много отвлекаются друг на друга во время танца. Потом Сан неловко закрывает их парную татуировку на своём бедре в раздевалке, пока Уён гордо шагает по ней в поисках штанов, закинутых куда-то в спешке. Он определенно гордится свидетельством их больше-чем-дружбы, забитым глубоко в загорелую кожу. И не важно, кто это видит: их приятели по танцевальному клубу, одноклассники или даже родственники. В неодобрительно-тяжёлом взгляде господина Чхве он замечает только вызов, чтобы светить перед ним своими ногами в шортах как можно чаще. Тем более после того, как Сану прилетает за это по спине (что бы ещё было, будь его отец чуточку внимательней).***
Талант к дружбе у Уёна выписан иероглифами в имени. Он всегда окружён вниманием и платит своим в ответ. В жарком дне не находится часу без чьего-то присутствия рядом, но от этого легче не становится. С Саном он видится каждый день, совсем ненадолго: их совместного времени отчаянно мало для уёновой жажды общения. Затем быстрый поцелуй, даже несколько, а потом побег из чужого дома, который с каждым разом все больше похож на штрафной изолятор для старшего. Выловить его в других местах становится сложно: в клуб он больше не ходит, после школы надолго отлучается помогать отцу на работе, либо сидит со своими престарелыми родственниками, которые точно против постороннего громкого присутствия у себя дома. Вокруг всегда кто-то есть, но Уёну бы хотелось, чтобы выражение "Я никогда не одинок и никогда таким не буду" имело в его жизни несколько иное значение. Такие мысли доводят до состояния, когда встать с излюбленного ими дивана становится непосильной задачей. Его словно жизнью придавливает к оранжевому мебельному сумасшествию, поэтому он продолжает лежать, разглядывая пятно от колы на мягкой обивке.***
Сначала он переживал о том, как бы могли отнестись родственники Сана к этому всему. Он был слишком напряжён, представляя себе будущее в одиночестве, потому что любимую голову приложили об стенку слишком сильно. Эта тревога проходит - Чхве старший боится потерять сына больше, чем оказаться за решеткой, поэтому он всегда смотрит так, словно вот-вот готов снять ружьё со стены. Что может за этим последовать - неизвестно, хотя Уён весьма красочно себе представляет, как тот несёт его тушу начинающим таксидермистам, чтобы поставить потом уродливое чучело у себя в гараже. Звучит эгоистично, но это его любимый сюжет перед сном, когда хочется позволить себе всплакнуть. Уён лишь надеется, что меткость у них не семейное достояние.***
Он еле касаясь обводит своё имя на чужой, мерно вздымающейся груди, а затем начинает пальцем считать раскиданные веснушки. Разглядывает валяющийся на полу у дивана пакетик с виноградом. Без косточек: именно такой любит больше всего. Только вот в этот раз Сан к нему даже не прикоснулся, хотя обычно съедает упаковку в один рот за считанные секунды. – Я не думаю, что смог бы всех оставить. Ты же имеешь в виду совсем всех? – Сан! – он поднимает голову, – А если я, например, ну чисто гипотетически смертельно болен? – Ты же не болен, правда? Из-за этого расстроенного и обеспокоенного выражения лица ему становится жалко за бездумно выплюнутые слова. Но ответить Уён ничего не может, потому что вовсе не это ожидал услышать. Он просто ещё немного смотрит Сану в глаза и ложится рядом, не выдерживая пронзительного взгляда. Так стыдно, что его глаза полны тоской. Под сердцем пульсирует имя возлюбленного, он осознает, что вогнал Сана куда глубже, чем себе под кожу. Отпечаток его присутствия ощущается в каждой детали жизни Чона.***
Взросление неминуемо несётся навстречу, напоминает о себе выпуском из школы. Сегодня они могут спокойно гулять допоздна вдвоём среди всех остальных, не беспокоясь о том, как скоро придется расходиться по домам. В толпе бывших одноклассников легко затеряться из виду родителей. Людей так много, что даже если они вздумают пробежаться голышом, никто не заметит. Так никто не замечает и их исчезновения. Сан впервые за долгое время выглядит настолько спокойно. Или это просто плохое освещение скрывает напряжение, залегшее у него в складке между бровями. Он смотрит куда-то далеко, а Чон просто пялится на его профиль. Эта картинка, такая близкая и родная, ярко выжжена у Уёна даже не на сетчатке, а прямо в зрительном нерве. Люди, потерявшие зрение, со временем забывают как выглядят горы, небо, звёзды и многое другое. Уён же уверен, что если господин Чхве правда выколет ему глаза или разнесёт его голову метким выстрелом, то образ его сына он не сможет стереть никаким образом. Пускай бесится с этого сколько угодно. (Ханыль, Бёль, простите, но вас он всё же забудет) Глаза начинает щипать и чтобы не компрометировать себя ещё больше, Уён просто отворачивается, тоже что-то высматривая. Вокруг убийственная атмосфера: тишина такая, что в ушах звенит, а воздухом не надышаться, так что сказать ничего не выйдет. В этом огромная проблема, потому что он чувствует, как с минуты на минуту произойдёт то, что потребует его реакции. Уже сезон почти прошёл, а виноград так и не расцвёл.***
Наконец-то приходит счастье. Скромное и тихое, которого он не ждал, но жаждал очень долго. Это следует отпраздновать ледяной банкой пива на балконе, провожая солнце за горизонт. День уже кончается, но жара всё ещё невыносимая. Из-за сломанного общажного кондиционера внутри в разы хуже, поэтому спасаться остается либо у открытой дверцы холодильника на общей кухне (не одобрено соседями), либо на балконе. Напиток свежестью помогает забыться, что Уён прямо сейчас тут, как мясо на мангале. Только телефон отвлекает - три раза вибрирует, уведомляя о сообщении. "Это ты?" Два слова обнуляют весь эффект банки в руках. Снова становится нестерпимо душно и тесно. Причем тесно во всём: одежде, собственном теле, общежитии и мире. Кровь кипит в венах и Уён чувствует, что его начинает трясти. Пальцы быстро блокируют неизвестный номер, а пульсация под сердцем переходит в пекущую боль. Когда Чон ложился под иглу ради этого чернильного недоразумения у себя на груди, он додумался пошутить, что если жизнь их разведёт по разным углам, то он просто отыщет себе нового возлюбленного, ещё одного с таким же именем.