В конце концов, трудоголизм приводит к краснорогим они в твоем поместье

Листы бумаги чуть слышно шелестят меж длинных пальцев, быстро перебирающих кипу бумаг. Аято отбирает нужную пачку документации, мельком сравнивая заголовки, чтобы убедиться, что он не забыл и не перепутал все приложения к ним, после чего кладет на стол перед собой. Стук в дверь нарушает воцарившуюся в кабинете тишину, и старший Камисато отрывает взгляд от бумаг, бросая быстрый взгляд на дверной проем, в котором, чуть позже возникает фигура его дорогого подчинённого.  — Господин Аято, вы бы отдохнули немного, — Тома шустро заходит в кабинет, держа в руках поднос, который чуть позже остаётся на свободной части рабочего стола.  — Спасибо, Тома, но если бы мне что-то понадобилось, я бы позвал, — старший Камисато вежливо улыбается. — Или попросил бы нашего дорогого друга, — Аято на несколько секунд бросает взгляд на развалившегося в его кабинете они.  — А, точно, держи, — Тома берет одну из чашек и подходит к Итто, вручая ему теплый напиток, — Ты ведь тоже тут уже полдня торчишь. — Блондин мягко смеётся, после чего поворачивается к господину, неловко потирая затылок. — Да, я знаю, просто… Подумал, раз выдалась свободная минутка, то почему бы и не принести вам чего-нибудь. Итто молча провожает юркнувшего обратно за двери юношу взглядом, после чего без лишних комментариев утыкается в свою чашку. Но Аято, даже не глядя на него, прекрасно чувствует на себе чужой взгляд исподтишка. Уж будучи главой клана он получил способность ощущать подобное чуть ли не вместо второго глаза бога. Он ещё раз пробегается взглядом по вычерченным символам на бумаге, дочитывая предложение, после чего резко поднимает свои пурпурно-голубые глаза, заставляя бедолагу от неожиданности подавиться чаем. И ведь так каждый раз. Камисато едва сдерживает в себе смешок, наблюдая, как Аратаки безуспешно пытается сохранить лицо, откашливаясь от попавшего не туда чая, убирая чашку в сторону. Дождавшись, когда Итто придет в себя и попытается сделать свой вид таким же невозмутимым, Аято ненадолго откладывает бумаги и складывает ладони в замок, опуская на них подбородок.  — Ты что-то хотел, мой милый друг? — с самым невинным видом вопрошает молодой глава клана. — Или же тебя что-то тревожит? Итто определенно выглядит сконфуженным, хотя и не сделал ничего плохого, но каждый раз, когда Аято вот так резко ловит его взгляд, он чувствует себя так, будто его поймали за чем-то непристойным. Хотя… Кто знает, быть может, увидев Итто со стороны, кто-то бы ему сказал, что пялиться на главу клана Камисато, комиссара Ясиро и командира Сюмацубан так — это крайне неприлично. Но кого-то возможно и испугало бы то, какое садистское удовольствие получал Аято вот так каждый раз разоблачая Итто. Это почти как игра, только мгновенная, когда у них совсем нет времени, и правила знает только сам Камисато.  — Да нет, я… — Аратаки перекидывает ногу на ногу, полулежа на софе в углу его кабинета, что ближе к приоткрытому окну, и прикрывает глаза, словно так проще избежать давления молодого командира. — Тц. Просто думаю, что этот твой паренёк прав, и тебе бы стоило сделать перерыв. И, ещё, это… Ээээ, тебе там много? — Итто все же приоткрывает один глаз, словно кот украдкой посмотрев на Аято, и снова закрывает. — Не, я понимаю, у тебя там много бумажек и важных дел, всё такое, но я-то думал, — он на секунду замолкает, шумно потягиваясь, а затем перекатывается и закидывает ноги на спинку мебели, свисая вниз головой. — Я-то думал ты уже закончишь к этому времени. Камисато внимательно смотрит на своего гостя и позволяет улыбке постепенно появиться на своём лице. Он также устало вздыхает и откидывается чуть назад, почти упираясь в шкаф с книгами, приставленный к стене.  — Но напомню, что этого я совсем не обещал. К сожалению, я сегодня действительно многое должен успеть сделать, — отвечает Аято с лёгким чувством вины. Немного подумав, он все же на время убирает бумаги в сторону и подвигает себе поднос с теплым чаем и несколькими закусками. — О, гляди, Тома сегодня испёк печенье. Старший Камисато подпирает голову одной рукой, упираясь локтем в стол и второй рукой аккуратно хватает печенье с тарелки.  — О, это кажется что-то мондштадское, да? Лунные пряники… Или как там правильно они назывались? Вот ведь… совсем не помню. В общем, что-то их региональное, — Аято заинтересованно вертит в руке сладость, затем бросает взгляд на своего гостя. Итто, кажется, до его монолога что-то проворчал себе под нос, но Аято совсем его не расслышал, а теперь тот молчит. С тихим вздохом, он кладет печенье обратно и молча делает глоток чая. Он не помнит, чтобы Тома раньше готовил такое. Кухня Мондштадта для них редкость, хотя и не была под запретом, просто довольно тяжело доставать рецепты, особенно достоверные, из такого дальнего для них региона. Вероятно, это заслуга Путешественницы, о которой сестрёнка и Тома так много ему рассказывали. Тома, наверное, был крайне рад получить рецепт известного лакомства из своего региона. А уж если Путешественница так хороша, как о ней все говорят, то и о его достоверности и точности беспокоиться не стоит. Аято делает ещё пару глотков чая и снова смотрит на тарелку с печеньем. Под верхней горсткой он замечает пару слегка пригоревших, но нет, это его совсем не злит и никак не оскорбляет, как кто-нибудь на его месте мог бы подумать. Он лишь тихо усмехается, растягивая губы в хитроватой улыбке, думая о том, сколько времени Тома выбирал самые ровные и румяные прянички на тарелку Аяке. Нет, Тома, разумеется, глубоко уважает своего главу клана, чтобы не класть ему в тарелку что попало, но старший Камисато уж точно не может не заметить, с каким благоговением и нежной очарованностью тот смотрит на его сестрёнку, и всегда тратит времени больше на сервировку для неё. И, честно, Аято не то чтобы против. Тома определенно тот человек, которого он был бы рад видеть подле своей любимой сестры. Другой вопрос — хочет ли она сама, и смогут ли они вытерпеть общественный гнёт, если все же их дорогой друг душевно тронет юную Камисато чуть глубже дружеских уз? Уж как бы много людей не относились к Томе хорошо, до сих пор есть немало и тех, кто выражает к нему отвращение и недоверие из-за его происхождения и статуса. Это… Довольно тяжкая ноша. Аято переводит взгляд на чашку, разглядывая утонченные узоры на ней. Уж он-то тоже знает, что такое тяжкая ноша общественного неприятия. Даже сейчас, когда честное имя клана Камисато снова звучит гордо, на его молодого главу порой смотрят с подозрением. А все из-за того, что ему гораздо интереснее изучать и чужую культуру, и заимствовать что-то в свой быт. Однако для старых зачерствелых умов это не развитие в ногу со временем, а кощунство над традициями. «Вот ведь», — юноша одергивает себя, понимая, что уже слишком долго витает в облаках, и нужно возвращаться к бумагам.  — Ты уж прости, мой милый друг, но я действительно не могу сказать даже примерно, когда закончу. Все бумаги слишком разные и на них требуется различное время индивидуального рассмотрения, — нарушает тишину Аято и виновато улыбается, беря в руки документы.  — Да знаю я это всё, знаю, — ворчит Аратаки.  — Но я ведь говорил, что тебе совсем необязательно торчать здесь все это время. У тебя ведь наверняка есть дела… Например, что там с твоей бандой? — Аято неопределенно взмахивает кистью руки, подбирая слова, затем переворачивает лист и между делом читает документ дальше.  — Парни пока хорошо справляются и без меня, я могу на них положиться, — заявляет Итто, сначала словно отмахиваясь от слов старшего Камисато, но затем горделиво улыбается. — Какой бы я был главарь, если бы они без меня не могли бы себе даже сопли подтереть, ха? Аято лишь кратко улыбается, ничего не отвечая. Итто ещё какое-то время висит вниз головой, но кажется, что ещё немного в таком игривом положении — и голова начнет кружиться, так что он решает вернуться в более привычное его телу положение, усаживаясь ровно. Его все же немного мутит от резких перемен, но лишь доли секунды. Со вздохом он откидывается обратно на спинку все той же новоприобротенной софы и скучающе смотрит в сторону стола Аято. Тот продолжает молчаливо шуршать бумажками, и Аратаки также старается не мешать другу, погружаясь в свои мысли. Но усидеть долго на месте не может, потому вскоре Аято замечает его у окна, высунувшего нос наружу. Итто подпирает голову и наблюдает, как во дворе имения Камисато копошатся слуги и стража. Да уж, возвращение лорда Камисато — событие большой значимости. Чуть позже он замечает Аяку, которая тоже случайно ловит на себе его взгляд и с той же знакомой вежливой улыбкой машет ему рукой в ответ. Затем его внимание перехватывает и подошедший к юной госпоже Тома, жестом руки и подмигиванием подбадривая Итто. На несколько секунд он отвлекается на оружие за их спиной — вероятно, идут фехтовать, — однако затем Аратаки скалится в улыбке и также молча и жестами желает ребятам удачи в их тренировке, а ещё, что он сам абсолютно в норме. В конце концов, не будут же они кричать через весь двор, что Аято чертов трудоголик, которого едва можно куда-то вытащить, если он действительно занят, а Итто гиперактивная катастрофа, и ребята за них волнуются, но Итто всем своим видом показывает, что он давно уже привык, а Аято, разумеется, занят чертовски важными делами, но они в норме. Честно, они в норме. Правда ли? Проводив отчаливший дуэт взглядом, Аратаки поворачивается спиной к окну, потеряв к происходящему там былой интерес, и снова смотрит в сторону шерстящего документы Камисато. Сдаётся. Снова открывает рот.  — Каждый раз, возвращаясь в Инадзуму, вместо того чтобы просто отдохнуть и побыть немного дома, ты сначала целыми днями сидишь тут, со своими нудными бумажками, — не слишком громко, но словно отчитывая друга, произносит Аратаки.  — Потом, когда с ними покончено ты целыми днями пропадаешь где-то по всей Инадзуме, — Аратаки отлипает от окна и неспешно прогуливается по кабинету. — Иногда ты высовываешь нос на люди, чтобы помочь сестре со всякими делишками, которые накопились, пока тебя не было, — он подходит к стеллажу за спиной Камисато, доверху забитому свитками и книгами. — Иногда это повторяется несколько раз. И так почти по кругу, пока тебе не понадобится снова уехать куда-нибудь, — Итто задирает нос, рассматривая корешки книг на полках, поддевая их когтем и чуть выдвигая к себе, чтобы посмотреть обложку.  — На самом деле, знаешь, что я хочу тебе сказать? — неторопливо проговаривает Аратаки и достает словно наугад попавшуюся книжку. От старшего Камисато все же не следует реакции и ответа, но Итто это не злит и не расстраивает, он просто неуверенно продолжает стоять, пока, наконец, не договаривает:  — Спасибо. Будь у Аято хуже с самообладанием — он бы сейчас с дрогнувшей рукой заляпал чернилами страницу единственного экземпляра торгового соглашения. Он относит запястье чуть в сторону, чтобы не искушать судьбу, но в остальном замирает, как статуя. Лишь изумлённо распахнутые глаза и чуть вытянувшееся лицо выдают его эмоции, но Итто, разумеется, этого не видит.  — Ну, я в смысле, сто процентов, любой бы на твоём месте выгнал бы кого-то вроде меня. Громкий, надоедливый, навязчивый, — Аратаки прекрасно осведомлен о своих раздражающих качествах. — И сидеть на жопе ровно не умею. А ты ж там не в «крестики-нолики» играешь, — он вертит книжку в руках, по-прежнему не глядя на Аято. — Одна ошибка, и… — вздыхает, — ты ошибся. Итто разворачивается и возвращается к софе, плюхнувшись на неё все с той же книгой в руках.  — Это не ты должен извиняться, за то, что у тебя нет на меня времени, а я — за то, что мешаюсь тут, — Итто даже немного виновато улыбается. — Но… из-за твоей работы и всей этой её важности, единственный вариант провести с тобой время, пока ты никуда не удрал — это… тоже торчать в твоём кабинете, наблюдая, как ты сортируешь бумажки, выходит? — словно бы это и для него самого было открытием, произносит Аратаки, после чего кратко усмехается. — Ладно-ладно, пора бы мне захлопнуться, пока ты вдруг не передумал. Аято, хоть и не терял самоконтроля внешне, но внутренне его точно где-то пошатнуло, так что «отмирает» он не сразу. И что он должен на это ответить? Итто вроде бы и прав: Аято занят действительно важными делами, даже не только для клана, а и для Инадзумы в целом, а краснорогий они заваливается к нему, как только узнает о прибытии старшего Камисато, сердечно всем обещает ему не мешать, но все прекрасно понимают, что беспокойный демон только этим и занимается, даже если юный глава клана оное отрицает. Но почему тогда Камисато все равно чувствует вину на себе? В груди неприятно давит, словно груз этих неясных, но отчётливо горьких чувств обвился невидимой удавкой вокруг шеи и тянет к полу, но Аято старается снова вчитываться в символы, вникая в суть документа. Итто, ранее безуспешно пытавшийся не мозолить ему глаза, изредка также шелестит страницами, но он лишь, наклонившись ближе к свету окна, усердно вчитывается в мелкие книжные строки. Как ни парадоксально, но стоит Аратаки успокоиться и присесть где-нибудь, сливаясь с общей обстановкой кабинета, переставая ненамеренно привлекать к себе внимание, как внимание Камисато только больше на нём и сосредотачивается. Поистине редкое зрелище, для кого-то даже фантастически невообразимое. Но Аято знает, что точно также, как бегать по самым сомнительным местам Инадзумы в поисках «лучших бойцов», Итто на самом деле обожает зачитываться литературой о боевых искусствах и войнах. Потом, разумеется, пытается это ещё и к боям на оникабуто применить, хотя и выходит, признаться, достаточно скверно. Аято пичкали подобными книгами с детства — по статусу положено, но вот видеть искренне заинтересованное в этом лицо для Камисато было действительно чем-то удивительным, даже не в первый раз. Казалось бы, книга в руках может внешне облагородить кого угодно, и человек, пусть даже оборванцем, будет выглядеть с ней намного умнее, чем есть на самом деле, но с Итто это словно бы не работало. Возможно, дело в том, что Итто не совсем человек. А возможно в том, что никто, черт возьми, не читает книги в такой дурацкой позе, как он. Думая о читающем книгу человеке, вы, вероятно, представите, кого-нибудь вальяжно развалившего в кресле, возможно, с пледом на коленях, или скромно сидящего за столом, под ярким светом настольной лампы, но уж точно не о согнувшемся в три погибели они, держащим книгу одной своей лапищей. Аято думает: насколько бы благородно выглядел Аратаки, научи бы кто его постоянными тычками веером меж лопаток держать спину ровно, а в довесок было бы славно отхлестать по рукам за привычку перелистывать страницу когтем. Старший Камисато давит в себе смех, чуть встряхивая головой, и отводит взгляд обратно на свой стол, к куче разложенных бумаг и одиноко стоявшему подносу с печеньем и пустой чашкой чая. Да уж, упаси Архонт оказаться Итто в их поместье во времена его юности, где каждый день по дому шныряли учителя. Не-е-ет, представить Аратаки с аристократической выправкой и глубокомысленным выражением лица (если он, конечно, не думает об очередной жуко-стратегии) было бы крайне трудно для молодого комиссара. Хотя, может, быть, одевайся Итто поскромнее, то подобные фантазии не казались столь фантастичными. Нынешний Итто, с его видом и характером, выглядел бы в такой атмосфере также инородно и неестественно, как и заумная книга в его когтистых руках. А вот если одеть его? Во что-нибудь такое крайне официальное. Причесать ужасающе беспорядочно торчащие пряди, а то и вовсе состричь. Пусть рога и мешаются, но подобрать короткую длину, да уложить волосы так, чтобы не торчали сродни дальноземным животным с иголками. Если бы каждый раз сыпал всеми этими огромными и излишне официозными фразами, которые запомнить сложнее, чем сочинить. «Будьте добры, мой милый друг, изведать это удивительное лакомство. Я был крайне удивлен, узнав, какие ингредиенты использовались в рецепте этого яства. К слову, быть может, не хотели бы вы, мой дорогой и уважаемый товарищ, в свободный от работы час, уединиться со мной на наши увеселения? Я все ещё крайне огорчён своей промашкой, но быть может, в этот раз, питают меня такие надежды, что все же смогу я одержать победу со своим новым обученным бойцом» — и достает из кармана или рукава оникабуто. Комедия. Стал бы он похож на достойного компаньона кому-то вроде старшего Камисато, со статусом, огромной ролью в обществе? Возможно. На него бы, вероятно, меньше косились. Единственное, что привлекало бы внимание — это рога и яркие узоры на теле. Но в остальном, на него, вероятно смотрели бы с неким уважением. Но был бы это тот Итто, которого Аято знает? Был бы это тот Итто, который своим сумасбродным поведением когда-то привлек внимание молодого комиссара? Ответ был очевиден. Настолько, что даже не требовал уточнения, но все равно — юноша для самого себя беззвучно двигает губами: «Нет». Ни разу это бы это не был тот Аратаки, который успел занять особое место глубоко в душе изворотливого комиссара, и не меньше места, чем его родная и любимая сестра. Не меньше, чем видеть её мягкую улыбку после слов «С возвращением, братец», Аято ждал услышать грохот у ворот имения, потому что… «Что это значит: посторонних сегодня не впускать? Да он не мог запретить пускать меня! Меня, великого Аратаки Итто! Его лучшего из лучших… друга! Я ему не посторонний, олухи!» И да, в конце концов, приходится выходить, если, конечно, его не опережает переполошившийся Тома, чтобы прекратить это безобразие, пока не набежало лишних зрителей. Можно, конечно, после набора новобранцев, предупредить их о подобном происшествии или поручить это дело Томе, но… Зачем? Аято, конечно, в некоторые моменты действительно ужасен, но две пары в разной степени испуганных, но одинаково негодующих глаз, с разного уровня высоты, но одинаковой интенсивностью буравящие высокую фигуру юного комиссара… Это того стоило. Главное, чтобы Аяка не заметила. Тут уж, несмотря на статус старшего брата, не все шалости проходят безнаказанно. Аято медленно выдохнул, наблюдая, как Итто переворачивает страницы и периодически елозит на месте. Да уж, пожалуй, как Томе сейчас никакие мондштадские пряники уже не заменят излюбленных госпожой Камисато моти с сакурой, так и старший Камисато едва ли может представить что-то роднее и правильнее беспокойного багрового они, периодически забегавшего в его поместье. Аратаки непонимающе моргает, пересекаясь взглядом с юношей.  — Я… Тебе чем-то мешаю? — неуверенно интересуется демон. Из-за долгого молчания его голос сначала звучит чуть охрипшим и он прочищает горло, чуть выпрямляясь и продолжая с плохо скрываемой стыдливостью смотреть на Камисато. — Мне ээ… типа свалить? Как давно он так бессовестно буравит взглядом Аратаки?  — Нет, что ты, милый друг, — тут же возражает Аято. — Разумеется, нет. В такие минуты ты, наоборот, удивительно тих и спокоен. Итто поерзал на месте, пытаясь избавиться от непонятного неловкого чувства, возникающего под пытливым взглядом старшего Камисато. Кажется, это называется смущение. Однако может ли великий Аратаки Итто испытывать смущение перед Аято? Конечно же, нет! Разумеется, нет! Как такое такое возможно?! Между тем, Итто выиграл. В один из редких случаев. Даже по правилам несуществующей игры изворотливого комиссара. Но Аято об этом, конечно же, ему не расскажет. Камисато держит себя из последних сил, но в конце концов, кабинет командира Ясиро заполняется мягким смехом молодого комиссара. Аято откладывает кисть с чернилами в сторону и откидывается на спинку стула, утирая против воли выступившую слезу. Итто с искренним непониманием наблюдает за этим, хлопая черными ресницами.  — Я что-то не то…? — он замолкает, так и не договаривая, когда Аято встаёт из-за стола, а затем направляется к нему, захватив посудину с печеньем.  — Во-первых, ты так и не попробовал печенье. А Тома, вообще-то старался. И не для меня. Ты должен будешь что-то ответить, когда он спросит. Врать ты не умеешь, так что бери и жуй, — Аято требовательно сует печенье под нос Итто, пока тот не берёт одно. Удовлетворенный этим, юноша ставит тарелку в сторону, а затем приземляется рядом с озадаченным они.  — А во-вторых, — он глубоко вздыхает и поворачивает голову к рогатому другу, — мне, вероятно, действительно стоит сделать перерыв, — он чуть улыбается уголками губ, но эта улыбка теряется за суетливыми движениями юного комиссара, мостившегося головой у него на коленях. Итто, приходя в себя и едва сдерживая дурацкую улыбку, свободной рукой подаёт Аято небольшую подушку. Тот удобно мостится и поднимает взгляд на Аратаки. Несмотря на свои свисающие с дивана лодыжки, ибо предмет мебели был явно больше в декоративной роли или же для недолгого пребывания пары гостей, старший Камисато чувствует себя как никогда хорошо и уютно. Сначала он хочет передразнить манеру речи Итто, повторяя его «На самом деле, знаешь, что я хочу тебе сказать?», но быстро передумывает. Вместо этого он сразу переходит к последней и самой значимой части, вторя своё:  — Спасибо. — Глубокомысленно, с придыханием.  — Да ладно, это всего лишь подушка, — снова удивляясь, отзывается Итто и смотрит на Аято.  — Да нет, я… — комиссар замолкает, даже не зная, что сказать: мысли, желавшие сорваться с языка так и застревают в глотке, словно оказавшись снаружи они тут же потеряют свой изначальный смысл. В конце концов, Аято лишь отмахивается, мягко усмехаясь. — Боже, Итто. Забудь. Аратаки понимает, что явно чего-то «не догнал», и осознание этого, как обычно, малость раздражает. Вечно Камисато словно сидит «на другой частоте», говоря то полуслогами, то загадками, заставляя играть его в шарады без половины слов. Аратаки закидывает в рот печенье и, нахмурившись, жуёт.  — Спасибо, что приходишь. Пожалуйста, извини, что я не могу уделять тебе столько внимания, сколько хотел бы, — все же договаривает Камисато. О боже, нет, срочно узнайте, там Энканомия не схлопнулась? Нет? Точно? Нас не ждёт никакого апокалипсиса?  — И, всё-таки, ничего страшного, если ты сейчас не допишешь те бумаги? Аято снова вздыхает и тянется за рукой Итто. Пальцы все ещё немного в крошках от печенья, а когти все такие же черные, и острые — стоит лишь перестараться и сильнее вцепиться в чью-нибудь тонкую кожу, как на ней заалеют капельки крови и останутся темные пятна. Он мягко проводит своей по чужой ладони, стараясь об этом не задумываться дольше, чем можно, чтобы не упасть в совсем уж срамные для главы клана мысли.  — Ничего. Ну, может, немножко, — чуть юлит Камисато, заставляя снова напрячься едва расслабившегося они. — Но все самые важные документы я подписываю в первую очередь, за ними зайдут к вечеру, они готовы.  — А остальные? — Аратаки большим усилием воли не зевает следом за Камисато.  — Дела комиссии и Сюмацубан. Конечно, этим в моё отсутствие занимаются сестрица и Тома, но все равно останется множество моментов, которые я должен регулировать лично. Некоторые из них, хотя мне и не очень хочется, но можно немного отложить. Совсем немного. Я чуть отдохну, и продолжу.  — Угу, угу, — кивает Итто, уже догадываясь, во что выльется это «немного отдохну». Он-то, конечно, не против, да и глядя на довольно умостившегося Камисато уж точно не захочет его переубеждать или через полчаса гнать обратно к бумагам, но главное было убедиться, что в этом не будет серьезных последствий.  — О чем читаешь? — вдруг интересуется тот. — Там в издательстве Яэ, кажется, новый бестселлер. Хм… Что-то о боях и ёкаях?  — Ещё чего! Буду я читать бульварные романы этой хитрохвостой! — завозмущался Аратаки.  — Что, до сих пор расстроен, что под личиной твоей обожаемой Хины она запрятала генерала пёсика? — не удержался от смеха старший Камисато. Итто лишь недовольно нахмурился и поджал губы, из-за чего явственнее высунулись белые клыки. Ладно, не на этой неделе, пожалуй, он спрячет средь полок новое чтиво. Чуть позже, в другой раз. Ох, зря он вспорол старые раны!

***

Наблюдать за грациозными движениями принцессы Камисато было поистине приятно: что в танцах, что в бою — выверенные за годы движения порождали из девушки нечто прекрасное. И под сладкой глазурью восхищения было сложно разумно следить за её движениями. В отличие от брата Аяка не столь жестока и безжалостна в тренировках, но огрести, вовремя не увернувшись, Томе не особо хотелось. В конце концов, какой тогда прок от него, если он не лучше стоящего посреди дороги чучела?  — Сдаюсь! Сдаюсь, миледи! — смеётся блондин к завершению их тренировки и безоружно поднимает руки вверх. — Боюсь, нам пора заканчивать. Нужно проверить господина Аято, да и вечереет, миледи.  — Ой, уже и в самом деле так поздно! — чуть растерявшись, удивлённо вздыхает Аяка, осматриваясь. В пылу тренировки и мимолётных разговоров она совсем потеряла счёт времени, а между тем действительно — пора возвращаться в поместье. Это было разумным решением, потому что едва девушка ускользнула вглубь дома, а Тома собирался юркнуть на кухню, как к ним подбежал стражник, сообщая, что прибыл посланник от представителей Трикомисии. Юная Камисато вызвалась ненадолго принять гостей, а Тома, чертыхаясь, помчал за Аято, зная, что это по его душу. То, что рабочая атмосфера в кабинете давно сникла, было видно сразу, стоило блондину приоткрыть дверь: в помещении было тускло, окно по-прежнему распахнуто, ни одной лампы и светильника не зажжено. Центром композиции становятся похрапывающий они с распахнутой книжкой на груди и господин, ютившийся рядом. Тома тут же спешно подходит к паре, осторожно забирая из рук они книгу, ибо меньше всего хотелось искушать судьбу свалиться сей предмет прямиком на умиротворённое личико молодого комиссара. Тома прикрывает створки окна и, все также чертыхаясь себе под нос, кое-как находит на столе нужные пачки бумаг, отложенные господином. Кто бы мог подумать, что заставить его перестать зарабатывать мешки под глазами мог бы именно этот беспокойный шумный демон.