Фантазия в секунде

Он проникал в звезды. Видел их в окне, в ладонях и сияющих глазах. Они и так выискивались по всюду: вышивали серебряными нитями облик, мысли и мечты. Он жил в них — пустил корни и прижился к почве. Дышал ими. Как бы ни старался безудержно соскребать с, итак, покрошенной в ошметки памяти — Хенджин не вспомнит, в какой именно момент стал по настоящему счастливым. Потому что настоящие, вязанные объятья пушистыми иглами манили, пришивали, склеивали вместе, пока улыбка с приятной, растекающейся болью на щеках, никак не хотела покидать лицо. Возможно, ждала последнего вздоха. А вокруг сущности. Своеобразные, у каждой из них свои мысли, дебри и темные леса. Но каждая наполненная любовью — друзья, семья. Счастливые. Не тронутые горечью и желчью. Всегда и неизменно коренятся поблизости, протягивая солнечные лучи ладоней. Девочки и мальчики играют с волшебными кошками, плетут браслеты, завязывают друг другу косички. Игрушки валяются на каменистой дорожке. А глаза отыскали. У Хенджина есть собственное небо — блондинистое, с роем черных бусин на щеках и глазами-пуговками. И небо никогда не станет позабытым. Потому что слишком много секунд потрачено на счастье. Слишком много букв сложились в тканевые мысли и слова, которые Хван тратил только для своего солнечного Феликса; потому что, где-то под диафрагмой, мятной вязкостью пекло, а из губ неосознанно выползали кристаллики. Они все становились детьми. Они все и были детьми. Все еще любили фантазии, подсолнухи, жаркий май и игрушечных крокодилов. По газону втоптаны бусины — браслеты разорвались. — Ты ведь не дашь мне рассыпаться? — Феликс всегда задавал интересные вопросы. Феликс всегда словно нереальный. Прозрачный и будто пыльный. Как старый хрусталь — такой же хрупкий. Взгляд изучал властвующий дуб, где поселилась семья. Семья, которая стала Хенджину гораздо роднее, чем люди, что лишь подарили первые секунды жизни. Хвану порой казалось, что, если глаза закроет — увидит Феликса, а как откроет — он рассеется в закате. — Ты не браслет, все-таки, — устремил свои пальцы в чужие. Переплел в танце, замерев, — в моих ладонях не рассыпишься. Хотелось в это верить на самом деле. И оба верили. Оба верили в волшебную реальность происходящего. В носу затаился запах мандаринов. Цитрусы всегда навещали в тот момент, когда в глазах просвечивался Феликс. — Мне нравится смотреть с тобой на звезды, — Хенджину, на самом деле нравилось все что угодно, если это с его небом. — Сейчас день. Солнечный, майский день. Под ногами лоскутная трава и много еды: Тосты, варенье, печенье и море любви, из-за которой, в желудке не осталось места для вкусностей. Хотя, если смотреть буквально — на самом деле, там, наоборот, слишком много лишнего места — У меня всегда звезды. У тебя всегда звезды. Они все звезды, — брюнет указал на детей. Таких же пыльных и счастливых. Они появились в жизни Хенджина спонтанно. Спонтанно прояснились, постепенно увеличивая количество. Время с Феликсом замедлялось в миллиарды раз. Будто боль моментом пропала, в мозгу поселялись светлячки и единственное, чего хотелось — замереть. Было бы хорошо, будь это возможно. Взрослеть не хотелось. «…Открой ладони, чтобы поймать детство. Луна почему-то заползла в твои глаза…» Феликс очень мало рассказывает о себе. Он как картина — только в разы лучше. Загадочный, вышитый травянистыми пионами и появившийся из ниоткуда. Хотя, детский мозг часто забывает события, наслаивая на них совсем новые и гораздо более яркие. Но Феликс, наоборот, знал слишком много о Хенджине. Знал, как сделать его любимый бумажный самолетик — на самом деле, есть большая разница между видами этих оригами. Лучший, по мнению мальчика, только тот, что с разными крыльями. Правда летал он не долго — во всем виной асимметричность. Он знал, что обязательно на одном крыле нужно нарисовать облако. Или подсолнух. — Честно, хочется забыть свое имя, или остановить время навсегда, — и Хенджин забывал. Если не имя — то свое сознание, реальность, личность. Отталкивал их, отправляя парить, как бумажный самолетик, что совсем скоро, из-за крыльев все равно неизбежно приземлится. Хенджин просто растворялся и по ниточке испарялся. Безоговорочно. К сожалению — время наверняка вытекает. Порой слишком быстро, чем стоило бы. Время подгоняет солнце, выгоняя звезды, загоняет в рамки, спешит. Не дает вздохнуть. Не дает пожить. Не дает вникнуть в фантазии. Мальчики примкнули к играм. Катались на качеле, забыв обо всем. Разбрасывали ленты и одуванчики, рассказывали страшилки и манили светлячков. Делали все возможное, пока есть мысли. Пока есть ресурс. Звезды прояснялись. В голове светло, но за пределами — темно. Везде нудило и болело. Поочередно — низ живота, сердце. Потом резко захватывало легкие и почки. А напоследок и все тело сразу, после чего моментально отпускало. Наверное счастье. А может от Хенджина и правда осталось слишком мало ниток. Феликс держал свою теплую и невесомую руку на чужой груди. Пальцы целовались, а на лице улыбка. И бормочет что-то, колдуя. Лечит. Играет. — Ты знал, что я волшебник? — смеется, отвлекая внимание с боли, на себя. — Конечно знал. И у тебя очень хорошо получается. Все игры сворачиваются. Скручиваются и подходят к концу, заворачиваясь в темень. Глаза неприятно пекут и слезятся. Будто кто-то намеренно просовывает сухую салфетку прямиком внутрь. Сколько секунд прошло с момента, когда Хенджин смыкал глаза больше, чем на две минуты? Сейчас хотелось лишь мечтать и умереть. Правда только на восемь часов перед тем, как вновь ринуться на встречу своему небу. Феликс одет в солнце. Или в луну. Никогда не поймешь точно, что именно висит на его теле. Улыбается ярко, как в последний раз. Вечно изучающий ребенок. — Ты сейчас вырубишься прям здесь, — рука гуляет по темным волосам. Мягкие, как трава под коленками. — Очень бы хотелось. — Тогда отправляйся в теплый сон, — Феликс пел чарующе, словно заставлял ловить фантазии, чтобы больше никогда не проснуться в такой нудной, серой жизни. Проникал внутрь, заполняя весь мозг волшебством. Вся жизнь (а точнее, только одна десятая ее часть) Хенджина — действительно словно сон. Потому что мальчик обожает мечтать. Потому что мальчик еще не любил никого так сильно, как Феликса и свою новую семью. Хенджин почти никогда не плакал. С момента, как стал счастливым. С момента, как помнит хоть что-то. Потому что слишком мало секунд отдали ему в подарок, чтобы попусту выкидывать их. Хенджин не знал ничего, но узнал слишком много. Волосами окунулся в тьму, а сердцем — в любовь. Не знал обид, кошмаров и горечи. Забыл обо всем и, наверное, скоро забудет о себе. Феликс поглощает — вытягивает по нитке. Стремительно, незаметно, но очень эффективно. Феликс затмевает и невесомо кидает звезды в глазницы. С ним каждая секунда становится минутой, час — днем, а неделя — годом. Но спать хотелось всегда. Просто не всегда мозг мог обращать на это внимание. Точнее мог — но не хотел. Потому что Феликс требовательный. И привередливый. Колдует, приглушает боль, забирая ресурсы у здоровых мест в сознании. Залечивает, усугубляя. Придает смысл жизни, стремительно разрушая. Заполняет счастьем сознание, съедая его заживо. Не дает пожить в реальности. Отдает собственную радость, забирая цену вдвойне. Он не злой — он просто существует. Почти. Они устраивали тысячи пикников, тысячи праздников по поводу и без. Чувствовали счастье, пока ели такую невесомую еду. Пока катались на качеле и рассказывали небылицы. Хенджин всеми отделами мозга обожал наедаться сладким до вязкой, надоедливой боли в желудке. Только он не знал, что желудок болит, не из-за глюкозного песка, а потому, что слишком пыльно от пустоты. Мальчики рисовали мечты. Хван много раз пытался запечатлеть Феликса. Но ни в памяти, ни на бумаге, Феликс не хотел проявляться. Он чересчур заполнил себя же звездной пылью. Бездумные секунды детства слишком волшебны. Но время подгоняло. Ведь оно выгнало луну. Хенджин встретился с привычными лучами, в родной и такой уже надоевшей для себя комнате. На потолке и стенах море заполненных бумаг, а всевозможные светильники — рабочие, или уже давно искореженные, навсегда поселились на всех поверхностях помещения. Лучи прорезались в глаза, выколупывая оттуда цветы. Хенджин всегда долго просыпался. Ведь утро всю жизнь одинаковое. Кроме сегодняшнего. Почему-то в желудке опять затянуло. Боль невыносимо вытанцевала своеобразную букву «о», вызывая резкое желание положить туда ладонь. Захотелось выковырять все свои органы, пропихивая через рот. А ведь в миг все вокруг стало слишком отчетливое. Будто в зрение прибавилось резкости — пыль испарилась, бесконечное чувство эйфории съелось, как и светлячки. Хван мог и не заметить разницу, если бы не невероятно ощутимая пустота. Везде. Даже там, где находилось все. Ведь вдруг стало понятно, что нет ничего. Хотелось съёжиться клубочком, замаскироваться и заснуть. И это все лишь в одну секунду. Хенджин и правда давно не плакал. Уже и позабыл это ощущение бумажного кубла, что все время переворачивалось в животе. Но комок слез решил распуститься именно сейчас. Хенджин жил детством. Хенджин жил мечтами. Слишком загипнотизировался. Носки с красными домиками помелькали по ступеням, чтобы выбежать во двор. К своей семье, небу и играм. К своему бездумному лечению одиночества. Вновь убежать. Замкнуться и срастись с волшебной реальностью, ища спасение. Чтобы вылечиться. К сожалению, лишь на время. Но в один момент все стремительно быстро ударило мальчику в голову. А ведь, казалось, это обычное майское утро. Но семьи больше нет совсем. Небо свалилось, наполняясь мглой и испарилось. Больше нет ничего. Никого. Больше нет счастья. Больше нет легкости и крыльев. Больше нет карамели за щеками. Больше нет Феликса. Из-за слишком счастливых пыльных секунд, мозг полностью выбил важные детали с головы. Плата вдвойне, неизбежно настигнет. И походу, Феликс решил. Детство когда-нибудь должно закончиться. Хенджин мигом потерял все. Свои иллюзии, свою реальность, свою вселенную. Сухие, черные волосы сразу стали чувствоваться на пальцах. Хотя еще вчера, они казались очень мягкими. Даже желудок, ощущался пустым, а ребра острыми, что странно, ведь Хенджин очень много ел. По крайней мере, ему так казалось. Во дворе много игрушек. Куклы: мальчики, девочки с косичками, маленькие качели для них, большой домик, пластиковые торты и сладости. Ленты и маленькие браслеты. Могущественный дуб скукожился в маленький клен. Как будто Хенджин в миг стал в сотню раз больше. А ведь он просто стал взрослее. Подбежал пес. Ёнбок. Хенджин будто и забыл про его существование. Забыл про все. И свое имя в том числе. Потому что в голове только — «Феликс». В голове было слишком хорошо. Забыл, что такое соленость слез и что такое реальность. Хенджин не готов, но время его не слушает. Время выгнало детство. Время выгнало Феликса. А Феликс по бездумной просьбе забрал и съел сознание Хенджина. Хван просил о лечении, чтобы разрушить себя самого. Но мальчик не готов взрослеть. Слишком рано для него. Фантазии невероятно быстро растворились с пылью в воздухе. А ведь Хенджин давно не ребенок, на самом деле.