***
Несколько часов спустя Алана возвращается, чтобы повидаться с ним. Уилл не уверен, зачем. Возможно, от скуки. Сейчас у него есть лишь относительное убеждение в том, что она делает это не из чувства вины. – Мэйсон говорит, что ты спал с ним. Спишь с ним, будет корректней, полагаю, – произносит Алана, и Уилл фыркает в ответ. – Мэйсон говорит, что ты спишь с его сестрой. Мэйсон много чего говорит. Девушка постукивает своей тростью по полу и тяжело опускается за обеденный стол. Ей неведомо, что она выбрала именно то место, которое всего несколько часов назад предназначалось Ганнибалу, тем не менее от этого у Уилла все равно щемит в груди. – Я сплю с его сестрой. Хоть Мэйсон об этом вовсе и не догадывается. Я прекрасно понимаю, что это именно ты копался в наших головах, Уилл. Я тебя знаю, ну, или вроде того. Алана стала... не то чтобы другой. Отдаленной. Властной. Блестящей, и больше не боящейся это демонстрировать. Яркий острый ум, облаченный в идеальный костюм, с ярким, острым на язык ртом в тон. Сталь в кожаной перчатке. Алмазная твердь под шелком. Другое имя, как приятное вино, вертится у него на кончике языка. (Есть предположение, просто предположение, что у Уилла действительно есть любимый типаж. Был. Ибо о ком еще он думал, кроме него, все эти годы?) – Ты изменилась, – лжет Грэм, просто потому что знает, что эти слова заставят исказиться ее прекрасное лицо; и оно искажается. Но факт остается фактом: она не изменилась, но Переродилась. Сломала собственный позвоночник и расцвела заново, еще один добрый доктор с капканом вместо разума. – Вообще-то, я напоминаю мне тебя. Именно так выглядит живучесть. Добровольно переступить порог Мэйсона Верджера. – Нет, – отвечает Уилл односложно. – Ты напоминаешь мне его. Ему не нужно уточнять, кого именно. Они оба понимают, что речь не о потомке Верджеров. – Это не такой уж и комплимент, как тебе может казаться. – Кто сказал, что я считаю это комплиментом? – возражает Уилл, но Алана улыбается. – Я же сказала, что знаю тебя, Уилл, и это правда. Веришь или нет, но я почти надеюсь, что ты с ним спишь, это придало бы вашим отношениям хоть немного нормальности. Ну, хоть мне удалось выбрать хорошего Верджера, слава тебе Господи. – Он убьет вас всех, если вы позволите Мэйсону срезать мое лицо, – говорит Уилл, и девушка снова расплывается в улыбке. – Да, я знаю. Мы на это рассчитываем. По большей части. – Ганнибал ничего не делает наполовину, – не унимается Грэм, и одно только произнесение его имени вслух ощущается, как физическое освобождение. Алана понимающе фыркает и говорит: – Ты либо умрешь, либо нет, Уилл. Одно из двух. Честно?! Мужчины! Всегда думают, что только у них одних могут быть чертовы планы. 5. – Я принял решение, – произносит Уилл, прислушиваясь к дыханию Чийо. – Если ты убьешь его, я убью тебя, – говорит она, и Грэм протестующе шикает на нее. Он заперся в туалете на заправке, времени в обрез, прежде чем Джек придет проверить, куда он запропастился. У него остаются считанные минуты. – Я хочу сделать как раз наоборот. Я знаю, что ты в пределах трех штатов. Ты в курсе всего имущества Ганнибала. Мне нужна лодка, та, что у утеса. Чийо с подозрением хмыкает и отвечает: – Я ничего не подтверждаю по незащищенной телефонной линии, Уилл Грэм. (И почему только Лектерам удается произносить его имя таким нарочито издевательским тоном?) – Чийо. Пожалуйста. Я прошу тебя о помощи. Если ты этого не сделаешь, мы погибнем оба. – Если ты убьешь его, я убью тебя, – повторяет она и вешает трубку.***
– Тебе следовало попросить меня убить твоего брата, – говорит Уилл, на что Марго закатывает глаза. Он не совсем понимает, почему Марго и Алана приходят к нему по одиночке, но подозревает, что это делается для того, чтобы помешать ему подчерпнуть больше подсказок к их плану из динамики их отношений, как пары – что умно, хоть и раздражает. Он все еще сомневается в их заверениях о том, что ему удастся избежать увечий, однако Мэйсон и раньше недооценивал Ганнибала и, по всей видимости, достаточно высокомерен, чтобы допустить эту ошибку вновь. Психопаты – за редким исключением – могут быть чрезвычайно предсказуемыми в пределах некоторых характерных повадок. – Убийство тобой моего брата принесло бы пользу в том лишь случае, если бы сначала ты его трахнул, – отвечает девушка, поражая своей откровенностью Уилла настолько, что тот непроизвольно смеется. – Могла бы просто попросить. С момента нашей самой первой встречи, Мэйсон только и занимался тем, что приставал ко мне. Марго вздрагивает; Уилл думает, что она пытается подавить смешок. – Ты не совсем в его вкусе. – Он разглядел во мне нечто надломленное. Это, плюс-минус, определенно в его вкусе. Я мог бы дать ему желаемое, а после – взять желаемое мной. Будучи в эмиграции, я выучил полезный урок: насилие – не единственно доступная мне форма влияния. – Хм-м-м... Понимаю, о чем ты. Алана сказала, что Ганнибал... одержим тобой. Уилл не улавливает этой внезапной перемены темы разговора, а потом до него вдруг доходит, и он вздыхает. – Я имею в виду не только секс, Марго. Ганнибал не хочет заниматься со мной сексом, он хочет совершать со мной убийства. Это совсем разные вещи. – Мне кажется, ты прав единственно в том, что Ганнибал не хочет заниматься с тобой лишь сексом. Спасибо за предложение трахнуть Мэйсона, но не стоит, у нас есть план. И у меня нет уверенности, что, если ты соблазнишь моего брата, Ганнибал будет в состоянии его исполнить, а мне бы не хотелось стать свидетельницей того, как он выходит из себя. – Я не предлагаю соблазнять его сейчас, – заявляет Уилл, тем самым вызывая на лице Марго улыбку. (Это приподнятый уголок ее рта, резкое, осознанное и слишком знакомое движение. Она, как зеркало, совсем непохожее на Ганнибала, но все же зеркало.) – Нет. Я полагаю, что сейчас ты не чувствуешь себя на это способным, – говорит она, а Уилл закрывает глаза и дышит, дышит, дышит, потому что к черту этот особняк, к черту Верджеров, она права. 1. Это ранит, видеть Ганнибала Лектера за решеткой. Этого Уилл не ожидал. Хотя должен был, и он знает это, потому что теперь он прекрасно знает самого себя, точно знает, что чувствует к Ганнибалу Лектеру, за решеткой и вне ее. Знает, что нельзя позволять его сердцу одержать верх над его разумом, и в то же время нельзя полагаться на его разум, который строит... планы. Козни. Принимает решения. Что-то неприятно сжимается в груди Уилла, и он не в силах это остановить. Он слишком часто испытывал подобные ощущения рядом с проклятым Ганнибалом Лектером прежде. – Алана слушает все мои разговоры с посетителями, – говорит Ганнибал, его беспощадный рот искривляется в точности, как помнит Уилл. Такие рты бывают только у аристократов. – Ну разумеется, – отвечает Уилл, и рот Ганнибала искривляется снова. – Помнишь ту ночь, когда мы пили бренди, и я читал тебе из Гете? Ты спал в моей постели, а я навещал пациента, что оказался в отделении интенсивной терапии. Я часто думаю о той ночи. «Ну еще бы!», – восклицает про себя Уилл, ведь между строк в словах Ганнибала таится все, чего Алане не следовало бы слышать: признание, поздней ночью, порывов, что он не в силах точно описать и обозначить. Ганнибал уловил, что он имел в виду, сокрытое, как кожа под кожей, под призрачной, как паутина, завесой, столь тонкой, что Уилл не мог сдержать слетавших с его губ слов. (– Это удивляет тебя, обнаружить подобные вожделения в столь зрелом возрасте? – спросил тогда Ганнибал, на что Уилл попытался безразлично пожать плечами. Его кожа покрылась мурашками от наготы признания того, что, как он надеялся, исчезнет, если ему удастся похоронить это внутри себя, накрепко запереть. Об этом ему было известно лучше других. И без того у него имелось достаточно желаний, иметь которые ему не следовало бы, так же равнозначно крепко запертых. – Это... объект моих вожделений беспокоит меня, – ответил Уилл, замечая, как Ганнибал плетет коварную паутину, запускает пальцы в открытые раны, стоя перед прутьями собственной клетки Уилла и упиваясь происходящим. Однако Уилл никогда прежде не видел Лектера таким чертовски самодовольным. – И что ты при этом чувствуешь? – спросил Ганнибал, ухмыляясь заученному ритуалу, и Уиллу хотелось тогда убить его, жутко хотелось. Вот только...) – Не помню, – отвечает Уилл, просто ради собственного удовольствия, и наблюдает за тем, как подергиваются губы Ганнибала. – Как скажешь, – возражает Лектер, обращая свой хищный взгляд к камерам видеонаблюдения. – Уговор был, что ты поможешь мне с Зубной Феей, – напоминает Уилл, пересекая комнату, просто чтобы посмотреть за тем, как Ганнибал отзеркалит его движения, словно акула. Лектер наблюдает за ним с преданным, целеустремленным терпением, и несмотря на то, что, по правде сказать, Уилл никогда и не забывал, каково это, ощущать подобный взгляд на себе, снова находиться в эпицентре происходящего было ошеломляющим. Если бы Ганнибалу вздумалось повторять каждую мысль, пришедшую ему в голову, он бы попросил добавки. Он попросил бы критики. Приблизившись к стеклу, он дотрагивается до него пальцем и оставляет отпечаток. Зрачки Ганнибала расширяются, как будто в замедленной съемке, как будто... Уиллу нужно выбираться из этой гребаной комнаты. Ему нужно... – Я сказал тебе тогда, что «Фауст» Марло мне понравился больше, – шепчет Уилл, достаточно тихо для того, чтобы микрофон в камере не смог разобрать его слова, и уходит прочь. 4. – Ты Ахилл или Патрокл? – спрашивает Уилл, и бровь Ганнибала изгибается дугой. Его волосы снова коротко острижены, и он выглядит осунувшимся. Тюрьма никому не к лицу, но особенно не к лицу ему. К слову об особенностях, сегодня Уилл в особенности ненавидит это стекло. Этим утром оно – не более, чем препятствие и поддразнивание, а ему так хочется быть ближе к Ганнибалу, словно вторая кожа, чувствовать стук его сердца, чтобы попытаться отличить в его ответах правду от вымысла. Он нуждается в этом настолько сильно, до тошноты, и это отнюдь не приятное или умиротворяющее чувство. – Тебе, конечно, известно, что ответ на этот вопрос имеет несколько коннотаций, некоторые из которых сексуальные? – Ты сам провел эту аналогию, – говорит Уилл. – Много лет назад и в контексте твоего обмана, по отношению ко мне, – с горечью отвечает Ганнибал, и Уилл впервые слышит этот оттенок в его голосе. – Я допускал, что я – Патрокл, но он был старше, разве нет? Ахилл был сотворен и тронут богом, именно в этом ты нашел отголоски меня. Ахиллесова пята моей эмпатии. – Оружие, которое я заставил тебя отточить, – говорит Ганнибал и делает вдох, его ноздри едва заметно раздуваются. – Ахилл пожелал смерти всем грекам, дабы они с Патроклом завоевали Трою вдвоем, – произносит Уилл, и Ганнибал прижимается ладонью к стеклу. – Мои желания ясны и неизменны. Твое желание... – Ты знаешь, чего мне хочется, – резко обрывает его Уилл. – И тем не менее мы здесь, снова заняты беседой. – Я здесь не для того, чтобы наслаждаться твоей компанией, – выплевывает Уилл, но это звучит неубедительно даже для его собственных ушей. – Когда ты собираешься признать, что нам суждено вести беседу, которая никогда не закончится? – спрашивает Ганнибал. – Не сегодня, – шепчет Уилл в ответ, игнорируя внутренний голос, твердящий ему, что это и так признание само по себе. 9. – У меня есть для тебя сюрприз, но я не уверен, что он приятный, – оповещает голос Уилла, и когда Ганнибал проходит на кухню, то немедленно понимает, почему. Кровь на мраморных столешницах, на кафельном полу, размазана по плите, по стенам и двери, ведущей в сад. Она засыхает в волосах Уилла, на его руках, коркой запекается вокруг его рта. Нож, что он использовал, торчит воткнутый в шею мужчины, а то, что от него самого осталось, распластано на полу, и судя по глубоким ранам на его шее, нож – не первое оружие, к которому обратился Уилл. – Мне пришлось, – говорит он, едва ли звуча виновато. Можно различить кровь даже на его зубах, и Ганнибал ощущает прилив гордости и приязни, и желания, настолько сильный, что может стать его погибелью. Уилл по-прежнему сидит на полу, судорожно запускает пятерню в собственные волосы, и Ганнибал хватает его за плечи и тянет вверх, жадно прижимая лицо Уилла к своей шее. – Он знал... – Кто мы такие? Нет. Ничего такого. Можешь не волноваться. Он был шантажистом. Хотел денег или причинить неудобства, и мне кажется, что чинить неудобства ему нравилось не меньше, чем вымогать деньги. – Шантаж? Но не за то, что раскрыл наши личности? Уилл отклоняется назад, осторожно заглядывает Ганнибалу в глаза. – Мне не очень хочется повторять тебе его слова. Тебе лишь захочется убить его снова, а я лишил тебя конкретно этого удовольствия. – Ах, – произносит Ганнибал в момент, когда к нему приходит осознание, и даже под размазанными внутренностями убитого мужчины на щеках Уилла можно различить загоревшийся румянец. – Он назвал меня пидором. Сказал, что знает, как насолить таким, как мы. Он намеренно пришел, когда тебя не было. Думал, что я слабее. Сказал, что те, кого трахают, обычно слабаки. – Тем легче его обмануть. Зато теперь мы сможем съесть его на ужин. Уилл ухмыляется, дикий, пропитанный кровью, прекрасный, как врата Ада. – Я убил его своими зубами и голыми руками, а потом убил его снова, чтобы убедиться, что до него дошло. Показать, как он ошибался. – Я никогда не любил тебя сильнее, чем в этот конкретный момент, – искренне признается Ганнибал, чем заставляет Уилла рассмеяться. – Лжец, – возражает он, и когда он целует Ганнибала, то будто вдыхает в него Бога. 13. – Это Ваш адвокат, – равнодушно объявляет санитар и вносит телефон в камеру Уилла. Уилл поднимает трубку, прекрасно осознавая, что вот уже полгода у него нет адвоката, и электрические разряды волнами пробегают по его телу. – Завтра, – произносит голос Ганнибала, а после слышится щелчок разъединения телефонной линии, но Уилл знает, как играть в эту игру. – Спасибо, что позвонили, да. Я хотел бы, чтобы Вы подали документы на аппеляцию, – говорит он в пустоту, потому что Ганнибал возвращается за ним, и Ад следует за ним по пятам. 2. – Никто во всем ФБР даже не смотрит на меня, – признается Уилл в тишине сумерек, вечер становится все темнее и темнее, пока они сидят во внушительном кабинете Аланы. – А ты хочешь, чтобы они смотрели? Не похоже на тебя, – говорит девушка, делая глоток из своего бокала. Теперь она пьет виски. Ее губы оставляют красную полоску на ободке бокала, а руками, что она его держит, она убила Мэйсона Верджера. Уилл знает это так же точно, как знает, что этого не делал Ганнибал. Она по-прежнему отстраненная, холодная, властная и осторожная, какой не была раньше. Перемены – негласное название этой игры, однако, Уиллу думается, что из всех них именно Алана вышла победительницей. Свободная миллиардерша с маленьким сыном, в браке с любовью всей ее жизни. Уилл не уверен, что достиг хоть чего-то из этого списка. (Молли. Ему должно бы испытывать чувство вины, но он не испытывает. В любом случае, он не был свободным с тех пор, как повстречал Ганнибала Лектера все эти годы назад.) – Ха! Нет, я не про это. Сплетни, которые они обо мне распускают... нелицеприятны. Но нелицеприятны в другом смысле. Обо мне и Ганнибале. О том, что Джек, должно быть, знал обо мне и Ганнибале и использовал, чтобы заставлять меня делать всякое. – Ах! – только и восклицает Алана. – Ты и сама обвиняла меня в подобном, – говорит Уилл, на что девушка ухмыляется. – Да, но мне казалось, я делала это с гораздо меньшим осуждением. Ты же должен понимать, что единственное, что может объяснить твое поведение – это то, что ты был влюблен в него. И, кстати говоря, я использую прошедшее время вопреки собственным соображениям. – Я натурал, – немедленно парирует Уилл. И на мгновение Алана выглядит почти доброй. Призрак женщины, которой больше нет. Женщины, которая была его подругой. – Я тоже была. Ну, или думала, что была. Или я всегда была осведомлена о некоторых вещах. Называла их своими «теориями». Я не беспокоилась о них, по крайней мере, не так, как ты, они просто не казались мне чем-то достаточно важным. До тех пор, пока я не встретила Марго, и она не придала им значение, став самым значимым для меня человеком. Почему это нелицеприятно, что люди думают, что ты спал с Ганнибалом? – Потому что это неправда, – отвечает Уилл. – И чем это хуже, чем люди, верящие в то, что вы совершали с ним ритуальные людоедские убийства? – Тем, что... тем, что мы оба с тобой знаем: вероятность того, что я совершаю ритуальные убийства вместе с Ганнибалом, имеет все шансы на то, чтобы на самом деле происходить. И я буду отрицать каждое свое слово, если ты вдруг решишь кому-нибудь это передать, Алана. – Мне кажется, у тебя немного смещена система координат, – говорит девушка, и Уилл пожимает плечами. – Я предпочел бы быть презираемым за то, что разлагается внутри меня, как гниль, а не за проецируемый образ, которым я не являюсь, – заключает Уилл, на что Алана испускает вздох. – Вообще-то быть бисексуальным менее ужасно, чем быть серийным убийцей, Уилл. И кстати, я не уверена, что это взаимоисключающие понятия. На самом деле любовь – единственное оправдание для того, чтобы связаться с кем-то вроде Ганнибала. Просто подкидываю тебе пищу для размышлений. Считай это моим единственным и последним профессиональным советом. – Я не влюблен в Ганнибала Лектера, – настаивает Уилл, и если он повторит это достаточное количество раз, может быть, наступит момент, когда кто-нибудь ему поверит.***
– Будет больно, – предупреждает Мэйсон, подъезжая вплотную и обжигая лицо Уилла своим дыханием. – Обещания, обещания... – передергивает Уилл, и это стоит того; в глазах Мэйсона вспыхивают огоньки ярости. – На твоем месте, я бы помолился, – выплевывает Мэйсон, и Уилл держит рот на замке и не раскрывает свои карты, но он уж точно не не молится. Он доверяет. Так, наверное, это можно назвать. Он заключил сделку не с Богом, а с Дьяволом, а Дьявол всегда приходит, чтобы забрать должок. На это, если ни на что другое, Уилл Грэм уж точно может рассчитывать в этой жизни. (И в следующей. И в следующей. И в...) 8. Их домик расположен на побережье. Уилл, кажется, никогда не привыкнет видеть Ганнибала при таком ярком солнечном свете. Он соткан из теней и осколков разбитого стекла. Уилл загорает в считанные минуты, и Ганнибал говорит, что у него «привлекательный медный оттенок», и по какой-то причине это не звучит пошло. Уилл подозревает, что именно это и называется удовольствием. (Выздоровление было медленным и неприятным, но Чийо покинула их вот уже несколько месяцев назад, вернувшись на свой путь созидания. Она такая же Лектер, как Ганнибал или Миша, и у нее есть собственные мотивы, и ее отвращение ко всем мужчинам, кроме своего брата, в этот раз было громко, как бьющий в набат колокол, хоть она и старалась терпеть Уилла, как могла, он знает. Он не уверен, увидят ли они ее когда-нибудь снова, но что бы Ганнибал ей ни задолжал, этот долг пока не может считаться погашенным. Они исцелились в Мексике, и исцеление было практически невыносимо в своей интимности. Уилл спал на односпальной кровати рядом с кроватью Ганнибала и видел каждый сантиметр его тела, обнаженного от бинтов, окровавленного, изрезанного и настоящего. Они не могли соприкоснуться даже на секунду без того, чтобы это не причинило боли, но Уиллу так отчаянно этого хотелось.) Они провели в доме пять дней, когда Ганнибал оповестил: – Мы в списке самых разыскиваемых преступников по версии ФБР. Приношу извинения за столь драматичное объявление, но здесь довольно сложно получить доступ к интернету, и мне представилось, что лучше поставить тебя в известность. – Господи, – Уилл глядит через плечо Ганнибала на экран его планшета. – Это ужасная фотография со мной. С моего значка ФБР. Они сами себе стреляют в ногу, никто не узнает меня по ней. – Однако моя фотография отличная. Я поистине предполагал, что они сделают вывод, что мы мертвы. – Полагаю, тогда Молли действительно придется развестись со мной. Ты сбежал с женатым мужчиной. – Разве? – «Разве», что? – Я сбежал с женатым мужчиной, – спокойно отвечает Ганнибал. – Я... мне не следует строить гипотез, – растерянно говорит Уилл, на что Ганнибал ухмыляется. – О, пожалуйста, продолжай. Уилл нервно сглатывает и понимает, что если ему повезет, то это будет последний раз, когда ему придется не глядя прыгать со скалы. – Мы с Молли занимались сексом всего несколько раз. Не думаю, что она возражала, в реальности друг был ей нужнее, чем муж. Это было... трудно для меня. Я думал о тебе беспрестанно. Единственный раз, когда мне действительно этого хотелось, был когда Джек позвал меня обратно, а она была в сотнях километров от меня, и мы не... Это произошло с первого взгляда, мне кажется. Или со второго. Ты в машине скорой помощи, а после, когда я узнал, кто ты. Это съедало меня изнутри. Боже, я так много говорю, это совсем не то, что я хотел сказать. – Я желал тебя всегда, если ты об этом хотел спросить, – говорит Ганнибал, прижимая большой палец к виску Уилла. – Я не был даже уверен, что у тебя существуют сексуальные порывы, – признается Уилл, чем вызывает на лице Ганнибала улыбку. – Я предпочитаю мужчин, но с юности, признаюсь, редко преследовал людей лишь для искреннего удовлетворения сексуальных потребностей. Это кажется мне... – Ниже твоего достоинства, – заканчивает за него Уилл. – Да. Но ты не унижаешь мое достоинство. Могу ли я поцеловать тебя, не причинив при этом боли? Большой палец Ганнибала переместился к шраму, затянувшемуся на лице Уилла. Он скорее розоватый, чем красный, но заживет плотным и бледным, ярким, как кричащая окраска ядовитого животного, предупреждающая об опасности. – Мне будет больно, но я хочу, чтобы ты все равно сделал это, хочу, чтобы ты сделал все, что только сможешь представить, – отвечает Уилл. И Ганнибал делает, Ганнибал делает это снова и снова, притягивая Уилла к себе на колени, а потом – прижимая его к стене в их спальне, протискивая бедро между его ног. И когда Уилл кончает от поцелуев, как первокурсник, и чувствует дрожь в плечах Ганнибала оттого, что тот держит его на весу, чувствует, как он старательно сдерживается, несмотря на свой твердый член, упирающийся в бедро Уилла, он думает: «О, да-а, женатый мужчина», – и впервые все эти чувства не похожи на то, что ему требуется скрывать. 10. Луизиана липко-знойная, жаркая, как в детстве Уилла, горячая, как свежая кровь. Это был риск, но риск того стоил, и во рту у Уилла привкус меди и одеколона, который он слизал с кожи Ганнибала этим утром, и еды из придорожной закусочной, в которой они ужинали по прибытии, и которую Ганнибал едва ли согласился есть, а Уилл – просто обожал. Эта поездка – подарок для него, и он был благодарен. – Отойди от окна, – говорит Ганнибал. Уилл бросает на него взгляд, а потом переводит его на человека, привязанного к стулу посреди их дешевого номера мотеля. О, эти вещи, которые тебе подвластны, в номере дерьмового мотеля Луизианы, когда у тебя имеется бумажник, полный наличных, и местный акцент. – Тебе не поможет, если кто-нибудь меня засечет, – говорит Уилл, и Ганнибал смотрит на него с нежностью. Возвращение к своему привычному акценту, который он очень старался изменить, – это ответный подарок Ганнибалу, и Уилл чрезвычайно наслаждается тем, как это заставляет зрачки Ганнибала расширяться. Подарок, преподнесенный ему Ганнибалом, драгоценный и высвобождающий, и он намерен отплатить Лектеру хорошим трахом, после того, как этот человек станет мясом. (– Мой мужчина говорит, что тебе нравится убивать педиков, – сказал Уилл, и ухмылка прорезала его лицо, словно лезвие. – Да пошел ты, хуесос! – сказал новейший и тупейший серийный убийца Луизианы, и это был конец.) – Это поможет мне, если сраный коп, пасущийся у меня на хвосте последние шесть дней, тебя засечет, – злобно выплевывает человек, и Уилл без раздумий встречается взглядом с Ганнибалом. – Ошибаешься, – говорит он, вонзая нож в шею мужчины, и когда он скользит им вдоль, образуя красную дугу, дверь начинает трястись... 14. – Я люблю тебя, – признается Уилл, и это правда, это было правдой все это время, это было правдой всегда. Это так же истинно, как истинна гравитация, и квантовая механика, и течение времени. Это так же истинно, как шрам на его щеке и на его животе, истинно, как пулевое отверстие, пробитое в животе Ганнибала, и как порезы на его запястьях. Истинно, как Бетховен и Бизе, истинно, как Гомер и Гораций. Истинно, как жизнь и смерть, и смерть, и смерть. – Спасибо, что сказал, – вежливо отвечает Ганнибал, и Уилл смеется. – Спасибо, что поблагодарил меня за то, что я наконец перестал быть ссыкуном и сказал то, что ты и без того знаешь. – Такими словами я бы не выражался, – чопорно замечает Ганнибал, на что Уилл снова смеется. – Но я действительно люблю тебя. Я влюблен в тебя. Болезненно. Сверх брака и вне пределов этой жизни, и за границами вечности. – Но брак по-прежнему остается по своему правдивым. Слияние. У Ганнибала озорное выражение лица, но Уилл уже достаточно хорошо его знает, чтобы понять, что он, вероятно, хоть немного серьезен. – Ты для меня – все, – говорит Уилл, и эту фразу до него произносило так много людей, вероятно, миллионы, но он убежден, что никто до этого не вкладывал в нее такой смысл. Ни один из них. – Я бы убил каждого агента ФБР в Америке, чтобы вернуть тебя, – признает Ганнибал. Уилл берет его за руку и целует его пальцы, заключает лицо Ганнибала в свои ладони, проводит пальцем по его выразительной скуле. – Я думал о Гонконге, на некоторое время. Потом – любая страна, где, кем бы мы ни были к тому моменту, мы сможем пожениться, – говорит он, и разве это считается предложением, когда тебе не требуется даже спрашивать? 12. – Я заставлю тебя говорить, даже если это окажется последним, что я сделаю на этой проклятой земле! – восклицает Джек Кроуфорд. В клетке Уилл не более терпелив, чем прежде, с перевязанным животом и коротко подстриженными ногтями, и с угрозами о маске на лицо, беспрестанно витающими в воздухе, но он жив, а остальное – всего лишь вопрос времени. Джек выглядит неизменившимся, лишь волосы немного поседели. Это переносит Уилла во времени, к жизни, по которой он не скучает, за исключением разве что собак. Ему жаль Джека, умеренно, потому что потеря Беллы, должно быть, сейчас так сильно давит на него, но это перевешивается другими чувствами. По большей части яростью с оттенком раздражения. – Мой разум теперь принадлежит мне и только мне, – говорит Уилл, глядя в недоверчиво сузившиеся глаза Джека. – Вещи, в которых тебя приняли... не похожи на те, в которых я когда-либо видел тебя раньше. Дизайнерские. Пальто от Burberry, очки за семь сотен долларов, ботинки из крокодиловой кожи. Смею предположить, что ты не тот, кто выбирал эти вещи? – Твои предположения ошибочны, – отвечает Уилл, и Джек вздыхает. – То, что мы его пока не нашли, ничего не значит. Мы поймали тебя, и до него доберемся. – О чем ты хочешь меня спросить? Джек скрещивает руки на груди, ничуть не сбитый с толку внезапной переменой в ходе разговора. Не то чтобы это хоть когда-нибудь сбивало его с толку, эта способность – один из его главных талантов, однако Уилл давно не видел, как он применяет ее в действии. Это полезно, не забывать, что человек, преследующий их, именно такой умный, каким кажется. – Ты прекрасно знаешь, о чем я хочу тебя спросить, – огрызается Кроуфорд, и Уилл смеется. – Он – вклинившаяся вторая половина моей души. Он мертв, погиб в перестрелке, в которую я попал. Ты не можешь заставить меня делать что-то против моей воли, кроме очевидного. Что-нибудь из этого тебе помогло? – Я знаю, что он не мертв, – отвечает Джек, на что Уилл наклоняет голову вбок. – Ничего такого ты знать не можешь. – Я знаю, что если б он был мертв, ты был бы гораздо менее, блять, собран. – О, тебе не понравится вид меня, менее собранного, – кокетливо парирует Уилл, и Джек снова вздыхает, на этот раз тяжелее. – Да, я слышал все о том, что, по мнению Интерпола, вы сделали на Кубе. Если ты скажешь мне, где он, я, возможно, смогу помочь тебе избежать смертной казни в Луизиане. «Преступление было совершено особо тяжким, жестоким или зверским способом». Этого будет достаточно, чтобы воткнуть иглу тебе в руку. Также там есть пункт о «ритуальных деяниях». Звучит знакомо? – Мне больше не страшно, Джек, – отвечает Уилл, медленно проговаривая каждое слово для пущего эффекта. Глаза Кроуфорда становятся пустыми. – Если ты не хочешь разговаривать со мной, я пришлю кого-нибудь другого. Ты утонешь в шуме и толпе. Я буду продолжать присылать их и присылать, задавать тебе тупые вопросы, заносчиво с тобой разговаривать, и я сломаю тебя, Уилл. Я тебе обещаю. Теперь у тебя целая вереница диагнозов, они будут относиться к тебе, как к идиоту, и ты не сможешь этого вынести, – грозится Джек, но Уилл лишь пожимает плечами. – Мне насрать, – говорит он, наслаждаясь грубостью своих слов, анатомическими образами, тем, как лицо Джека выглядит разочарованным, но неудивленным. – Копы в Новом Орлеане, все они спрашивали меня, трахаешь ли ты его, – заявляет Кроуфорд, и несмотря на то, что Уилл знает еще с Академии, что подобная внезапная смена темы – классический прием Джека, это все равно немного сбивает его с толку. Джек дает тишине повиснуть, пытаясь зарыться в ту неуверенность, которую, как ему кажется, он держит на крючке. Уилл полон решимости не позволить ему этого. – Можешь передать им, что наоборот. А еще ты можешь перестать пытаться антагонизировать меня этой линией допроса, это могло бы сработать много лет назад, если сработало бы вообще. На лице Джека не дрогнул ни один мускул. – Это еще не конец, – заявляет он, и не то чтобы он не прав, но... 7. – Я люблю тебя, – признается Ганнибал на ухо Уиллу, так же интимно, как кровь стекающая вниз по его лицу, и в два раза теплее. И Уилл знает, что это никогда не могло быть ошибкой. А потом они падают в воду. 15. – Пообещай мне, – просит Уилл. Ганнибал толкает его на спину, целует его шею и грудь, и тыльную сторону его запястий. – Я был бы признателен за некоторую конкретность, Уилл. Они провели в постели полдня, страдая от жары, ошеломляющей даже для летнего Буэнос-Айреса. Собаки спят внизу, свернувшись клубочками около дорогостоящих вентиляторов. Стены их спальни окрашены в глубокий синий, выбранный в дань их воспоминаниям о падении и волнах, кондиционер работает на полную мощность, чтобы они могли выносить прикосновения друг друга. Руки Ганнибала большие и бережные, и он уже трахнул Уилла дважды, Уилл стонет в простыни и прижимает Ганнибала ближе, словно пытаясь затащить его себе под кожу, и он весь липкий, потный от лихорадки, которая, как ему кажется, никогда не закончится. – Если они... если они найдут нас, и не будет спасения. Если мы больше никогда не сможем быть вместе. Они могут решиться на внесудебное разбирательство и пустят пулю тебе в голову, но не мне. Пообещай, что убьешь меня. Пообещай, что мы умрем вместе. – Ты – мне, я – тебе, – отвечает Ганнибал, порочный и гордый собой, и разгневанный, и прекрасный. Уилл втягивает его в поцелуй, который обжигает его рот. – Нет, и вот почему... я... я, возможно, могу убить себя. Но я не могу убить тебя. Больше не могу себе даже этого представить, за пределами абстрактного. – Однажды ты сказал мне, что представлял себе, как убиваешь меня. Что ты сделал бы это голыми руками. Что изменилось? Уилл кладет руку Ганнибалу на шею, удерживает его неподвижно, ухмыляясь. – Да-а. Знаю, что ты думал об этом. И точно знаю, насколько тебе это понравилось. Но... мы изменили друг друга. Изменился я. И я не могу этого сделать, я... слишком сильно тебя люблю. Мне нужно, чтобы ты сделал это для меня. И это моя однозначная просьба, на случай когда и если это потребуется. – Самоубийство... – Это враг. Да, я знаю. Однако я предпочел бы умереть, чем больше никогда не быть с тобой вместе. И я делаю вывод, что ты чувствуешь то же самое. Ганнибал оборачивает свои пальцы вокруг шеи Уилла, успокаивающе, нежно. Он слегка сжимает их, едва прилагая усилия, и Уилл улыбается ему в ответ. Вот так. – Ты знаешь, что я чувствую. Меня никогда нельзя было уличить в том, что я не был эмоционально прозрачен, когда дело касалось тебя. – Это еще мягко сказано. Ганнибал, пожалуйста. Я прошу тебя, потому что мне это необходимо. Я хочу, чтобы это был ты. Никто не сможет убить меня, кроме тебя. – Сочту за честь, – соглашается Лектер срывающимся голосом и зарывается пальцами в волосы Уилла. И Уилл Грэм, он умрет от этих рук, единственных рук, которые когда-либо разрушили его и переделали заново, рук, что выудили его из океана, вытаскивали пули из его плоти и протягивали швы сквозь его тело, а еще, вытянули правду из его рта и души, и заставили его разглядеть себя таким, каким он являлся, и это, как ему думается, и есть его определение... ...что ж. Вы и сами знаете, что это такое, по его мнению, и теперь все остальные знают тоже.***
Уилл наполовину очнулся, то приходя в сознание, то теряя его, и ему кажется, будто вода заполонила его легкие, его глаза, что она льется из его рта. Он открывает глаза, и он в объятиях Ганнибала, измазанных кровью, невесомых, венчальных, и он находит взор Ганнибала, словно компас, который тянет на истинный север. – Я знал, что ты вернешься за мной, – говорит он, и Ганнибал улыбается. И улыбается. И улыбается... И... Сердце Уилла теснится в его груди, и... Начинает биться и останавливается, замирает и возрождается, обнаруживает Уилл и проваливается в беспамятство.