За тех, кто в море

... Ночами в цехе холодно. Бенден – не Полукруглый, здесь нет ни гневливого океана, ни соленых брызг, ни штормов и неутихающего, пронизывающего ветра. Но ночами – все равно холодно. Особенно, когда лежишь без сна, глядя в потолок, и считаешь секунды. Уснуть бывает слишком сложно. Слишком сложно уснуть. Слишком сложно закрыть глаза, закрыть – и больше не открывать. Нет, можно хоть до боли зажмуриваться, уговаривать себя лежать так, так, так и никак иначе, и не думать ни о чем, только бы уснуть, уснуть, уснуть. И снова нет, снова приходится беспокойно ворочаться, искать новое положение, и то кутаться, то откидывать одеяло прочь. Холодно и жарко. Тело то горит, то покрывается колючими мурашками. И не уснуть. Никак не уснуть. ... Уже светает, а, кажется, только-только стемнело. Кажется, прошла минута – а прошло несколько часов. И все так же липкая усталость, все та же изнуряющая головная боль – а уже пора вставать. Уже все. Ночь прошла. Утренний холод впивается в обнаженные плечи. Хочется завернуться в одеяло и лежать-лежать-лежать, свернуться клубочком и, наконец, уснуть. Но нельзя. Утро. ... Один за другим, день за днем, ночь за ночью – бессонница не отпускает ее из своих цепких костлявых лап. Чего-то хочется, и это что-то жжется, колется, иглами впивается в подсознание – хочу и не могу – это слишком сложно. Но это правильно. Иногда она встает среди ночи, встает со смятой постели и подходит к окну. Ставни открыты, иначе душно, и глядя через темный двор цеха, она видит свет в окне мастера-арфиста. Мастер Робинтон не спит – но не потому, что не может уснуть, как подмастерье Менолли, а потому что у него слишком много других дел, и времени на сон попросту нет. Она не знает – хорошо ли это или плохо. ... С самого первого дня в цехе она купалась в лучах внимания мастера Робинтона. Хотя нет, не с первого дня в цехе, а раньше, намного раньше, когда она еще жила в Бенден-вейре у госпожи Лессы. Его внимание, его похвала, его уважение – одно только осознание этого должно было бы согревать ее подобно теплому боку дракона. Должно было бы. И согревало. Пока Менолли не поняла, что ей этого мало. Она ребенок. Кусая уголок подушки, она твердит себе это раз за разом – ты малявка, малявка, малявка, он слишком хорош для тебя. Он – мастер. На его плечах лежит ответственность за судьбы цехов и вейров, за судьбу Перна. Он и Ф’лар – два человека, двое мужчин, отвечающих за всех. А она – Менолли – просто эгоистичная малявка. Но ей мало просто уважения. Ей мало. И она с остервенением кусает уголок подушки, словно бы это он виновен во всех ее неудачах. ... Ночь. Холодная и темная, и стекла в оконце запотели. В комнате темно, и ей то холодно, то жарко, голова горит, как в огне. Широко раскрытыми глазами она смотрит в темное небо, на подернутые ночной мглой крыши цеха, на светящееся окно. Ей хочется встать, подойти к двери и рывком открыть. Перебежать через темный двор, еле ступая босыми ногами по холодным камням, прокрасться в соседнее здание. И подниматься по лестнице, выше, выше, выше, к небесам, к освещенному окну. Там ей будет тепло, когда она будет нуждаться в тепле, и прохладно, когда ей потребуется холод. Там она сможет заснуть. Заснуть, заснуть, заснуть… ... Сон забирает ее незаметно. Он тихо подкрался, незаметный за широкой спинкой кровати, и укутал ее воспаленное сознание целительной пеленой. Ей снятся сны – снится, что она плывет на утлой лодчонке по бурному океану, и слышит песню. Красивую, удивительно красивую песню, на знакомую и незнакомую одновременно мелодию. Мастер Робинтон поет, а она подпевает. «… за тех, кто в море…»