подснежник.

      маркус, с головы до ног укутанный в клетчатый плотный плед, сидел на слегка засыпанной крупными кристаллами снега лавочке, рассеянно наблюдая за ранним восходом солнца. так непривычен был холодный высохший ветер, несший в своих заботливых руках первые лучи мартовского солнца с высокого потолка розовевшего неба прямо к бледному лицу маркуса, любовно покрывая ими открытый лоб, веки с редкими ресницами, аккуратный нос и чуть впавшие за время зимы щеки, осыпанные бледными, настолько, что едва заметны, сезонными веснушками; ветер о ком-то ему напомнил. яркое весеннее солнце слепило, как в первый раз, но отводить глаза всё равно не хотелось, и парень упрямо продолжал наслаждаться утренней красотой рассвета. холодное небо рассекали острые прозрачные облака, и всё оно словно было под тонкой корочкой льда, рвясь наружу, как бурная речная вода, с внезапно вновь всполохнувшей в ней жизнью, после долгой спячки; вокруг плывущего в зенит белеющего солнца плескались оранжевые, розовые – почти алые – и желтые волны среди всей синевы высокого пространства. маркус был благодарен своей фотографической памяти, потому что то, что он видел, он хотел бы запомнить на некоторое время; по крайней мере, до следующей осени, как напоминание о забывшемся. но ослепительная красота высот постепенно рассеивалась, и маркус вдруг понял, что за это время – он не знал были это минуты, на которые он рассчитывал с утра, или час внезапно ставший часами, — он промерз до костей, поэтому решил, что прогулок на сегодня достаточно, и меланхоличное разглядывание пейзажа можно продолжить изнутри дома, обнявшись с теплой кружкой свежего чая в теплом просиженном кресле; приподнявшись, попутно проморгавши глаза от длительного созерцания солнечного диска, и сделав первый шаг одеревеневшими ногами, парень почувствовал что-то под подошвой. он рефлекторно убрал ногу и опустил голову так, словно что-то сказало ему это сделать, и он был в неожиданности от своего же действия; там был цветок. маркус медленно, почти осторожно, темной громоздкой тучей нависая сверху, опустился рядом с хрупким растеньицем, ласково дотрагиваясь до его белесой поникшей макушки, подушечками пальцев легко ведя вдоль зеленого искривленного стебелька, уходящего под пышное одеяло снега с примесью грязной воды и земли; другой рукой подхватив его за свернувшийся беленький бутончик с изредка выглядывавшей из-под лепесточков желтенькой сердцевиной, парень начал невесомыми движениями стряхивать с него грязь, в которую тот был втоптан. маркус бы никогда не подумал, что сможет когда-нибудь в каком-то смысле понять цветок.       «подснежник...» - проносится в голове. – «первый цветок весны»       «весна...» - продолжают литься мысли. – «перерождение. всё живет»       в какой-то момент утверждения начинают походить на безмолвные вопросы.       полностью забыв о созерцании красоты природы, маркус был поглощен мыслями о раздавленном в луже цветке; сначала это было нечто меланхоличное и печальное, как что-то необратимое и расстроившее несомненно всех, не смерть, но что-то с чем определенно стоит смириться; потом злоба, как нежелание мириться или протест, как последний рывок перед финишем, собранный из отчаяния в надежде на чудо – какую-то неясную победу проигравшему; а потом спокойствие, как после опустошения всех резервов, чтобы добиться цели, но когда смирился с поражением, оказалось, что и без той порванной красной ленточки и счастливого возгласа восторженности хорошо. по крайней мере, неплохо. маркус не понял, что за сентиментальный порыв он испытал от каких-то мелочных мыслей о цветочке, но отчаянное внутреннее желание, по ощущениям даже не принадлежащее ему, вдруг овладело им, и он, недолго думая, решил, что это отличный способ провести выходной день. ну или, как говорило его подсознание в тайне от него самого: отличная попытка смыть с себя позорную вину, столько дней, месяцев, может, лет, жившую в нем; почувствовать себя личным героем, поступить хорошо, поступить как человек – исправиться.       глубоко вдохнув сырой резкий воздух, маркус отблагодарил судьбу, что не сильно повредил растеньице, и внезапно для себя самого начал поправлять подснежник, при том же условии, что никогда ничего подобного не то что не делал, даже не видел как это делают другие, ориентируясь лишь на собственную интуицию и предположения: выравнивать стебелек, подпирая тоненькой веточкой, легко обвязав парой ниточек от пледа вокруг; подгребая влажной почвой, убирая снежные комья колючих снежинок, которые могли повредить цветок, слегка полил искристой холодной водой, капающей с крыши дома.       измазанный грязью и талым снегом, мокрый, но внутренне, хоть и со смешанными эмоциями, довольный собой, он поднялся в дом, сбрасывая с себя не менее замаранные плед и обувь. лежа в ванной, в горячей воде, ощущая приходящую простуду и переохлажденные ноги, маркус понимал всю бесполезность сегодня сделанного, но этот подснежник оказался его обещанием данным самому себе – стать человеком.       настоящим. и это как минимум.       потому что он понял, что человек – не количество и прочность костей, мышц и сухожилий; человек – это нечто совсем иное, то, чему его научила жизнь. и еще несколько очень хороших людей-биоников. хотя маркус бы с этим, возможно, поспорил.