***
У унара Эстебана волосы - точно жареные в карамели каштаны, и отдают рыжиной на свету. Светло-ореховые глаза с зелеными крапинками и желтым огненным венчиком у зрачка, и взгляд острее любого клинка. Голос... Голос действительно приятный, бархатный и грудной, если не вслушиваться в едкий смысл его слов-насмешек. Он наверняка отлично поёт, и жаль, что уроков пения в Лаик нет. Ричард и не слышит - но слушает, дергая рукава так, что почти обрывает кружево на рубашке. И по вечерам раз за разом ведёт пальцами по ровным, каллиграфическим буквам с легким и резким, упрямым наклоном. От прикосновения буквы вспыхивают ярче, отдаваясь теплом в самом сердце. Унар Эстебан действительно умён, это признают все, и однокорытники, и менторы. Он красив, и само очарование, быстро выбиваясь на вершину иерархии их выпуска, удерживая в узде остальных навозников, не давая почуявшим близкую волю дворянам барагозить, мешая ему, но сам с удовольствием раз за разом отпускает шпильки и уколы в сторону Окделла. Но при этом он также мудр, даже чуток, не опускается до откровенной грубости. Он говорит правду, которую даже Ричард не может игнорировать, но... Ричард молчит. Изредка сжимает кулаки и зубы, дышит тяжело, поднимая грудь - но молчит. Он знает, что Эстебан не со зла. Слова на его коже отливают белым золотом с намёком на бронзу, искры изумруда и редкими всполохами багрянца и пепла. Эстебан боготворит свою пару, ещё не зная, кто это. Он испытывает нежность и светлую тоску, а к самому Ричарду у него нет злости - лишь интерес, даже любопытство, и странная, отчасти детская обида. То ли за то, что тот не обращает на него внимание, то ли за то, что Ричард сын того, кого он должен презирать как мятежника. Он часто скучает по своей семье, обожает мать и сестру и безмерно уважает отца. И иногда ведёт по собственному предплечью пальцами, выводя фразу, которую ему только предстоит услышать. А Ричарду - произнести. И после такого, ощущая его эмоции ярче, чем собственные, Ричард не может его презирать. Только удивляться, как человек может испытывать столько чувств разом и не сходить с ума. Потому что он - уже начинает. Он злится, потому что он не может ответить Эстебану, потому что обещал Штанцлеру, и потому что не хочет, чтобы первые сказанные ему, именно ему слова были исполнены гнева и ярости. Он обижается, он бесится от того, что чужая нежность и тоска становятся собственными, потому что ему мало. Связь тянет и давит, впиваясь чужой росписью в руку, и Ричарду хочется, хочется сказать так много, но ещё больше он желает всё это показать. Прикоснуться, прижать, присвоить. Ричард первым отводит взгляд, когда Эстебан опять пытается его задеть, и знает, что пепла разочарования в буквах стало больше. Ненадолго, но стало.***
Эстебан всё чаще просыпается среди ночи, задыхаясь от чужих чувств - тоскливой боли, и до ужаса сильной, одержимой любви. Он долго сидит, хватаясь за грудь, смотрит на собственное, голое, пустое предплечье, а после кусает костяшки, раз за разом прокручивая в голове слова, которые ещё не услышал. Он взывает, как может, посылая чувство любви и покоя, обещание того, что они очень-очень скоро обязательно встретятся, ведь иначе и быть не может. Он ощущает гордость и надежду, потому что знает, его любовь, его судьба будет счастливой, ведь иначе бы та не скажет эти слова первыми, правда? Первое время он даже думал, что его пара в Лаик, но он уже успел перекинуться хотя бы парой слов со всеми унарами, менторами и половиной слуг. И ни один ответ не был похож на тот, что он слышит в своей голове. Это шёпот. Горячечный, жаркий, пылкий, страстный. Болезненно-честный и гордый. Эстебан не знает, как, как можно чувствовать так сильно, не сходя с ума, потому что его накрывает от одного отголоска, одного фантомного ощущения этих чувств. И это не смотря на то, что связь ещё не образовалась! Эстебан почти боится того, кого будет любить. Почти, потому что благоговения и веры, надежды и любви в нём, беззаветной и изначальной, слишком много, чтобы оставалось места для страха. Он вновь и вновь ведёт по предплечью, тихонько напевая под нос старую марикьярскую колыбельную. И Ричард наконец-то засыпает, слушая её через ритмичное мерцание собственных букв.***
Ричарду удалось молчать, не отвечая на слова Эстебана почти четыре месяца. Накануне первого выхода в город, на уроке фехтования, когда с клинка Колиньяра соскользнула защита, и Валентин первым начал словесную дуэль, молчать стало невмоготу. У Ричарда золото плавит кожу, поджигает вены злым азартом и нуждой, душевным голодом. Окделл еле успевает оттащить Валентина в сторону. Конечно, Эстебан бы ему не навредил, но Валентин весь день на взводе, сам не свой. Дай ему только шанс - сам на рапиру бросится, лишь бы излить копящееся внутри, пусть и вместе с кровью. И Ричард хорошо понимает его. Даже слишком хорошо. Когда за каждым из них собирается своя стая, Дикон выходит вперёд. На кончике языка вертятся слова, едкие и жгучие, такие же насмешливые, как те, что ещё в первый день сказал Эстебан, но... Но его сердце шепчет иное, и Ричард слушается его, беззвучно, одними губами произнося. У Эстебана, единственного, кто различил, кто прочёл по губам, кто смотрел на него так внимательно, удивленно поднимаются брови. А секунду спустя, он роняет клинок, с шипением и криком хватаясь за свою руку. С его кисти, насквозь вымочив рубашку и дублет, стекает золото и кровь, и Эстебан, падает на колени, продолжает смотреть на Ричарда, пока не теряет сознание. Монахи говорят, что если Слова Создателя возникли у одного, то нужно как можно скорее сказать хоть что-то второму, иначе все те чувства, что накопились за время молчания, обрушатся на пару неимоверным грузом. Четверть года безумных по силе эмоций Окделла падают на Эстебана скалой, оглушительной, огромной, топят в себе, заливая предплечье до кости, словно выжигая, заповедно-злое, искреннее до сумасшествие "Я люблю тебя". Ричард смеётся от легкости, от чистоты, от сердца, поющего во всю мочь, перед тем, как упасть на пол рядом с ним.