Жить

… В первый раз ты поддаешься. Вы вваливаетесь в комнату в отеле, от которого тебе хотелось убежать как можно дальше, и ты сдираешь с него одежду так, словно от этого зависит вся твоя жизнь. Когда ты постоянно сталкиваешься со смертью и извращенными человеческими заебами, иногда все, что тебе необходимо, это просто ощутить себя живой. И когда все заканчивается, ты выскальзываешь из комнаты и отправляешься домой. Ты не собираешься все усложнять. Ты хотела этого. Ты получила это. Точка. На работе ты ведешь себя так, словно бы ничего и не было. И где-то между следованием протоколу и полным отсутствием контактов тебе кажется, что ты замечаешь вспышку гнева в его взгляде. Ты знаешь, его выводит из себя то, что не он сейчас у руля. Знаешь потому, что тебя бы это тоже бесило. Но ты не пытаешься ничего изменить (зачем?) и не извиняешься. Во второй раз все происходит на заднем сиденье твоей машины. Снаружи темно, и ты только что вышибла мозги мужчине, который хотел потренироваться в прицельной стрельбе на твоих коллегах. Допрос длится вечность, и тебя не времени на то, чтобы начать сомневаться или вспомнить, как кровь капала на землю, или как ты услышала, что кого-то рвет, и не сразу поняла, что рвет тебя. Ты бежишь. Он замечает тебя, когда ты выходишь из ванной, и на этот раз ты ведешь его на стоянку, заталкиваешь его в машину и целуешь, стаскиваешь с него одежду, пытаясь вернуть те мгновения, когда ты могла что-то чувствовать. Потом ты высаживаешь его у обочины и уезжаешь. Не оборачиваясь. На работе все по-прежнему. Вы все так же перекидываетесь шутками. Ты не можешь не замечать его взглядов, которые вроде как должны были бы заставить тебя чувствовать себя виноватой или жалеть о произошедшем, но ты не чувствуешь и не жалеешь. В третий раз он затаскивает тебя в кладовку. Похоже, что он разобрался что к чему, и в какой-то мере тебя это впечатляет. В этот раз он уходит первым, и тебе приходится смириться с тем, что ты не у руля. От холодного воздуха, дующего из вентиляции, твою кожу слегка покалывает. В эти игры играют вдвоем. … Ты не помнишь точно, когда был четвертый, пятый и двенадцатый раз. Они все начинаются одинаково, вы встречаетесь взглядом, он заходит внутрь, ты запираешь дверь. Ты ни говоришь ни слова – ничего, кроме боже, бля и так – но он никогда не затыкается, делая всякие умные замечания по ходу дела. Ты не зовешь его по имени, когда вы трахаетесь. Ты позволяешь себе притворяться, что он не Сэм, он не твой напарник, он не тот, из-за кого твоя карьера полетит к чертям собачьим, и он не тот, о ком ты хочешь думать. Он не твой бойфренд, вы не пара, и у вас нет никаких отношений. Он просто средство, с помощью которого ты получаешь то, что тебе надо, и ты четко даешь ему это понять, не говоря ни слова. Ты изо всех сил стараешься, чтобы это не затронуло твоих отношений с коллегами. Никто из них не станет прыгать от счастья, если они об этом узнают – какой бы хренью это ни было – значит, никто не узнает. Ты чемпион по скоростному натягиванию одежды и разглаживанию следов. Никто ничего не замечает, даже когда ваши волосы растрепаны и лица раскраснелись после секса, даже когда он избегает смотреть тебе в глаза или когда ты подкалываешь его. Твоя жизнь наполнена адреналином. И ты твердо намерена сделать все, чтобы так оно и продолжалось. … Он врывается к тебе в раздевалку. Сегодня днем человека серьезно ранили, и ты ну совсем не довольна тем, как повел себя он; во время разбора полетов ты срываешься на него сильнее, чем ты когда-либо позволяла себе сорваться на кого-либо из команды. Когда он входит, ты захлопываешь дверь, расстегиваешь куртку, толкаешь его к стене, впиваешься ногтями в его спину и губами в его губы. Тогда он останавливает тебя. – Черт, Джулз. Ты отступаешь назад. – Прекрати. – Раньше ты не возражал, - игриво говоришь ты, и сама не узнаешь своего голоса. – Я серьезно, – отвечает он, расхаживая по раздевалке взад и вперед. Ты прислоняешься к шкафчику, скрещиваешь руки на груди. – Я так больше не могу. – Как? – поддразниваешь ты. Тебе интересно, как он назовет это – то, что происходит между вами. Он садится на стул. И увиливает от прямого ответа. – Я не хочу, чтобы ты продолжала меня использовать, – похоже, он смущен, и ты пытаешься удержаться от смеха, но это слишком сложно, когда он смотрит на тебя щенячьим взглядом. – Что смешного? – взрывается он, с той искоркой гнева в глазах, которую ты уже научилась распознавать. Он похож на мальчишку, которого мама и папа привели в магазин игрушек, но не купили то, что ему понравилось больше всего. Ты качаешь головой и продолжаешь расстегивать куртку. – Мы делаем это. Или не делаем. Выбирай. Тебя не удивляет, что он медлит, прежде чем начать раздевать тебя. Тебя удивляет другое – ты позволяешь ему прижать тебя к стене, позволяешь ему быть у руля. Ему это нравится… … и, может, это заставит его заткнуться. Только он не затыкается; он болтает черти-о-чем, и ты в который раз жалеешь, что у тебя нет под рукой скотча, чтобы заклеить ему рот. – Заткнись, – шипишь ты, и вы начинаете снова. На этот раз ты толкаешь его на пол, и ты ведущая. Цель-сь. Пли. В яблочко. … Он помогает тебе с ремонтом в доме. Работа шла бы куда быстрее, если бы ты делала все сама. Плюс оттирать краску с кожи ой как непросто, но вам обоим плевать. Ты знаешь, что он считает, что у вас теперь серьезные отношения – раз ты приглашаешь его к себе и позволяешь ему остаться на ночь, готовишь ему фруктовый коктейль на завтрак или идешь за пончиками в пять утра, пока он еще дрыхнет на твоей постели. По его мнению, это должно что-то значить. Но по-твоему это не значит ничего. Ты убеждаешь себя, что это ничего не значит. Он просто Сэм-коллега, Сэм-парень, который ухлестывал (его определение, не твое) за тобой с самого начала, Сэм-человек, к которому ты идешь, когда все становится слишком сложно, и это единственный способ снова почувствовать себя живой. Как-то ночью он рассказывает тебе об Афганистане, делится обрывками своей прошлой жизни, и, когда он вспоминает своего друга Мэтте, в его глазах появляются слезы, и ты чувствуешь, насколько больно ему об этом говорить. Той ночью вы занимаетесь сексом как-то по-новому, и ты цепляешься за простыни, словно бы, если ты их отпустишь, ты перестанешь быть живой и снова утонешь во тьме и пустоте. Утром он говорит тебе спасибо, и ты смотришь в потолок, гадая, не это ли отдача от твоего собственного выстрела. … Все идет так – ты вдруг перестаешь думать о нем, как о средстве, чтобы снова ощутить себя живой, перестаешь мысленно раздевать его всякий раз, когда видишь, и начинаешь задумываться о том, о чем он думает, и что он чувствует. Сказать по правде, это тебя пугает. Теперь у вас есть свои традиции. Он остается у тебя на ночь, вы идете на работу вместе, но заходите с разных входов, а после работы вы ждете, пока все разойдутся по домам, чтобы вместе забраться в машину и поехать к тебе. Когда ваши пальцы переплетаются, он стискивает твою руку так, словно бы ты вот-вот исчезнешь, и ты не говоришь ему отвалить или отпустить тебя. Тебя бесит, что у вас теперь есть совместные традиции, и бесит, что тебе это нравится, что ты чувствуешь себя защищенной, и что твоя система разваливается по кусочкам. Но больше всего тебя бесит то, что он заставляет тебя чувствовать, даже когда вы не трахаетесь. (Особенно, когда вы не трахаетесь.) Это пугает тебя – то, что ты жива, но не ты одна управляешь своей жизнью. И это наполняет твою жизнь адреналином. Просто это другой адреналин. …