США. 2019 год.
Порывистый ветер сбивал с ног, переплетая пряди волос между собой, делая из совершенно уложенных каштановых волос гнездо. Отглаженный брючный костюм мялся, портя солидный внешний вид, выражающий лишь деловые намерения. Я направлялась на день рождения к так горячо любимому племяннику, рождённому ещё девять лет назад. Да, даже на такие праздники я собиралась так, словно иду брать очередное интервью или направляюсь в офис за документацией. Вообще-то, Маркус — славный парень, видящий во мне лишь светлое, — всегда радовался моему приходу, как пришествию фальшивого деда мороза на Новый год. Упакованная в коробку, а после и плотный яркий подарочный пакет, машинка, сделанная под закос «Ferrari», явно обрадует мальца. Хорошая тетя должна распаляться на подарки, верно? Мощеные дорожки Чикаго усыпаны осенне-желтой листвой, что взлетала с огромной силой, гонимая шквалом ветра. Оглядываясь по сторонам, я наблюдала за вполне интересным пейзажем: стеклянные гиганты, сплоченные рядом друг с другом, выглядывали из-за небольших магазинчиков, выстроенных на первой линии; люди кишили тут и там, бегая с одного угла за другой; дети резвились, с разбегу влетая в неглубокие лужи, впоследствии расплескавшиеся близ меня. Жизнь мегаполиса кипела, словно обходя меня стороной. Все мои воспоминания были отданы ему — человеку, научившему меня истинной любви; от неё сгораешь в пепел, превращаясь лишь в чёрную пыль; от неё слепнешь, не видя перед собой ничего, кроме объекта твоего обожания; от неё медленно и верно умираешь на душе. Любовь — яд. А война — боль, даруемая утратой самого родного и до чертиков близкого человека.Бельгия. 1914 год.
Терпкий сладкий аромат парфюма вблизи меня чарует. Сегодня ночью это ложе со мной делил сам мистер Баркли, известный журналист Америки, мирно посапывающий на соседней подушке. Кучка кудрявых ореховых волос выделялась на фоне бледноватой кожи, украшенной множеством родинок, создающих между собой что-то похожее на созвездия. Грудная клетка вздымалась каждый раз, когда он в очередной раз выдыхал, а после вновь шумно набирал воздух в лёгкие. Ресницы прикрывали невероятно яркие и по-своему глубокие серо-голубые глаза. Один лишь его взгляд мог сразить наповал, не давая возможности на реанимацию. Открытое окно на чердаке и вовсе не помогало справиться с нахлынувшей духотой, вдруг появившейся после того, как я поймала себя на мысли, что любуюсь Лоуренсом. Но, стоило лишь мне вспомнить, что происходило этой ночью, как мое лицо залилось предательским румянцем стеснения, коего я не испытывала почти что пару часов назад. Приглушённый свет мерцающей лампы и ритмика наших тел. Переплетение сгорающих от желания языков, слияние в опьяняющем поцелуе, и шальные руки, блуждающие по телам друг друга. Прикусив нижнюю губу, я, словно кошка, приблизилась к Лоуренсу, выжидающему меня на кровати, уже изрядно расшатанной нами. Мятое постельное белье вовсе не привлекало наше внимание, пока мы были заняты друг другом. Я провалилась в его объятия, проводя изящными пальцами по торсу, усыпанному множеством родинок, абсолютно точно сводящих меня с ума. Мужчина издал протяжный сладкий стон, нежно хватая меня за лицо и притягивая к себе, лишь на мгновение. Лоуренс нависает надо мной, хищно разглядывая мое разгоряченное тело, скованное то ли от стыда, что я нахожусь полностью обнаженной перед своим коллегой; то ли от стеснения, что закралось в мою голову из-за прошлых отношений. Но с ним я могу быть свободной, открытой, страстной и желанной. Могу утопать в его объятиях; его необычайно неотразимых глазах; его улыбке, вызывающей во мне десятки, сотни, а может и тысячи мурашек, бегающих по моей коже. Атласная сорочка сброшена с моего тела куда-то на пол, но мне плевать. Сейчас меня заботило одно — Лоуренс. Его влажный язык скользит по моему телу, оставляя за собой приятно холодящую дорожку. В это же время, руки ощупывают мою грудь, соски, набухшие от явного наслаждения и вожделения. Я издаю кроткий стон, внезапно вырвавшийся из моих уст. Его же это действие ещё больше заводит, а язык скользит ниже и ниже. Лоуренс оказался у моих бёдер, и я ощутила тёплое дыхание в этом районе. Его бледно-голубые глаза сверкнули в сумраке, с желанием смотря на меня. Сильные мужские руки раздвинули мои бёдра, оставляя невесомые поцелуи по всей длине ног. Шершавая кожа на щеке коснулась моей голени, притираясь рядом. Мужчина ухмыльнулся, наблюдая за тем, как я до крови кусаю губы в абсолютном исступлении и жажде близости с ним. Он прильнул к внутренней стороне моих бёдер, начиная ласкать клитор. Я протяжно простонала, ощутив его язык почти что в себе. Уверенные и аккуратные движения вызывают во мне бурю удовольствия и необычайного тепла, разлившегося внизу живота. Язык приятно щекочет бугорок, отвечающий на ласки брюнета, доводя до неподдельного восторга. — Лоуренс… — я возбуждённо шепчу его имя, прикусывая край подушки, совсем промятой под моей налитой свинцом головой. Тело не слушается, словно находясь в сладком плену хищника, готового разорвать его на части. Но вместо этого лишь доставляет неимоверное наслаждение, пока тот проводит восьмёркой по моему клитору, моментами возвращаясь к половым губам. Я откидываю голову назад, хватаясь все сильнее и сильнее за края простыни. Интенсивные и знающие движения Лоуренса вводят меня будто в транс, от которого я продолжаю стонать, зажимая голову мужчины между своих ног. Меня настигает оргазм, от которого я моментально вскрикиваю ещё громче и закатываю глаза в экстазе, полученном от умелого языка любимого. Довольный, что смог удовлетворить меня, мистер Баркли тянется ко мне, а я, сжав его ореховые волосы, притягиваю в поцелуе, желанном и неописуемо чувственном, отчего мурашки вновь одолевают моим телом. Мужчина скидывает с себя остатки одежды, вновь приближаясь ко мне. Я аккуратно восседаю сверху, на его животе, нетерпеливо спускаясь ниже. Губы мужчины подрагивают в легкой ухмылке, а руки блуждают по моим животу и груди. Он массирует соски, легкими прикосновениями дотрагиваясь до шеи, плеч; ведя линии по талии и очерчивая мой подбородок и скулы. Я трусь промежностью о его эрегированный член, желающий быть осёдланным мной. Лоуренс тихо постанывает, не желая признаваться в слабости, которую испытывает передо мной. Поджимая мужчину под себя, я начинаю уверенно двигаться из стороны в сторону, вверх-вниз, при этом поглядывая на возлюбленного, прикрывшего глаза от исступления и прикусывающего губы прямо как я, до крови. Я выгибаюсь в спине, наращивая темп движений. С наших губ то и дело слетали стоны и вздохи, так приятно ощутимые для ушей, растворяющиеся в ночной тишине. Прохладный ветер с улицы придавал моменту ещё большей интимности, когда Лоуренс взял контроль и, перехватив мою талию руками, оказался сверху. Покрывая мое туловище поцелуями, он зажал мои руки сверху, над головой, наклоняясь к самому лицу. Широко раскинув мои ноги, он постепенно вошёл в меня, не делая резких движений, дабы я привыкла. Я смотрела на Лоуренса и поддавалась диву: «Как такой статный и непостижимый мужчина оказался со мной в одной постели? Чем я смогла покорить его сердце, лишенное любых чувств?». Но ответов не было, в доказательство чувств шли лишь уверенные поступки с его стороны, заставляющие впадать меня в эйфорию, доставляемую одними лишь его прикосновениями и жестами, относящимися ко мне. Он не раз спасал меня из лап немцев, прикрываясь фальшивыми документами и лгав о происхождении; вставал на мою сторону при спорах с друзьями, или же защищал от пьянчуг в барах, желающих провести время в компании молодой красотки. Двигаясь в такт наших тел, он невольно улыбается, когда замечает, как два серебряных алмаза следят за ним. Стимулируя мой клитор пальцами, он нащупывает чувствительные зоны, дарящие моменты блаженства. Я вновь выгибаюсь в спине, хватаясь за спину нависающего надо мной Лоуренса. Притягиваю к себе, завлекаю в скромный поцелуй. Мы вновь смотрим друг на друга, я изредка отвожу глаза, но при этом делю момент близости с ним здесь и сейчас. Я уже не стесняюсь, когда мы почти одновременно достигаем пика наслаждения, оттягиваемого в целях продления беспечного времяпрепровождения. Обжигающее дыхание брюнета направлено к моему лицу, отчего я морщусь и начинаю смеяться. Мы обессилено падаем на кровать, прижимаясь к друг другу. — Теодора Эйвери, ты ведь останешься ещё ненадолго? — промурчал Лоуренс, заправляя выбившуюся прядь моих волос. — Если ты пожелаешь, Лоуренс Баркли.Настоящее.
Шумная Стейт-стрит возвращает меня в реальность ровно тогда, когда я оказываюсь прямо перед небоскребом, где и будет происходить торжество. Высотка неожиданно распростерлась передо мной, недоброжелательно приглашая войти. Меня никогда не привлекали стеклянные гиганты, лишь портящие внешний вид города, что погряз в производственных заводах, распространяющих лишь едкие и опасные газы; покрытый смогом от машин, разъезжающих везде и всюду; и на десерт, состоящий из огромного количества людей, бросающих не меньшее количество мусора и прочего шлака, абсолютно негативно сказывающегося на окружающей природе. Мне по душе те маленькие домишки, находящиеся на достаточном расстоянии друг от друга; придающие небольшим поселениям некий шарм и ощущение уюта, несмотря на то, что ты можешь находиться совсем не в родном городе. В 1900-х годах было прекрасно. Без учета войны, внезапно нагрянувшей средь бела дня, разрушившей судьбы миллионов людей, отчаянно боровшихся за жизнь и светлое будущее. Не только для себя, но и для своих и чужих детей, что впоследствии были вынуждены в большинстве случаев расти без отцов, ушедших на фронт. Я поднималась на лифте на 24-й этаж, встречающий меня невероятными видами на утренний Чикаго. В это время было необыкновенно спокойно и благодатно, не покидало ощущение спокойствия и надежности: в себе, своем доме, в остальных людях. Я отчётливо помню тот день, когда моя жизнь разделилась на две половины, одна из которой осталась со мной навеки, разрывая неприкаянное сердце на тысячи осколков, царапающих воспоминания обо всем счастливом, что происходило со мной после.Химворде. 1914 год.
На повестке дня вновь неспокойное утро. Выстрелы и бомбежка слышны уже некоторое время, начиная с часов пяти утра. Я вижу, как люди пытаются покинуть город, пытаются давить на жалость патрульных солдат, окруживших любые выходы из места жительства. Но они непреклонны. У них есть приказ: применять физическую силу к тем, кто не подчиняется. — На что ты смотришь, Тео? — раздался вкрадчивый голос мистера Баркли, вставшего позади меня и расположившего голову мне на плечо. — Очередного человека не выпускают на границе… — почти что прошептала я, пока в горле стоял предательский ком. — Мне страшно, Лоуренс. Что если и мы не сможем покинуть это место? — Все обойдётся, милая, — он целует меня в макушку, и я растворяюсь в потоке нежности и ласки. — Твоя статья, как она пишется? — Ясность ума и рациональность мыслей делают своё дело. Я доведу ее до идеала. Но пока не хватает кульминационного момента, чего-то, что не оставит читателя равнодушным. — Неужели сам акт войны не делает ее захватывающей? — Я, конечно, не такой профессионал как ты, Лоуренс, но во мне кроется уверенность в том, что нужна перчинка. Что-то поразительное, настоящая сенсация, — произношу с гордостью я, получая паточный поцелуй в висок. — Ты умница, Тео. Я правда недооценил тебя тогда, в первую встречу. Как я могу загладить свою вину? — извиняющийся взгляд пулей прошёлся по мне, а мне в голову приходит мысль: — Танец. — Ты шутишь. Я вовсе не умею танцевать, это не для меня. — Неужели сам Лоуренс Баркли, знаменитый американский журналист, чьи статьи выходят в огромные тиражи, а слава разлетается по ближайшим континентам, откажет в танце Теодоре Эйвери, поднимающейся на вершину истинного признания? — я наигранно надуваю губы и определённо глупо выгляжу со стороны, но мужчина заливается смехом, глядя на мои жалкие попытки призвать его к исполнению моего крохотного желания. — Как пожелаешь. Разве у меня есть право отказа? Вечер. Мы, абсолютно блаженные от нахождения в компании друг друга, попиваем элитный Бордо не менее пяти лет выдержки и резво смеёмся, пока остальные посетители косят на нас глаза. Приятное времяпровождение могло длиться ещё достаточно времени, если бы не они. Немцы. Дверь паба резко распахивается, а внутрь заходят люди в военном обмундировании. Неистово сердитые лица мужчин нагоняют страх и мурашки по коже, как только взгляды их начинают скользить по всем постояльцам места. Люди начинают говорить на немецком, и мы с Лоуренсом недобро переглядываемся, под столом хватая друг друга за руки. — Ты, ты… — один из немцев начинает указывать на людей пальцем, пытаясь говорить на ломаном английском, — вы! — рука указывает прямо в нашу сторону. — Что вам нужно?! — я подскакиваю, окидывая мужчину суровым взглядом, пытаясь доказать не только ему, но и себе, что не боюсь. — Идти с нами. Молча. В баре начинается переполох. Люди с криками носятся по замкнутому пространству, толкая и сметая все на своём пути. Настоящий кавардак происходит вокруг, пока мы с Лоуренсом пытаемся сбежать мимо мужчин, ловивших мирных жителей. Но не тут то было. — Далеко собираетесь?! — меня перехватывает твёрдая мужская рука, держа за предплечье. — Пусти! Мне больно! — Ах ты скот… — мой кавалер вмешивается, пытаясь одернуть руки немца с меня. Но тщетно. Тот, что ещё крепче на вид, теперь хватает и Лоуренса, прикладом ударяя по затылку. Мужчина мгновенно обмякает, а я в ужасе оглядываю помещение. Пленённые горожане совсем выдохлись в отчаянных попытках броситься за спасением, однако вновь угодили в цепкие лапы врага. Кучка людей, учитывая и нас, оказывается на городской площади, больше похожей на место трагичной бойни, полной жертв и кровопролития. Усеянные мертвецами дорожки вводят меня в непомерный ужас, пока нас силком тащат к адскому пространству, откуда вряд ли вернёшься живым.Настоящее.
Маленький мальчишка вешается мне на шею, расшатывая мое равновесие. — Адалин! — вскрикивает детский писклявый голосок, тянущий меня за руку в зал. — Маркус! Мне кажется, для начала было бы прилично поздороваться с твоей мамой, не думаешь? — я смеюсь, поворачиваясь в сторону давней подруги. Валерика мягко улыбается мне, приветствуя, и мы перемещаемся в самую пучину событий. Детвора заполонила так хорошо знакомые хоромы, круша все на своём пути. Детские забавы переходят и на нас, когда все мамашки и я, как отдельный организм, оказываемся закиданными Лего деталями, а после и вовсе опрысканные водой из пульверизатора. Что ж, день рождения, простительно. — А ты, Адалин? Как у тебя на личном? Что-то давно не видели рядом с тобой спутника, — произнесла одна из родительниц. — Спутники у планет в космосе, а я гордая одиночка. Да и к тому же голодная. Валерика, накладывай и гостям по кусочку торта!Химворде. 1914 год.
Непроглядная ночь укутала Химворде в липкие объятия, прикрывая все ужасы, произошедшие ранее. Я инстинктивно подскакиваю, понимая, что нахожусь на сырой земле. Руки и одежда перепачканы в чернозёме, а туфли полностью промокли. Местонахождение определить трудно, ибо я чувствую, что нахожусь словно под прессом. События прошлой ночи начинают пазлом складываться в моей голове. — Стоять смирно! — раздался громкий голос с акцентом где-то сбоку. Я развернулась, глазами ища Лоуренса, которого увели сразу после того, как оглушили у бара. Но он словно испарился, провалился сквозь землю. Его не было нигде: в толпе, на задворках солдат, окружающих нас. Где-то рядом послышался детский плач, и я обернулась на звук. Маленький мальчик, примерно пяти лет, надрывал горло, требуя вернуть маму, благополучно забранную немцами. Я вообще подметила, что толпа заметно поредела с момента прибытия на площадь. Но, поскольку многим из нас натянули сальные и перепачканные пылью повязки на глаза, я не могла узнать точную причину внезапного исчезновения стольких людей. До одного момента. — Многие из вас задаются вопросом: зачем я здесь? Почему именно я? Что со мной сделают? И правильно. Вы должны бояться. Бояться нас и нашей власти, распростирающейся на многие государства и земли, — вещал строгий мужской голос с пьедестала, собственноручно сделанного. — Сейчас вы ощутите на своей шкуре — каковы мы в гневе. Какова наша мощь, как державы. Германия одержит победу в этой войне и станет сильнейшей страной! Солдаты позади оратора рукоплескали и верещали, явно подбадривая командира. Я не была уверена в его должности, но это было и не важно. Единственное, о чем я могла думать сейчас — о местоположении Лоуренса. — Итак, я отвечу на ваши вопросы. Мы с вами собрались здесь ради одной цели: шоу. Наслаждайтесь, дорогие граждане. На лицах населения появилась озадаченность. Я и сама мало что поняла, и даже не смекнула о каком-то шоу, упомянутом немцем. И лучше бы я не знала, о чем речь. Лучше бы мы и вовсе не приходили в этот гребаный паб, оставивший болезненный отпечаток на моей памяти. Сбоку послышался выстрел пушки, и все наше внимание перекочевало туда. В отдалении находилась небольшая изба, вся перекошенная и явно требующая ремонта. А к ней подводили граждан, среди которых я узнала людей из бара, а после и увидела самого заветного человека — серо-голубоглазого брюнета, кое-как держащегося на ногах. И я была готова броситься к нему, убаюкать в своих нежных объятиях, что мгновенно вылечат его от всех невзгод. Но чья-то рука схватила меня, приказывая стоять смирно, отчего я осталась лишь невольным наблюдателем, впоследствии горько пожалевшим об этом. Солдаты начали вводить людей в избу, а на лицах людей застыло ужасное понимание того, что произойдёт через несколько минут. Но я не хотела верить. Я хотела оказаться рядом с ним, забрать, уехать обратно в Америку. Мой Лоуренс. Моя сокровенная любовь, навечно оставшаяся болезненным и щемящим чувством в груди, вызываемым лишь одним твоим именем. Я поймала взгляд его голубых глаз в толпе, последний раз посмотревших на меня, и уголки глаз предательски защипало. Слёзы ручьём скатывались по щекам, и толпа взревела вместе со мной. Все потеряют кого-то в эту ночь. Сыновей, дочерей, мужей, жён — всех, кто пошёл против воли немцев. Всех, кто хотел быть свободными. Дверь закрылась, а окна застилали тряпьем и ветками, дабы воздух не проник внутрь помещения. Многие бросались к родным, навеки запертым там, но их попросту начинали расстреливать. Ни за что. Лишь только по желанию офицера, с улыбкой наблюдающего за всей катавасией. Я ненавижу эту улыбку. Я вспоминаю ее почти каждый день, каждую ночь, в которую невозможно заснуть. Я вижу эти глаза, с отчаянием и теплотой смотрящие на меня, в самых нежданных и чудовищных кошмарах. Факелы зажжены. Дом окружён, и никто не имеет права выбраться оттуда живым. Солдаты медленно приближаются, наслаждаясь моментом скорой гибели десятка людей. У меня уже нет сил смотреть на это все, и я попросту закрываю глаза и затыкаю уши. Голова гудит, а ноги отказываются ровно стоять, отчего я почти падаю, но меня вовремя перехватывают чьи-то руки. Люди вокруг смотрят на меня с пониманием, смекая, что в огне погибнет мой близкий, родной человек, и я вновь разрываюсь на части, переводя взгляд на избу. Горит… Нахлынувшие воспоминания о прошлой ночи разразились, словно гром. Ноги сами несли меня туда, на место происшествия. Не разбирая дороги, и даже будучи неуверенной в том, что я иду в правильном направлении, я все же вышла на ту площадь. Пепелище… Дотлевающие доски и запах горелых тел вторглись в атмосферу, не давая насытиться кислородом и не потерять сознание. От этого чертового дома ничего не осталось! Мой милый Лоуренс… Праздник прошёл отлично, не считая идиотских расспросов мамочек о том, когда же Адалин Флеминг обзаведётся отношениями и семьей. Ответ на вопрос — никогда. Прошло уже около сотни лет, и я до сих пор одна. Не потому что я избирательна в отношениях, парнях, ухаживаниях, нет. Мое сердце навеки принадлежит одному человеку. Лоуренсу Баркли, молодому американскому журналисту, чья жизнь оборвалась в Химворде в 1914 году.Настоящее.
На часах около пяти вечера, и я направляюсь в ближайшую кофейню антуража того времени. Здесь приветливый персонал и приемлемые цены, но прихожу я, конечно, не за этим. Заказав круассан и чашку латте, я ностальгирую по прошлому, не отпускающему меня на протяжении десятков лет, а причина одна — я не хочу. Не хочу стирать из памяти образ того голубоглазого мужчины, всегда приветливо улыбающегося, пускающего местами нелепые шутки и так нежно придерживающего меня за талию в волнительные моменты. — Не знал, что ты увлекаешься музыкой! — произнёс басистый голос за моей спиной, отчего я инстинктивно обернулась. Двое мужчин, лет сорока, на повышенных тонах разговаривали между собой, не обращая внимание на остальных посетителей, при этом пуская сальные шутки в сторону официанток. И все бы ничего, если бы я отроду не была той, кто был готов поставить любого нахала на место. — Прошу прощения, — я прочистила горло, готовясь произнести целый трактат о поведении в общественных местах, — вы, кажется, забываете, где находитесь. — А что, хочешь составить нам компанию? — второй мужчина повернулся ко мне, улыбнувшись полу сгнившими зубами. Зрелище, скажем так, не из приятных. — Что ты себе позволяешь?! — я подскочила с места, направляясь к негодяям, порочащим мою честь, пока меня не перехватила чья-то рука. — Не думаю, что у вас есть возможность и право обращаться к этой девушке на ты, — произнёс до боли знакомый голос, отчего я даже боялась развернуться, — извинитесь. Быстро. Тот терпкий сладковатый аромат, врезавшийся в мою память колкими спицами, теперь находился в непосредственной близости. Чересчур много совпадений. Это не может быть он. — Че ты сказал?! Откуда вообще здесь нарисовался, дружок? — тот, что толще, вскочил с места, уже готовясь наброситься с кулаками на моего спасителя, но мужчина потянул меня за руку к выхожу, отчего я даже не успела рассмотреть его. Мы быстрым шагом удалялись с места происшествия, и я каждую минуту оборачивалась, пока не убедилась что мы в безопасности. Настало время посмотреть страху в глаза. Ты ошибаешься, этого не может быть! — Неужели вы, мисс Эйвери, искали сенсацию в подобном заведении? — смешок, и желание развернуть меня к себе, — Посмотри на меня, Тео, прошу. Почти в замедленной съёмке я разворачиваю весь корпус в сторону спасителя, и мои глаза машинально застилают слёзы. Мой Лоуренс… Он стоит живой и невредимый, без единого шрама и царапины, и даже не постаревший… — Я окончательно сошла с ума, это конец! — я говорю сквозь слёзы, заглядывая в поблёскивающие серо-голубые глаза, заменяющие мне родной дом. — Ты умер тогда, Лоуренс! Умер! Я видела пепелище, видела, как вас заперли там… — Все не так, как ты думаешь, милая, — мужчина берет меня за плечи, притягивая к своей груди, отчего поток слез становится ещё больше, не прекращаясь ни на секунду. Все тот же парфюм, поражающий своей точностью, словно из 1914 года; те же перепутанные кудри, небрежно лежащие на голове; те же алые губы, в которые хотелось впиться, никогда не разрывая поцелуй. Лоуренс Баркли стоял передо мной, и я не могла поверить в это. Если я смогла обрести бессмертие посредством безумного стремления к становлению известной журналисткой, что не остановится ни перед кем, то как он смог так хорошо сохраниться? Лишь невесомый поцелуй, оставленный на моем лбу, смог вернуть меня из мира размышлений в реальность. Улыбка не покидала лицо мужчины, а глаза все так же с любовью осматривали каждый фрагмент моего лица. Он любовался мной так же, как я в ту ночь, перед самыми устрашающими событиями в моей жизни. — Я расскажу тебе все, что ты хочешь узнать, но перед этим ты должна ответить: какова была твоя главная сенсация? Я расплылась в горькой улыбке, вспоминая тот самый сюжет, написанный по возвращении в США:«Летом, 1914 года, в окрестностях города Химворде, Бельгия, была произведена жестокая расправа над десятками людьми, отчаянно желавшими жить. Враги народа — немцы, — вторглись в город ночью, лишая мирных граждан сна и спокойствия. Произведя неимоверно сильный пожар, что унёс жизни невиновных людей, они лишь упивались своим превосходством, глядя на то, как родные и близкие погибших навзрыд плачут над их телами. Среди них оказался и американский журналист Лоуренс Баркли, имеющий за своими плечами не один год работы в этой сфере и получивший множество премий за свой труд. Этот светлый человек, что даровал нам лишь улыбки и счастье покоится в сырой земле, там, в Бельгии. Этот день никто из нас не забудет. В особенности я, ваша Теодора Эйвери, будучи близко знакомой с мистером Баркли, ставшим для меня по настоящему крепкой опорой, невероятно близким и душевным человеком, с которым я простилась чересчур рано. Помним. Любим. Скорбим. Мой милый Лоуренс Баркли, мы с тобой ведь так и не станцевали…»